Александр Наумов - Спецзона для бывших
– Кто вас бил?
– Дознаватели.
– Вы признались?
– Ну, я не выдержал… Потом на меня стали навешивать еще пять убийств. Но потом эти обвинения сняли, потому что те люди оказались живыми. А первых двоих, убитых, оставили на мне. И приговорили на двадцать лет заключения. Им надо было меня засадить, и они меня засадили.
– Почему им надо было именно вас засадить?
– Потому что я первым вышел из тайги. Вообще в то время, когда были совершены убийства, в тайге было много других людей. Но я вышел из тайги первым. И меня сразу же арестовали. На суде я вину не признал. Судья меня спрашивает: «Это ваш почерк?» Я посмотрел, говорю: «Нет, не мой почерк». Они там сами дописали и расписались. А я в материалах следствия даже не расписывался. Потом оказалось, что убитых не застрелили, а убили другим способом. И снова стали переделываться все следственные бумаги. Меня так били, добиваясь признания… Весь поселок возмущался – слух-то пошел. Один милиционер, правда, хотел заступиться за меня. Так ему дали четыре года лишения свободы.
– А его-то за что осудили?
– Так за то, что полез меня защищать. И еще один подполковник тоже пытался меня защитить. Ему дали девять лет заключения. Оба они сейчас тоже сидят в этой зоне. В милиции не любят, когда выносят сор из избы.
– Как вас били?
– Током били. Это я хорошо помню. Током били меня в отделе милиции.
– Долго вас там держали?
– Десять дней. Хотя я сам пришел в милицию… Когда я вышел из тайги, мне сказали: «Сходи в милицию, к тебе есть вопросы». Я пришел к ним без всякой задней мысли, а меня тут же скрутили, и все понеслось… Мне сказали, что я якобы застрелил в тайге двух старателей. Из винтовки. Потом оказалось, по данным экспертизы, что огнестрельных ранений не было. Их убили монтировкой. Причем били их с левой руки. А у меня левая рука была вся раздроблена, в крови, я не мог бы ею бить. И потом еще оказалось, что убитых сначала пытали. Им связали проволокой руки. Это двоим здоровым мужикам. Я не мог бы один с ними справиться. Там как минимум их убивали трое. И я видел этих троих. Но я не знал тогда, что они – убийцы.
– Где вы их видели?
– Я шел с перевала, с золотом, спустился к зимовью, где жили эти старатели. Я хотел взять у них продукты. У них там, когда я подходил, хлебушком пахло. И вот я подхожу к зимовью, смотрю: идут трое. Незнакомые. Я сразу – в кусты. Смотрю: в кустах валяются сапоги. Я схватил их, потому что у меня мои сапоги были порваны, и дальше побежал, спрятался. Смотрю, эти трое прошли своей дорогой, они были с автоматами и в маскировочных халатах.
– А почему вы от них побежали прятаться? Чего вы боялись?
– Я подумал, что это милиция. А у меня был груз – золото. И на частный промысел существует запрет. Я испугался, что меня обыщут, а потом заведут дело за незаконную добычу золота.
– Что произошло дальше?
– А дальше я тихонько подошел к зимовью, там никого не было, взял кое-какие продукты и так же тихонько ушел.
– То есть вас никто не видел?
– Нет, никто. Ну а дальше вы все уже знаете: когда я вышел из тайги, мне сказали прийти в милицию. Там меня арестовали и обвинили в убийстве. А доказательством моей вины стали те самые сапоги, которые я взял в кустах возле зимовья. Потому что эти сапоги, как оказалось, принадлежали одному из убитых.
– Сапоги были с меткой?
– Да, в одном сапоге был ввинчен болтик. Если отклеилась где кожа, а приклеить обратно невозможно, то ее привинчивают болтами. Я сам так же ремонтировал свои сапоги.
– Какие еще вещественные доказательства предъявлялись в ходе судебного процесса?
– Больше никаких доказательств не было. Но чтобы я признался, в милиции меня пытали… Сначала привязали к стулу и били током, противогаз надевали, ногами били. Они пьяные были… Потом они ставили мне на голову стакан и, как в ушу, ногами пытались сбивать стакан. Если промахивались, то попадали по голове. Потом цепляли меня к машине наручниками и таскали по земле. Иголки совали под ногти. У меня потом пальцы вот такие были… Я очень часто сознание терял. Где-то на седьмой или восьмой день я уже все подписал… я сказал: «Ладно, давайте бумагу, я все подпишу».
– Что именно вы подписали?
– Я подписал, что убил этих старателей. Потом вызывают следователя, он приезжает с кинокамерой и начинает снимать меня на пленку, мол, давай опять признавайся. Тогда я сказал: «Вы мне адвоката давайте. Без адвоката я говорить не буду». До этого я сколько просил адвоката, так его мне вообще не давали. А на этот раз адвокат вдруг приехал. Посмотрел на меня, а я весь синий был, он спрашивает: «Что с ним?» Ему отвечают: «Да это он сейчас с лестницы упал». Потом мы стали с адвокатом разговаривать. И я сказал: «Я людей не убивал. На мне не было и нет чужой крови. И не будет. Я двадцать лет проработал в артели, я знаю, что лучше пойти в тайгу и самому намыть золото, чем убивать людей за какие-то двести грамм». Эти мои слова засняли на видеокамеру. Вытащили кассету, куда-то унесли. А потом эта кассета исчезает. Хотя были свидетели, которые подтвердили, что меня записали на видеопленку и что я был весь синий. Я на суде говорил: «Давайте посмотрим кассету». Бесполезно… Все было подстроено против меня. Специально. Меня судья спрашивал: «Ну а почему ты подписался, что убил людей?» Я отвечаю: «Я просто уже не выдержал…
я бы и Гитлеру подписался». Меня ведь когда из нашего поселка, из отдела милиции, привезли в Якутск, в следственный изолятор, то сразу бросили в пресс-хату, где сидят отморозки, они выбивают нужные показания. Я три дня с ними дрался, ну… хорошо досталось мне. Потом меня вывели… увезли в милицию, завели в какой-то подвал, и опять мне хорошо досталось.
– А на этот раз чего от вас добивались? Вы же подписали уже признание.
– Да, я подписал, что застрелил двоих старателей. Но медэкспертиза показала, что они не были застрелены и что их убили монтировкой. И теперь из меня выбивали показания, что я их не застрелил, а убил именно монтировкой. Меня опять очень долго мучили, в подвале…
– Что было потом?
– Меня снова привезли в СИЗО. В черную хату. А подполковник из красной хаты говорит мне: «Иди к нам. Ты в черной хате долго не протянешь».
– Какой такой подполковник?
– Подполковник милиции, я уже рассказывал, которого посадили из-за того, что он стал защищать меня.
– Как вы смогли общаться с ним в СИЗО? Вы же сидели в разных камерах: он в красной, вы – в черной.
– Да там между камерами были такие дыры…
– Дыры?
– Из стены вытаскивался кирпич, а на время обыска обратно вставлялся и маскировался – замазывался хлебом. На тюрьме такие дыры называют кабурами. Через эти кабуры общается вся тюрьма.
– И все это происходило в якутском СИЗО?
– Да, в якутском.
– Итак, подполковник вам предложил перейти к ним в камеру…
– И я перешел.
– Неужели так просто: захотел – и перешел?
– Да нет, я попросил – и меня перевели к ним.
– Вы сказали, что этот подполковник пытался защищать вас.
– Я знаю, что его держали на пятидесятиградусном морозе, в гараже, и требовали, чтобы он отказался от своих слов.
– Каких слов?
– Он говорил, что я никого не убивал. Он мог это доказать.
– То есть его и ваше дело в конце концов объединили в одно дело?
– Нет, его осудили за получение взятки.
– Кто ему дал взятку?
– Этого я не знаю.
– Но вы говорите, что фактически его осудили и отправили в эту зону только за то, что он пытался вас защищать.
– Да, фактически его осудили за это.
– Запутанная получается история. Кстати, а вас-то почему отправили отбывать срок в милицейскую зону?
– Не знаю. Может быть, потому, что я какое-то время сидел в СИЗО в милицейской камере. И что в моем деле оказались замешанными двое милиционеров, пытавшихся оправдать меня и за это тоже пострадавших.Глава одиннадцатая Свои и чужие
По этапу, по этапу
Пройдя через вертушку дежурной части, мы с нарядчиком вышли на территорию производственных объектов зоны.
– Сейчас познакомлю вас с одним бывшим главой района. Интереснейший человек! Ну вот и пришли.
Мурашов толкнул дверь с табличкой «Мастер тарного цеха».
– Виктор Иванович, ты здесь? Принимай гостей.
Бывший глава района оказался седовласым человеком среднего роста. Одет он был не в тюремную робу, а в спортивный костюм.
– Ну, я пойду. К себе, – поспешил добавить нарядчик. – Виктор Иванович, потом проводишь человека? Обратно, до дежурной части.
На столе у мастера тарного цеха стопка газет и черно-белый советский телевизор. Над столом – полка с бумагами. Рядом с дверью вешалка, обжитая черной робой.
– Если хотите, я вам могу рассказать все по порядку, – разглаживая ладонью одну из газет, соглашается на исповедь осужденный. – Мне ведь скрывать нечего, поскольку я не считаю себя в чем-либо виноватым. Свою карьеру я начал с должности первого секретаря райкома комсомола. Потом заведовал орготделом райкома КПСС. Окончил Высшую партийную школу в Новосибирске, получил новое назначение – на должность второго секретаря райкома партии в одном из районов Красноярского края. В конце 1996 года меня избрали главой района. А через два с половиной года, в марте 1999-го, арестовали, вменив взятку, якобы полученную в июне 1997-го. Прежний глава района был племянником бывшего секретаря ЦК КПСС. Когда в середине девяностых началась приватизация, район буквально растащили по своим карманам власти предержащие. И я столкнулся с тем, что наполняемость бюджета по району была всего восемь процентов от нормы. А девяносто два процента шли дотациями. Раньше в районе были передвижная мехколонна, нефтебаза, два леспромхоза и другие предприятия, но теперь всего этого уже не было, всё приватизировали частники. И я стал бороться за возвращение району государственной собственности. Вернул, через суд, нефтебазу, а это вообще стратегический объект, еще вернул один леспромхоз… Была у нас ПМК – передвижная механизированная колонна, которую тоже приватизировали, а вместе с ней вдобавок котельную, водопровод и жилые дома, принадлежавшие ПМК. А мне объясняют, что якобы руководство ПМК заключило договор на поставку тепла району и якобы район не выполнил договор – не заплатил деньги. Дельцы из ПМК через судебные инстанции добились, чтобы район перечислил им деньги, и эти деньги потекли из бюджета. Астрономическая сумма…
