Анна Гейфман - Революционный террор в России, 1894— 1917
Такие утверждения, однако, вряд ли можно назвать добросовестным описанием сложившейся ситуации, и кадеты не могли это не сознавать. Было общеизвестно, что террорист нового типа считал любого правительственного чиновника вполне подходящей мишенью. Все газеты в то время были переполнены информацией, аналогичной той, которую сообщил бывший эсер-террорист Григорий Фролов много лет спустя, рассказывая о своем удачном покушении на самарского губернатора Блока в июле 1906 года: «Что за человек был самарский губернатор и каково было его служебное поприще, я не знал; да это в то время было не важно: он был бы, вероятно, убит, если бы был даже самым лучшим губернатором»(63). После того как Татьяна Леонтьева убила старика, в своем помрачении ошибочно приняв его за министра внутренних дел Дурново, кадеты сообщили в своей ежедневной газете «Речь», что она выразила сожаление по этому поводу, но добавила, что в эти трудные времена не так уж важно, больше или меньше на свете одним человеком(64). Кроме того, в Думе кадеты часто получали сообщения о нападениях и кровавых расправах над ни в чем не повинными гражданами, например о том, как в Риге террористы бросали бомбы в трамваи(65). Известен также инцидент в Варшаве 14 ноября 1905 года, когда анархисты-коммунисты, сторонники «безмотивного террора», бросили две бомбы, начиненные иголками и пулями, в семейное кафе отеля «Бристоль», в котором находилось больше двухсот человек. Они сделали это не для того, чтобы отомстить за реальные или мифические ужасы какого-то Луженовского, а только лишь для того, чтобы видеть, «как подлые буржуа будут корчиться в предсмертных страданиях»(66).
Кадеты были осведомлены и о том, что известное число террористических покушений производилось людьми, нанятыми за деньги и совершенно не интересовавшимися политическими мотивами различных революционных комитетов, готовых платить за услуги. Часто то, что принято было считать «идеализмом политической борьбы», со временем деградировало в чистую уголовщину «изнанки революции»(67).
Становится, таким образом, понятно, что лишь желание кадетов отмежеваться от правительства и одновременно поддержать революционное движение заставляло их объявлять всех террористов вынужденными героями, возмущенными преступлениями властей, не умеющими и не желающими «слова и чувства отделять от действий»(68).
В своей пропагандистской кампании кадетские ораторы и публицисты, казалось, готовы были использовать любые сомнительные журналистские и пропагандистские приемы, такие, например, как сравнение Набоковым революционных анархистов с ярым противником всяческого кровопролития, «с величайшим анархистом — гр. Львом Николаевичем Толстым»(69). В своих речах кадеты не только оправдывали террористов самим существованием ненавистного правительства, но и называли их самыми честными и принципиальными российскими гражданами, не желающими идти на компромиссы там, где другие — послушные рабы — готовы были терпеть. Так, Огнев (вполне серьезно и очень красноречиво) доказывал, что если его слушатели попытаются проанализировать личные качества террористов, «как рисуют их нам биографы или товарищи по заключению; то окажется, что… [они] вовсе не злодеи по природе. По натуре своей это люди особенной нравственной чуткости, чуткости большей, чем у обыкновенных ординарных людей», которые проходят мимо или просто болтают о социальной несправедливости(70).
Кадеты предлагали своим слушателям относиться к террористам как к невинным жертвам существующего режима и часто заходили настолько далеко, что изображали их мучениками и чуть ли не святыми. Несомненно, не было случайностью то, что партийные ораторы напоминали аудитории в Думе об известном стихотворении в прозе Тургенева «Порог», в котором юная революционерка представлена, е одной стороны, «дурой», а с другой — «святой» (в споре, где сам автор явно склоняется ко второму образу)(71). Напоминая, как невероятно тяжело было тургеневской героине решиться на преступление, кадет Огнев (который, заметим, был священником) заявил с думской трибуны: «Мне, господа, в этой девушке представляются знакомые черты некоторых политических русских женщин. В лице этой девушки я узнаю черты и Засулич, и Волкенштейн, и Измаилович, и Спиридоновой, и других», — явно давая понять, что все эти террористки должны восприниматься как мученицы, а не как преступницы(72). Столь же многозначительна была и статья в кадетской «Речи», в которой специальный корреспондент В. Азов, предлагая читателям сочувственное описание «Маруси» Спиридоновой, только что совершившей убийство Луженовского, резюмирует: «Жизнь… [ее] кончилась. И началось житие»(73), — нарочно используя слово «житие», употребляющееся лишь по отношению к святым. А кадет И. Пустошкин в своих высказываниях пошел еще дальше, сравнивая экстремистов с Христом: «Вспомните, что Христос тоже признан был преступником и предан позорной смертной казни на кресте. Прошли года, и этот преступник — Христос — завоевал весь мир и стал образцом добродетели. Отношение к политическим преступникам является подобным же актом насилия власти по отношению к людям, не выносящим строя»(74).
Конституционные демократы также находили удобным для своих целей заострять внимание на таких вопросах, как правительственные акции против несовершеннолетних террористов. Кадеты предпочитали не называть эту категорию экстремистов «террористами» и публично нападали на правительство за гонения на «детей»(75). Такие думские ораторы, как М. Бобин и Н. Каценельсон, с пафосом восклицали, что «несчастная девочка», только год как окончившая гимназию, была приговорена к смерти (не упоминая о том, был ли приговор приведен в исполнение) или что пятнадцатилетнего мальчика, пытавшегося убить полицейского офицера, по слухам, истязали местные власти(76). Без сомнения, кадетам было хорошо известно, каким несчастьем для страны были многочисленные несовершеннолетние террористы(77), но затрагивали этот очень щекотливый вопрос представители партии лишь настолько, насколько это было необходимо, чтобы вызвать сочувственное отношение аудитории. Описывая мученичество террористов в натуралистических, часто неподтвержденных и чрезвычайно преувеличенных деталях, кадеты явно желали еще раз скомпрометировать правительство(78).
ОТКАЗ ОСУДИТЬ РЕВОЛЮЦИОННЫЙ ТЕРРОР
Отказ кадетов осудить революционный террор полностью соответствовал всей предыдущей партийной тактике и лишь доказывал то, что Тыркова-Вильямс и другие партийные деятели впоследствии определяли как «жуткое, нездоровое» единодушие, «с которым вся оппозиция, и социалисты, и либералы, отказывались осудить террор»(79). Еще до созыва Государственной думы и во время ее первых заседаний, когда правительство казалось чрезвычайно ослабленным, а кадеты были на вершине своего политического престижа, партийные деятели даже не находили нужным скрывать свою подлинную точку зрения, прямо отказываясь осудить политические убийства(80). Впоследствии при каждом проявлении террористической деятельности, аккуратно фиксирующейся в их периодике(81), кадеты делали все от них зависящее, чтобы обойти вопрос о своем отношении к политическим убийствам слева. Освещая в печати какое-нибудь покушение, кадетские публицисты предпочитали давать лишь «голые факты» и — самое большее (обычно когда среди пострадавших было особенно много случайных людей) — высказывали порицание кровопролитию вообще(82). Однако и в этих случаях они никогда не забывали тут же напомнить, что ответственным за анархию в России является правительство(83). Ни в «Речи», которая, как принято считать, стояла на позициях «чистого либерализма»(84), ни в официальном кадетском еженедельнике «Вестник Партии народной свободы» не было напечатано ни одной статьи, прямо и недвусмысленно осуждающей революционный терроризм.
Отношение кадетов к кровопролитию не было постоянным, менялось от случая к случаю и, казалось, в огромной степени определялось политическими взглядами как убийцы, так и его жертвы. Это становится достаточно очевидным, если сравнить реакцию кадетов на революционный террор и на политические убийства справа. Конституционные демократы часто подчеркивали особую опасность, исходящую справа, и постоянно выступали против «Союза русского народа» и других монархических организаций и обществ. В своей кампании против монархистов кадеты неоднократно бросали обвинения в «черносотенстве» и в намерении бороться против революции такими кровавыми средствами, как убийство своих политических противников, особенно энергично выступающих против правительства. Такие попытки, в отличие от попыток, исходивших из революционного лагеря, кадетская партия резко осуждала.
В сравнении с широко распространенными революционными покушениями, нападениями и экспроприациями террористические действия справа были относительно редки(85). Это, однако, не мешало кадетам настаивать в своей прессе на том, что «черносотенцы» пролили в России такую массу человеческой крови и совершили столько злодеяний, что революционерам-террористам и анархистам за ними никогда не угнаться»(86). Лишь в нескольких нейтральных по тону строках извещая читателей о покушениях на губернаторов и министров, кадетская «Речь» заполняла свои номера детальными сообщениями об убийстве бывшего думского депутата кадета Михаила Герценштейна, страстно протестуя против «таких безумно-постыдных средств борьбы», «дикого и варварского насилия», «предательски-гнусного… злодейского убийства»(87). Понятно, что не стоило ожидать от кадетов объективности и выражения равного негодования по поводу убийства какого-нибудь «реакционного бюрократа», с одной стороны, и выдающегося члена собственной партии — с другой. Но когда в течение трех дней были убиты три инженера, «Речь» резко осудила «бессмысленное, слепое, никому не нужное» убийство первых двух, считавшихся либералами, и лишь кратко и довольно безразлично отметила смерть третьего, чья непопулярность среди рабочих была хорошо известна(88). После получения письма с угрозами от малоизвестной террористической организации — одной из нескольких групп, называвших себя «Бескопромиссными», — издатели кадетской газеты немедленно заявили, что авторы этого письма безусловно являются правыми экстремистами. Их не смутил тот факт, что эти последние выражали в своем письме недвусмысленно революционные идеи(89).
