Андрей Буровский - Да здравствует «Застой»!
Великий реформатор Сперанский в 1810 году предлагал изъять все ассигнации из обращения и вместо них ввести кредитные билеты по «общему курсу», то есть на основе равенства курсов металлических и бумажных денег. А кредиты обеспечивать серебром.
Александр I на такую меру не решился, а вот Николай I — решился. В 1839–1843 гг., его министр финансов граф Е.Ф. Канкрин вывел из обращения ассигнации и ввел кредитные билеты, разменные на серебро. До 1849 года билеты и старые ассигнации обменивались на ассигнации нового образца.
Культура? Период правления Николая I Павловича — время Пушкина, Батюшкова, Лермонтова, Гоголя, Федотова, Брюллова… даже трудно всех назвать. Да и долго.
И очень многие получили поддержку от правительства и лично от императора.
Либеральные писатели-современники, и первый из них Герцен буквально демонизировали Николая. Несомненно, он стремился подчинить себе литературу, бывал крут.
Николай обрек на годы солдатчины Полежаева, арестованного за вольные стихи, дважды распорядился сослать на Кавказ Лермонтова. По его распоряжению были закрыты журналы «Европеец», «Московский телеграф», «Телескоп», преследовался П. Чаадаев, запрещен к постановке в России Ф. Шиллер.
Но если почитать Герцена и современных либералов, например Эйдельмана, получается какое-то чудовище на троне. И ни слова не говорят эти пристрастные люди про то, что именно Николай освободил из ссылки Пушкина, принял его и, когда Пушкин признался, что 14 декабря был бы с заговорщиками, поступил с ним более чем милостиво.
В 1828 году Николай прекратил дело против Пушкина об авторстве «Гавриилиады». Дело реально грозило Пушкину Соловками, но Александр Сергеевич передал лично царю, в обход следственной комиссии, свое письмо… О чем шла речь в письме, достоверно неизвестно до сих пор. Но, судя по многим проговоркам, сознавался в авторстве. И император опять его простил.
Ни Александр, ни Николай никогда не доверяли полностью «изменчивому, как море», Пушкину, видели в нем потенциально опасного «вождя либералов». За поэтом велась полицейская слежка, его письма перлюстрировались. Как при Александре, так и при Николае он был «невыездным».
Но это Николай I избавил поэта от общей цензуры — а ведь общая цензура того времени была гораздо жестче и осторожнее царской. Он поручил Пушкину подготовить записку «О народном воспитании» (которую Пушкин не подготовил), называл его «умнейшим человеком России», первым читал и делал «дельные замечания» по «Истории Пугачева», давал ему деньги в долг и старался приблизить ко двору.
Типичный миф — о том, что придворный чин камер-юнкера был слишком низок для Пушкина, поэт был унижен чином, дававшимся только совсем молодым людям. В действительности были и 40- и 45-летние камер-юнкеры. Пушкин просто не хотел вообще служить, любые обязанности его тяготили.
Но Николай сделал его камер-юнкером… А Александр? Александр сделал его мелким провинциальным чиновником на недавно завоеванном, опасном и малокультурном юге.
Пушкин прохладно относился к назначению, высказывался о нем непочтительно, мог позволить себе не приходить на балы, на которые Николай приглашал его лично. Ах, эта вольная натура поэта! Александр Сергеевич вместо официальных балов предпочитал общение с литераторами или друзьями. Николай выказывал ему недовольство, искренне огорчался: ведь он считал свое назначение фактом признания поэта, предложением ему дружбы…
А после гибели Пушкина Николай I Павлович назначил пенсию его вдове и детям.
Он стремился ограничить выступления в память о нем? Да… но не из страха перед «вольнолюбивым Пушкиным». Александр Сергеевич, помимо всего прочего, нарушил высочайшее повеление о запрещении дуэлей. В очередной раз пренебрег волей императора.
Черта, сближающая правление Николая с «нашим» «застоем» времен Брежнева: страх гласности, попытки не обсуждать общественных проблем. Царь не хотел публичного обсуждения, постановок, публикации многих книг.
Но во время представления «Ревизора» хохотал так, что выскакивал в коридор.
И Александринский театр император поддерживал.
Он сам писал стихи и рисовал.
«Чувство юмора, присущее великому князю Николаю Павловичу, хорошо видно в его рисунках. Друзья и близкие, встреченные типажи, подсмотренные сценки, зарисовки лагерного быта — сюжеты его юношеских рисунков. Все они исполнены легко, динамично, быстро, простым карандашом, на небольших листах бумаги, зачастую в манере шаржа. Он имел талант к карикатурам и самым удачным образом схватывал смешные стороны лиц, которых он хотел поместить в какой-нибудь сатирический рисунок».[143]
А еще он был очень увлечен коллекционированием предметов искусства, заложив тем самым начало будущего Эрмитажа.
«Не желая ни в чем уступать Европе, он задумывает построить в Петербурге общедоступный музей по самому последнему слову музейной техники. Новый Эрмитаж — его детище, его гордость, его вклад в нашу культуру. Посетив его в последний раз незадолго до смерти и окинув своим «инспекторским» взором величественные и поистине великолепные залы, император с удовлетворением заметил: «Да, это действительно прекрасно».[144]
«Застой», при котором неподвижна, авторитарна система власти, но при котором выигрывают войны, освобождают миллионы людей, реформируют финансовую систему, поддерживают Пушкина и Гоголя, основывают Эрмитаж… В таком «застое» много привлекательного.
Застой Алексея Михайловича (1645–1667)
Вообще-то от Рождества Христова XVII век запомнился на Руси как «бунташный». Это был век великих потрясений и «шатаний» всех традиционных устоев, «всего привычного строя жизни и национального сознания».[145]
Но был в нем период «застоя», очень ценимый современниками: время правления царя Алексея Михайловича. Современники называли его «Тишайшим», хотя именно в годы его правления Россия воевала 8 раз и выиграла две громадные, очень тяжелые войны: Украинскую войну 1654–1667 годов и войну с Турцией 1676–1681 годов. Были при нем и внутренние потрясения: раскол, восстание Стеньки Разина. Но как-то не запомнили все эти события, не стали главными в характеристике эпохи.
Впрочем, при Алексее Михайловиче сами войны сделались другими. «В ходе тяжелейших для Московии, малозаметных для Речи Посполитой войн конца XVI — начала XVII веков Речь Посполита наступает, ставя под сомнение само бытие Московии.
В ходе тяжелых, изматывающих войн середины XVII века Московия не только нанесла Речи Посполитой серьезные поражения, но и начала отрывать от нее кусок за куском. В 1655 году, после завоевания Белоруссии и Литвы в царский титул поспешили внести: «Всея Великия и Малые и Белыя России самодержца Литовского, Волынского и Подольского». Вот так! Четкая претензия даже на Галицию с ее столицей Львовом…
По Андрусовскому перемирию 1667 года Московия не получила Правобережной Украины и Белоруссии, и тем не менее к ней отошло не только спорное пограничье — Смоленск, но и те земли, которые в Московию до сих пор никогда не входили и которые Речь Посполита считала частью своей территории: вся Левобережная Украина.
Речь Посполита не смирилась с поражением вплоть до Вечного мира 1686 года, когда просто пришлось замиряться под угрозой войны с Турцией, но перелом в соотношении военной мощи вполне определенно произошел. В ходе Украинской войны Московия отрывала от ее территории кусок за куском, а не наоборот.
Точно так же возрастает мощь Московии на всех остальных направлениях. Русско-шведские войны и времен Михаила Федоровича, и времен Алексея Михайловича формально не приводят к блистательным победам и ведутся все еще в основном на территории Московии. Центральным эпизодом этой второй войны становится осада русскими Риги; города не взяли, но, во-первых, все же взяли Дерпт (древнерусский Юрьев, современный Тарту) и несколько других крепостей; во-вторых, и тут, на северо-западе, война выплескивается за пределы Московии. По Кардисскому договору 1661 года часть населенной русскими территории — Ижорская земля — остается у шведов и после войны 1656–1658 годов, но ведутся эти войны совершенно по-новому, и Швеции приходится все выше оценивать силу русского оружия.
Еще в начале XVII века крымские татары набегами уводили людей в рабство. В.Н. Татищев называет цифру уведенных — 100 000 человек; С.М. Соловьев — даже 200 тысяч человек. Причем татары шли малыми отрядами, почти не скрываясь — не творили воровской набег, стараясь удрать побыстрее, а шли основательно, солидно, с высоты седел прикидывая, какие деревни и города грабить и разорять; а воеводы южных городов сидели по крепостям, не решаясь выйти навстречу неприятелю. Дело не в трусости воевод, — у них просто не было сил, не было войска, и они могли только наблюдать за творящимся ужасом да скрипеть зубами. В мае—июне 1622 года татары почти опустошили Епифанский, Донковский, Одоевский, Белевский, Дедиловский уезды, и ничего нельзя было поделать.
