А РЕКУНКОВ - Перед лицом закона
Фастов посчитал.
— Приблизительно тринадцать. Но у вас же гульдены.
— Я переведу. — Он взял десятку, бросил ее в кассу. — Теперь пейте сколько хотите. Может, желаете поесть? У меня прекрасная ветчина с горошком. Мое фирменное блюдо. Поставщик специальный.
— Ну что ж, поссорите вы меня с законом, дорогой Фред, но где наша не пропадала!
Фастов сел за столик, и Фред принес ему едва початую бутылку джина и ветчину с горошком.
Но это еще не все. Когда Фастов, допив бутылку и закусив, встал из-за стола, Фред подошел к нему со сдачей. Фастов был в том состоянии, когда человек не пьян, но ощущает, что выпил. У него была поговорочка: «Для меня бутылка джина — как слону дробина».
— Спасибо, Фред, но какая сдача? По-моему, вы себя обсчитываете.
— Это не в моих правилах. Тогда бы я давно вылетел в трубу. Расчет точный.
— В таком случае оставьте себе на чай.
— Бармены на чай не берут.
— Ну, тогда до следующего раза.
Фред перешел на шепот:
— Имейте в виду на следующий раз: не будет валюты — привозите ваши деньги. Я возьму у вас и двадцать, и сто, и сколько хотите рублей. Я себя не надую. Я сумею их обменять.
— Правда?
— Совершенно серьезно.
...Отправляясь в нынешний рейс, Фастов вспомнил эту необычную историю, о которой, по правде сказать, он постарался тогда забыть, как только вернулся на корабль. Сейчас у него в кармане кителя лежало сто рублей — четыре купюры по двадцать пять.
Он не увидел за стойкой Фреда и даже растерялся, почувствовал уныние. В зале из десяти столиков был занят лишь один: там сидели три солидных господина с лицами розовыми, как ветчина, которую они ели, и с усами пшеничного цвета, как пиво, которое они пили.
— О, товарищ Альбатрос! — услышал он за плечом знакомый голос. Фред с первого знакомства называл его так — по имени корабля.
Бармен, как всегда изящный и порывистый, появился из двери за стойкой.
— Добрый день, Фред. Сто лет не виделись. — Фастов положил сверток с покупками на табурет.
— Джин?
— Ну конечно. — Фастов высыпал на стойку монеты.
— У вас осталась сдача с прошлого раза, — напомнил Фред, подвигая рюмку.
Фастов выпил, показал пальцами на рюмку, Фред снова налил.
— А остался ли у вас в памяти тот разговор? — спросил Фастов.
— Я ничего не забываю, товарищ Альбатрос. Фастов выложил деньги.
— О, таких бумажек я еще не видел, — с интересом беря их, сказал Фред. — Сколько здесь?
— Сто рублей.
— Значит, так. Тогда было десять рублей и тринадцать долларов. Теперь будет сто рублей и сто тридцать долларов. Верно, товарищ Альбатрос?
— У вас прекрасная голова, Фред.
— О да, не жалуюсь. На гульдены я тоже сумею перевести. Вам ведь нужны гульдены?
— Хотелось бы.
— Сейчас сделаем. — Он отвернулся к кассе, покопался в ней и положил перед Фастовым толстенькую пачку неновых банкнотов. Фастов быстро спрятал ее в карман брюк.
— Спасибо. Я у вас в неоплатном долгу. Что вам подарить, что привезти из России?
— Лучшим подарком было бы, если бы вы все это пропили в моем баре, — пошутил Фред.
— Нет, серьезно.
— Приходите чаще в Амстердам и ко мне... Ну, подарите мне балалайку.
Фастов поморщился.
— Очень громоздко.
— Ну, в таком случае маленький самоварчик.
— Обязательно! А теперь извините — тороплюсь.
— Счастливого плавания. И не стесняйтесь — привозите денег побольше.
Фастов действительно торопился, но не на корабль, а в ювелирный магазин.
Еще дома, до отплытия, он продумал, как загладить вину перед Валентиной. Она хоть и равнодушна была ко всякой дамской мишуре, но дорогие серьги и кольца любила. Однажды они заглянули в лучший ювелирный магазин родного города — просто так, поглядеть. И Фастов заметил, с каким восторгом жена рассматривала сквозь стекло витрины подвески с большими розоватыми жемчужинами, стоившие больше трех его зарплат. После он подарил ей перстенек с гранатом, и она его чуть не задушила в знак благодарности. Вероятно, это у нее было безотчетное, чисто детское, потому что он твердо знал: она, если попрекнуть ее в жадности или в чрезмерной тяге к побрякушкам, не моргнув глазом, выбросит любую драгоценность в форточку.
Но ему надо было как-то доказать, что он ее не разлюбил. А лучшего способа, чем сделать дорогой подарок, он не видел.
Выбирал Фастов недолго. Массивное золотое кольцо, витое, с печаткой, на которой была выдавлена латинская буква V, стоило ровно столько, сколько он получил от Фреда за свои сто рублей. Дома оно стоило бы, наверное, дороже: взяв его в руку, Фастов прикинул, что в нем граммов пятнадцать. И золото червонное...
Валентине кольцо понравилось, но она сразу спросила, откуда он взял столько валюты. Не вдаваясь в подробности, он объяснил, что в Амстердаме можно при желании обменять советские деньги. «Ой, смотри», — сказала она с сомнением.
На третий или на четвертый день, когда Валентина, проводив Костю в школу, отправилась рано утром по магазинам, Фастов позвонил Мише. Стали договариваться о встрече, и Миша как бы между прочим сказал: «Тебе привет от Веры», — то есть от жены, давая этим понять, что у него дома организовать ничего нельзя. Решили посидеть в «Молодежном» кафе. В одиннадцать часов, оставив Валентине записку, что скоро вернется, Фастов ушел из дому. Непонятное беспокойство зародилось в нем от Валиного «ой, смотри», имелось желание как-то развеяться.
Миша был рад его видеть. В кафе подавали только сухое вино, и, распив бутылку, они перебрались в соседний ресторан. С водкой разговаривать веселее. Миша расспрашивал о рейсе, об Амстердаме, вообще о морской службе, и как-то само собой получилось, что Фастов помимо воли рассказал о бармене Фреде, о ста рублях, обмененных на гульдены, и о золотом кольце. Миша слушал с большим интересом. Фастов, выложив то, что выкладывать не следовало бы, спохватился и вмиг протрезвел. «Но это глубоко между нами», — предупредил он. «Ты чудак, — сказал Миша. — Разве о таких вещах кому-нибудь говорят? Мне-то ты можешь, но другим — не советую. А меня не бойся, не продам». И дальше Фастов пил с легкой душой.
Как они очутились в гостях у Мишиных знакомых женщин, Фастов вспомнил после с трудом, но так или иначе, а домой он вернулся лишь на следующий день. И тут уж Валентина высказала ему все, что думает о его поведении. Ему бы покаяться, а он, еще не совсем протрезвев, накричал на нее. Кончилось тем, что Фастов ушел из дому. Хотел побродить по улицам, проветриться, но, увидев первый же телефон-автомат, позвонил Мише: «Плохо мне, дорогой». Миша оказался настоящим другом, пригласил к себе, они с женой его пригрели, приголубили, напоили чаем и оставили у себя ночевать.
Таким вот образом в жизни семьи Фастовых, до той поры самой счастливой на свете, произошел перелом, обернувшийся настоящей трагедией. Но до финала было еще далеко.
Во всей этой истории объяснить, понять и даже до какой-то степени оправдать можно только одно — то, что Фастов столь быстро прилепился к Мише. Дело простое: с тех пор как Фастов женился, у него не было друга, так сказать, для одного себя. Да, по правде говоря, и никогда не было. Товарищи по работе или люди, с которыми дружат семьями, никому не заменят того единственного друга, перед которым не надо ни в чем отчитываться, который прощает дурное настроение и сорвавшееся с языка грубое слово, который не навязывает своих проблем и не требует к себе постоянного внимания. Короче, у Фастова впервые появился друг.
За неделю, остававшуюся до очередного рейса, они очень сблизились. У Миши работа была такая, что он мог не ходить на нее по два и даже по три дня. Больших загулов они не устраивали, но встречались и выпивали ежедневно. Платил, как правило, Миша, но иногда Фастов восставал и расплачивался сам. Разговоры вертелись вокруг женщин вообще и жен в частности. Однажды Миша всерьез посоветовал:
— Да брось ты ее к чертовой матери, купи кооперативную квартиру, оставь ей все и уходи.
— Ты с ума спятил? — чуть не закричал Фастов. — У нас же Костя, сын.
Мишу это не смутило.
— Ладно, это ты сейчас такой сознательный. Посмотрим, что будет через годик.
Фастов попросил Мишу насчет развода речей вообще не заводить. И тогда Миша завел другие речи:
— Скоро уходишь?
— Слава аллаху, осталось два дня.
— Далеко?
— Гавр, Портсмут, потом Амстердам.
— Ты сейчас злой. Не кинешься на меня, если кое-какие идеи подкину?
— Валяй.
Миша скатал из черного хлеба шарик, смял его в лепешку величиной с трехкопеечную монету, положил на скатерть.
— Что это такое?
Фастов пожал плечами.
— Ну, был хлеб, а что ты слепил — не знаю.
Миша взял вазочку с черной икрой, которой они закусывали, поставил рядом с лепешечкой.
![Сергей Бетев - Без права на поражение [сборник]](/uploads/posts/books/242828/242828.jpg)
