Юлий Медведев - Бросая вызов
А кроме того, успех по линии размежевания вступил бы в противоречие с той же теорией. Она ведь доказывает, что степень полового диморфизма, то есть степень отличий вторичных половых признаков, падает по мере стабилизации и улучшения условий существования. Таким образом, нынешнее единение полов служит показателем, что мы живем сейчас на волне нарастающего комфорта.
Если семья слабеет от половой уравниловки, то видятся два варианта ее укрепления. Первый — добровольный. Во имя названной цели люди идут на жертвы, отказываясь от части привычных удобств. Тем самым искусственно создается дискомфорт, и половой диморфизм возрастает. Собственно говоря, частный случай подобного искусственного самоограничения есть не что иное, как обзаведение детьми.
Случаи массового самопожертвования истории известны во множестве, так что добровольный вариант теоретически исключать нельзя.
Второй — навязанный извне. Навязанный самим ходом событий. Это, правда, нескоро. Имеются в виду суровые испытания, которым подвергнется человек в будущем. Ну, например, вследствие резкой перемены климата, вполне реальной недалеко впереди. Или, быть может, еще раньше — в перипетиях освоения, обживания космического пространства.
Если, повторяем, она такова, эта болезнь роста.
Сторонник биофизического взгляда на вещи Э. П. Шайтор (см. выше) это отрицает. Условия существования, если и влияют на «схождение — расхождение» полов, то совсем не так. Каковы, например, последствия стабилизации, улучшения жизни? «Оглянемся сначала в прошлое, — предлагает биофизик. — Скульптуры античного мира оставили нам свой идеал красоты женского тела, статуи Венер и Афродит — величайшие шедевры искусства, но… измерения показывают, что наша современница сложена лучше самых красивых женщин того времени. За два тысячелетия половой диморфизм усилился, и биофизика утверждает, что будет усиливаться в дальнейшем… Эволюция женского тела продолжается. Во-первых, растет вес новорожденных, во-вторых, увеличивается рост женщин… Можно возразить, как может идти эволюция, если практически нет отбора? Отбора и не нужно».
Допустим, удастся убедить, что мраморные Венеры и Афродиты фигурой уступают нынешним живым, хотя музейная публика консервативна в своих вкусах и воззрениях до ужаса и вряд ли даже взглянет на какие угодно измерения. Допустим, удастся убедить незамужних женщин, что отбора никакого практически нет. Но отчего увеличение среднего роста женщин мы должны воспринимать как тенденцию к усилению полового диморфизма, то есть отличий от мужчин? К тому же акселерация затронула не все континенты.
И «лучше сложена» — понятие скорее этническое, чем биофизическое. Если же взять в плане моды, то бросается в глаза распространение «спортивной» фигуры, которой не откажешь в красоте, но ее нивелирующее свойство вне сомнений.
«Зачем мужской пол?..»
Человек всерьез задал этот глупый вопрос, удосужился поискать на него ответ, и вот ответ перед вами.
А что из того? Зачем оно нам?
Терпение. Наши ожидания «чего-то» от ответов на глупые вопросы редко бывают обмануты.
БРОСАЯ ВЫЗОВ
***
Совсем стемнело, когда к глухому забору нерешительно подрулила «Волга». Мотор ее оставался включенным, окна были закрыты. Ни одни прохожий не нарушал немоты этого мрачноватого проезда.
За поворотом что-то громыхнуло, перевалившись через забор. Прошло несколько секунд, прежде чем из машины, придерживая дверь, вышел высокий худощавый мужчина в военной форме. Он направился к лежавшему в мешке на тротуаре предмету, поднял его и, оглядываясь, быстро, как мог, отнес свою ношу в багажник. Машина тронулась. В свете углового фонаря блеснули погоны водителя.
Проверка готовности
Что он делал тогда вечерами? Не могу себе этого представить. Жизнь его резко переменилась за какие-нибудь две-три недели.
Телефонный звонок, потом посещение корреспондента…
— Боже мой! Неужели опубликовали?.. Я об этом и думать забыл. Расскажу, конечно, если вы специально разыскали… Света, представляешь, дела, как говорится, давно минувших дней, а вот товарищи интересуются, знакомьтесь, пожалуйста, Светлана — моя жена, а вас как по батюшке?
Квартира показалась мне тогда просторной. Хозяин что-то говорил про затянувшийся период обживания, но паркет сверкал, все стояло на своих местах, а распластанный понизу свет от настольной лампы скрывал голость стен и смягчал строгость порядка. По контрасту с ярко освещенным низом и притененным верхом комнаты — то ли гостиной, то ли кабинета — хозяин дома был одет в темные с лампасами брюки и ослепительной белизны рубашку. Генерал по-домашнему… Он запоминается смуглым из-за темноты волос, глаз, хотя всякий раз удивляешься вдруг бледности его лица, не такого молодого, каким остается в памяти.
Михаил Иванович Циферов сорок лет служил. Морской инженер-строитель, он в Великую Отечественную войну построил сотни объектов. Был постоянно прописан в тринадцати городах и населенных пунктах, имел абонемент в Большой театр, две прикрепленные автомашины и подмосковную дачу. Но все это было лишь видимостью благ. Ему не принадлежало ничто, потому что он сам не принадлежал себе.
Дни пребывания в столице тоже лишь символизировали столичную жизнь. На самом же деле они были дежурством. И даже после войны. Свободные часы, время для сна, обеденный перерыв были непредсказуемы. А прекрасный город виделся лишь фрагментом в маршруте черной, красноковровой машины — от двери дома до двери с высокой медной ручкой, вдоль сонно розовеющих пустынно каменных кварталов.
Он втянулся в горячечное, папиросное бдение, бравировал втайне лихостью заполночной работы, бесцеремонной свойскостью начальства, срывавшего его с отпуска, с именин после первой, черновой рюмки, со спектакля, не дожидаясь антракта, — и часто, оказывалось, без нужды. Окружающая жизнь уже давно не знала острых впезапностей, а служебное рвение продолжалось, подменяя и вытесняя все остальное, как вдруг все изменилось. Служба вошла в свои берега, обозначились острова свободного времени. Вечер, ночь, воскресенье — что хочешь с ними, то и делай. Ум, душа, застигнутые врасплох, не сразу уразумели, чего хотеть. Но природа не терпит пустоты, и Циферов взялся заполнять жизнь личными делами. Меняя сотни мест постоянного и временного жительства (триста или больше), он дотоле не укоренялся нигде, не обзаводился ничем и никем, а что имел, не удержал. От переездов и разлук расстроилась его первая семья. Циферов сжился с кочевой бездомностью, и холостяцкая доля его не тяготила. Но теперь ему, как и службе, предстояло «войти в берега».
Когда я впервые посетил Михаила Ивановича в его квартире (16 сентября 1966 года), он уже был совершенный москвич.
Мы сели за стол. Михаил Иванович разложил схемы, тетради, сказал, что, не прочтя, не разберусь, придвинул стул, чтобы параллельно самому следить, стал тут же комментировать и постепенно заменил текст устным рассказом. Это был проторенный рассказ изобретателя. Со стороны себя не видишь! Мы думаем, что, раскрываясь перед врачом, исповедуем неповторимо индивидуальный недуг, а он с первых слов отгадал, что будет дальше, и уже слушает вполуха, занят не тобой. Знаток! Своего самомнения ему со стороны тоже не видать.
Слушая, читая каждодневно изобретательские анамнезы, различаешь типовые дебюты, кульминации, финалы и кажешься себе ясновидцем. Спросите на середине, что будет дальше, — отвечу. Самомнение знатока!
Рассказ петлял, спотыкался о подробности, так что можно, даже нужно было слушать выборочно.
В углу гостиной, в аквариумной полутени, сидела жена Михаила Ивановича. Она вряд ли вникала в разговоры за столом, но изредка поглядывала в нашу сторону, отрываясь от какого-то рукоделья. Этот второй план придавал композиции пространственную и, как я теперь, спустя много лет, понимаю, психологическую глубину. Светлана — отчества не называли ввиду молодости хозяйки дома — была смущающе хороша собой. Она и связанное с нею, видимо, заполнили пустоту, возникшую при переходе в упорядоченную жизнь. Квартира, автомашина, дача, быт впервые за прожитые пятьдесят с лишним лет стали что-то значить для человека, как вдруг звонок…
За весь вечер Циферов ничем не показал, что замечает присутствие жены. Чем дальше, тем меньше оставалось сомнений, что он не чужд того зацикленного состояния, когда вне пределов одной темы все неинтересно либо просто мешает.
Угол был за приглушенно зеленым световым ограждением, оттуда яркой кромкой выглядывал профиль поджатой ноги. Небольшое перемещение — профиль исчезал, и вся фигура резко отдалялась.
…Михаил Иванович уже не искал продолжения своей изобретательской деятельности. Не вера была утрачена, но энтузиазм. Изобретение — высшая точка его жизни — больше не рождало надежд, как слишком отдаленная, недосягаемая звезда, свет которой, возможно, призрачен. Циферов производил какие-то действия, чтоб поддержать видимость продолжающейся борьбы, выполняя долг перед своим былым воодушевлением. У него появились дела поважней — признак предсмертный для изобретательства. Упрямство же и благодарную верность былой удаче он просто унаследовал. Отец Михаила Ивановича, строгальщик по металлу на крупном заводе под Екатеринославом, был привязчив к делу. Рабочие старой закваски достигали мастерства, нося в себе эту привязчивость.
