Савелий Дудаков. - "История одного мифа: Очерки русской литературы XIX-XX вв
– Вашоль-Филипп, – продолжал Рачковский, – является активным членом тайного "Гранд-Альянс-Израэлит" – центра международной организации сионистов… С его помощью сионизм проник туда, куда не вхожи даже Вы…
– К чему Вы клоните?
– К тому, что такое ненормальное положение чревато опасностью для русского государства. Не исключено, что иностранные разведки станут и впредь использовать для проникновения ко двору мистическую настроенность нашей государыни-императрицы…
– Вот мой добрый совет – бросьте свое досье сюда, я как следует размешаю кочергой…
Рачковский поступил иначе – пошел к вдовствующей императрице Марии Федоровне и вручил ей досье на Вашоля-Филиппа.
– Спасибо, Петр Иваныч, – ответила царица-мать. -…Я передам это сыну. Лично в руки ему…
Рачковского вскоре выперли со службы – без пенсии! Презрев своего агента, Николай II, напротив, решил возвысить Филиппа… Дворцовый комендант Гессе, вступаясь за Рачковского, хотел было "открыть царю глаза" на шарлатанство Вашоля, но император велел ему молчать… Вашоль-Филипп не вернулся, но прислал в Петербург своего ученика, хитрого сиониста Папюса…" (4,43-45).
Самодержавие отказалось предотвратить собственную гибель от рук сионистов, а патриотам – "Союзу русского народа" – пришлось самим заниматься заговором22.
Прежде всего Пикуль намекнул, что Распутин, ставленник "жидо-масонов", "нечист": "До Тюменского уезда не сразу дошло грозное предписание: "Немедленно выслать в Москву Григория Распутина". Бумага имела казенный вид, а бланк "Союза русского народа" (с гербом и короной) настораживал начальство… Больше всех был напуган священник Николай Ильин… Желая предупредить изветы, Ильин одним махом накатал на Распутина донос… Но всех огорошил староста Белов, дознавшийся из бумаг, что Григорий Распутин – сын бывшего старосты Ефима Вилкина. Дедушка Силантий смотрел на всех желтым, как янтарь, бельмом:
– Яфима Вилкина помню, он потом Новых прозывался" (4,62-63).
А затем, подчеркнув прозорливость "союзников" ("Черная сотня единодушно отвергла Распутина" (4, 65)), Пикуль окончательно расставил фигуры "хроники": "Витте должен был уйти, ибо подозревался в связях с "жидо-масонскою" тайной ферулой Европы; приятельские отношения с кайзером Вильгельмом II, банкирами-сионистами Ротшильдами и Мендельсонами тоже никак не украшали Витте-Полусахалинского. Витте преступен, но это заслуженный преступник!… Черносотенцам он казался нетерпим как опасный либерал… Ведь именно Витте был автором манифеста 17-го Октября, последствия которого Романовым предстояло расхлебывать…" (4, 78-79).
Вместо Витте пришел Столыпин, которому "досталось гиблое наследство": "Ему было сорок четыре года… Петр Аркадьевич Столыпин был реакционен, но порою мыслил радикально, стараясь разрушить в порядке вещей то, что до него оставалось нерушимо столетьями" (4, 87). Ленинская цитата "проясняет" мысль Пикуля о "нерушимом столетьями" порядке вещей; "Помещик и предводитель дворянства… "прославляет" себя в глазах царя и его черносотенной камарильи… организует черносотенные шайки и погромы в 1905 г. (Балашевский погром)" (4, 87). Поэтому для автора "радикальность" премьера – это прежде всего радикальность черной сотни: "В чем суть всего? – заговорил президент (так у Пикуля. – С.Д.) с напором. – Если мы хотим видеть Россию великой державой, если мы верим в особенное историческое развитие русской нации, то мы должны круто изменить главное в нашей стране… Кто у нас дворянин-помещик? Это дрэк, – сочно выговорил Столыпин" (4, 87).
Беллетристика в советское время – не исследование: "Русский читатель отлично постиг эзоповский язык и потому данные о дурной погоде воспринимал с политическим оттенком" (6, 98). Автопризнание? Не только. Примета авторского времени: она предполагает догадливость читателя, могущего разглядеть в стилистике нюансы мысли. "Дворянин-помещик" вместе с идишистским словцом "дрэк" (говно) – синонимичен "иерусалимскому дворянину" (жидовскому дрэку), к которому принадлежат также примкнувшие к сионистам "отбросы департаментов и помои канцелярий" (замечательно, что через несколько страниц Пикуль бросит запоминающуюся фразу: "Полезно вспомнить, что германский генштаб утверждал: "Отбросов нет – есть кадры" (4, 95)). Однако, бросив напоминание об истинном смысле черносотенной доктрины, Пикуль, во избежание общественных неприятностей, поворачивает разговор Столыпина с царем в "хроникальное русло" по поводу аграрной реформы.
Сюжетный конфликт "Столыпин-Распутин" (образованнейший человек
Г.И. Россолимо рассказывал: "Я знаю, что Столыпин влиянию Гришки не поддался. Он стал врагом его и на этом сломал себе шею…" (4, 83) -"Распутин ушел от Столыпина сильно обиженный… У примера глаз нехороший. В человека глядит так, быдто штопор в бутылку вкручивает. Я таких уже встречал. Попадались. Люди опасные…" (4, 90-91)) у Пикуля стал конфликтом "радикалы – дворяне (в столыпинском смысле. – С.Д.)".
Распутин – "новая политическая сила в империи" (4, 96) – сперва принимает от Витте (полуиерусалимского, т.е. "Полусахалинского") "радужный чек", а затем и от "доброжелателей", поставлявших ему любимый напиток – мадеру. "Международный сионизм уже заметил в Распутине будущего влиятельного фаворита, и потому биржевые тузы щедро авансировали его… По проторенной этими маклерами дорожке к Распутину позже придут и шпионы германского генштаба… "Отбросов нет – есть кадры!" (4,102).
Вслед за властью золота ("сатана там правит бал"), необходимого для подкупа ("люди гибнут за металл"), в "Протоколах" следует декларация о "секретном оружии" заговорщиков – развращении: "Народы гоев одурманены спиртными напитками, а молодежь их одурела от классицизма и раннего разврата, на который ее подбивала наша агентура… (218)…Чтобы они сами до чего-нибудь не додумались, мы их еще отвлекаем увеселениями, играми, забавами, страстями, народными домами… Скоро мы станем через прессу предлагать конкурсные состязания… (252)".
Логика "Протоколов" диктовала Пикулю сюжетику "романа-хроники": "Реакция неизменно сопряжена с падением нравов… Среди студенчества раздался коварный призыв: "Долой революционный аскетизм, да здравствуют радости жизни!"… Русские газеты запестрели объявлениями:
"Одинокая барышня ищет добрпрдч. г-на с капит., согл. позир. в париж. стиле".
"Мужчина 60 лет (еще бодр) ищет даму для провожд. врем, на кур."
"Мол. вес. дама жел. сопр. один. мужч. в поезде".
Всюду возникали, словно поганки после дождя, темные и порочные общества… Реакция – это не только политический пресс. Это опустошение души, надлом психики, неумение найти место в жизни, это разброд сознания, это алкоголь и наркотики, это ночь в объятиях проститутки" (4, 105).
Естественно, что в "романе-хронике", как и по сюжету "Сионских мудрецов" (смотрите протоколы № 2, 12, 14), прессе предназначена провокационная роль: "Вечером в Зимнем дворце премьера навестил вежливо пришептывающий министр иностранных дел Извольский… Берлин исподволь бужировал войну, а германский штаб решил "создать в России орган печати, политически и экономически обслуживающий германские интересы". Для этого совсем необязательно создавать в Петербурге новый печатный орган – еще удобнее перекупить старую газету…
– "Новое время", – доложил Извольский, – как раз и попало под прицел. Сегодня мне позвонил профессор Пиленко… Он сказал, что немцы действуют через Манасевича-Мануйлова… Беседа с Пиленко прервалась, ибо ко мне вдруг явился сам германский посол… Порталес был явно смущен… "Разговор между нами, – сказал он, – пусть и останется между нами. Но я попал в очень неловкое положение. Берлин перевел в мое распоряжение 800 тыс. руб. для подкупа русской прессы" (4, 124). И хотя "сионисты лютейше ненавидели за отсутствие соплеменного патриотизма" (4, 133) Ванечку Манасевича-Мануйлова, он, склоняясь над "чистым листом бумаги, чтобы сделать его грязным и за это получить деньги" (4,134), верой и правдой служит не только департаменту русской полиции и "германскому генштабу", но и, конечно, Распутину, т.е. сионистам ("за спиною Распутина стоит некое таинственное сообщество "жидо-масонского" толка" (6, 91)): "Подумав, банкир решил помочь императрице и вызвал к себе Манасевича-Мануйлова, который давно состоял его тайным агентом (о чем Белецкий не догадывался, считая его своим преданным шпионом)" (6,120).
Писатель В. Пикуль не преувеличивал, когда объявлял, что в "хронике" нет вымышленных героев и многое им было проверено по работам историков (отнюдь не неизвестных, а тем более "последних советских"). Автор утаил только одно: основной сюжет романа был документально-иллюстративным материалом "Протоколов Сионских мудрецов" с небольшими (в соответствии с современностью) отклонениями в германофобию, шпиономанию и полицейщину. Как бы там ни было, "своевременный роман" Пикуля в период активности "Антисионистского комитета" (органа КГБ) не противоречил общей линии партии и правительства: "Судьбы международных капиталов вообще запутаны. Но они трижды запутаны, когда проходят через руки сионистов. Деньги в этих случаях выносит наружу в самых неожиданных местах, словно они прошли через фановые глубины канализации" (6, 82), "Новое время" юридически уже находилось в сионистских руках, но Рубинштейн еще не приступал к делу…" (6, 86), "На одной из литовских мыз Мясоедов "был пойман на месте преступления"… Мясоедов, оказывается, не раз навещал Распутина… и все его помощники, арестованные вместе с ним, были связаны с финансовым окружением Распутина; если при этом вспомнить, что в охране Распутина служили германские агенты, то подозрения еще более усиливаются…" (6, 87). "Они заговорили о массовом производстве в кругу сионистов фальшивых дипломов на звание зубных врачей…" (6, 107) Климович в одну ночь арестовал свыше двухсот жуликов, которые, при всей их безграмотности, имели на руках дипломы дантистов… Для Симановича это было как гром среди ясного неба – сионисты пребывали в нервозном состоянии "шухера", обвиняя судей в закоренелом "антисемитизме" (6, 108). "В первую очередь, – признался Симанович, – мы искали людей, согласных на заключение сепаратного мира с Германией"(6, 113). «Палеолог записал: "Долго не забуду выражения его глаз… Я видел перед собой олицетворение всей мерзости охранного отделения". И сразу же попросил секретаря принести из архива секретное досье на Ванечку, в котором содержалась одна слишком "интимная" деталь из биографии Манасевича: в 1905 году он – выкрест! – был одним из устроителей еврейских погромов в Киеве и Одессе…» (7, 52).
