Николай Клёнов - Несостоявшиеся столицы Руси: Новгород. Тверь. Смоленск. Москва
11) Опричный террор был ужасен (как ни ужасно произносить такое) в первую очередь не количеством казненных и не отвратительностью казней, но полной дезорганизацией военного и гражданского управления в условиях напряженной борьбы с опасными внешними врагами. Поэтому каждое имя из восстановленного Скрынниковым страшного синодика опальных стоит умножить то ли на пять, то ли на десять. И не надо тут вспоминать про Елизавету Английскую с её списком казнённых: у неё Лондон и Йорк враги не спалили.
12) Никакого позитивного исторического смысла в опричном терроре никому из исследователей найти пока не удалось. Источники говорят лишь о последовательном уничтожении ряда кланов с чадами и домочадцами (на первом этапе — преимущественно из княжеской знати, на втором — старомосковской), что в неудачный момент оказывались в оппозиции к временщикам. Эти повязанные кровью временщики со своими людьми и становились главными организаторами/исполнителями террора, уже понимая, что их ждет в ближайшем будущем, но не имея возможности остановиться в ненавидящей их стране. «Помогла» развитию опричнины и разобщенность её врагов, разобщенность сил, что, по сути своей, обеспечивали условия «соглашения» между государством и обществом Московской Руси, разбросанность по границам земских войск, постоянное давление со стороны неприятеля на ту же земщину, ограждающую собой опричные земли. Система управления государством оказалась беззащитна перед излишне честолюбивыми умниками.
13) После провала опричного эксперимента страна вернулась к прежней системе управления, пусть и изрядно поврежденной. А значит, вернулась все к той же проблеме утекающей из-под ног правящего сословия базы в виде земель с крестьянами и городов с людьми. Вот только ресурсов и времени для решения этой проблемы осталось на порядок меньше. А грозненская опричнина даже не выполнила функции социального лифта: единичные эксцессы в виде воеводства Н. П. Чепчугова в 1582 г. эксцессами и остались, никак не решив накапливающихся проблем мелкого и мельчайшего дворянства. Впереди Смута…
Как видим, n-й тезис-этап в этой цепочке основан на развитии тенденций (n-l)-го этапа, но и итоги (n)-го этапа усиливают породившие их тенденции. Типичнейшая положительная обратная связь, разорванная катастрофическим образом в конце XVI в. Кроме того:
14) Никакой связи с нынешними бедами России трагедия находящегося на подъеме «московского хищника», разорванного своими же собственными силами, не имеет. Разве что стоит помнить: в России вполне возможны адекватные моменту, действительно эффективные правительства, адекватные моменту реформы. «Особый русский путь» этому ничуть не противоречит. А нужны для формирования и функционирования такого правительства всего лишь открытый соревновательный процесс да механизмы, ограничивающие неизбежную в таком деле эскалацию насилия…
И вот осталось лишь сформулировать ответ на типичный вопрос нашего собрания пестрых глав из истории средневековой России: была ли где-то в XVI в. та волшебная точка бифуркации, в которой стечение обстоятельств смогло бы остановить тот раскачивающийся маятник с положительной обратной связи, что привел Россию к опричной катастрофе, превратил союз государства и общества XV в. в злую пародию? Была ли возможность для московской альтернативы?
Мне кажется, что такая точка была, и была она после казанского взятия, в момент высшей силы России времен Ивана Грозного, когда всерьез решался вопрос о направлении дальнейшей экспансии молодого российского общества и агрессивного Российского государства. И суть возможной Московской альтернативы нам ярко являет царствование Феодора Иоанновича, сына и преемника Ивана IV. При этом «юродивом» государе на Руси было введено патриаршество;
татарская конница не сумела пробить брешь в русской обороне, ведь Федор не бегал по примеру своего отца из Москвы в минуту грозной опасности — и столица не была взята;
в результате ожесточенной борьбы Россия отбила у шведов Ям, Копорье, Ивангород, Корелу и добилась частичного реванша за прежнее поражении в Ливонии;
были закреплены за Россией огромные территории по Волге, от Казани до Астрахани, были основаны Самара, Царицын, Саратов, Уфа;
состоялось реальное присоединение Западной Сибири, основание Тюмени, Тобольска, Сургута, Тары, Березова.
Простого наличия во главе государства легитимного и незлого правителя и модератора внутриэлитных споров оказалось достаточно, чтобы даже неофициальный Пискаревский летописец вспоминал федоровскую эпоху исключительно в восторженных тонах: «А царьствовал благоверный и христолюбивый царь и великий князь Феодор Иванович… тихо и праведно, и милостивно, безметежно. И все люди в покое и в любви, и в тишине, и во благоденстве пребыша в та лета. Ни в которые лета, ни при котором царе в Руской земли, кроме великого князя Ивана Даниловича Калиты, такие тишины и благоденства не бысть, что при нем, благоверном царе и великом князе Феодоре Ивановиче всеа Русии».
Не так и важно, насколько велико было личное участие Федора в делах правления. Для нас главным является то, что предоставленная сама себе сложная система государство — элита — общество вернулась в доопричное состояние — и тут же нашла пути для масштабной восточной экспансии. Причем на этом пути внешне просто и буднично состоялся настоящий прорыв: началось масштабное строительство городов как центров колонизации (а не только как опорных военных пунктов для обороны на Юге и наступления на Востоке и Западе). Да, на первых порах сложно было заметить разницу между Самарой и Велижем Василия III, Царицыном и Ряжском Ивана IV, между быстро сошедшей на нет военной крепостью и будущим городом-миллионником. Но сейчас с нашим послезнанием разница эта очевидна. Увы, Федору и Борису Годунову банально не хватило времени, и к началу Смуты колонизация еще не начала приносить свои основные плоды.
А о масштабе этих плодов можно судить по реальным итогам освоения Черноземья, которое в нашей истории пришлось практически заново начинать уже после Смуты, в XVII в. Тогда при первых Романовых после катастрофы Смуты Россия начала заново масштабную работу, подходы к которой были отмечены и во времена Грозного. И результат вышел грандиозный, изменивший место государства и народа в мире. Со времени строительства Большой засечной черты за одну лишь вторую половину XVII в. площадь пашни в «заселенных» областях Центра романовской России возросла с 8 до 13 млн десятин, а в «заселявшихся» областях Юга — с 4 до 16 млн, в некоторых южных уездах запашка возросла в 7 раз [Важинский В. Н. Сельское хозяйство в черноземном центре… С. 9–10]. За счет Юга стремительно росло и население: в 1678 г. в Черноземном центре проживало уже 1,8 млн человек, в то время как в старом Нечерноземном центре — 3,5 млн, а с 1678 по 1719 г. население четырех черноземных губерний будущей имперской России увеличилось до 2,1 млн человек [Водарский Я. Е. Население России в конце XVII — начале XVIII века. С. 106, табл. 19; с. 155, табл. 29; с. 167, табл. 3]. С 1670-х гг. началась помещичья «колонизация» Юга, крайне актуальная с точки зрения выхода из замкнутого круга проблем «грозного» времени: помещики стали в массовом порядке переводить своих крестьян на отмежеванные им земли «дикого поля» и уже в 1678 г. три четверти бояр имели владения на Юге.
«В Тульских и в Орловских и в иных к тому краю прилегающих местах, — говорилось в докладе Разрядного приказа в 1681 г., — многие государевы ближние люди… помещики и вотчинники в диких полях построили многие села и деревни… а тем в Московском государстве хлеба и съестных запасов учинилось множество и покупке всего цена дешевая…»
У государства всего за тридцать лет появилась новая опора для формирования армии, новая возможность для реализации старой договоренности с дворянством под кодовым названием «населенные земли за службу». А в XVI в. появление новых земель для раздачи ко всему еще обозначало, что для выполнения обязательств перед растущим дворянством государству не пришлось бы так сильно давить права крестьян, не состоялось бы (или состоялось бы не так) вызванное опричным лихолетьем введение настоящего крепостного права. Ведь в нашей реальности именно после военных поражений и дворянского разорения времен Ливонской войны, когда встал вопрос о сохранении армии, государство:
а) сняло ограничения с взимаемых помещиками повинностей, и во ввозных грамотах к крестьянам указание «платить по старине» или «платить помещичье» (то бишь по установленным расценкам) сменяется на страшное «чем вас изоброчит» [см., напр.: ЦГАДА. Новгородская приказная изба. Стлб. № 42 753, ч. III, л. 3; РГАДА. Ф.1209, оп. 3, № 16 931, л. 158, 159];
б) отменило все налоговые привилегии монастырей (чтобы не бежали люди на монастырские земли);
