Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №11 (2002)
Зов земли никогда не стихает в Калуге. Ему подчиняются тысячи горожан, которые в выходные дни осаждают пригородныe автобусы и электрички. Их ждут дачи, ждут политые потом суглинки и супеси, на которых люди стремятся-таки создать некий прообраз, подобие будущих райских садов. “За этот ад, за этот бред Пошли мне сад на старость лет...” — писала Марина Цветaeвa, вспоминая тарусско-калужскую землю.
Говоря о земле как о первостихии Калуги, мы не можем забыть о кладбищах. Дерзновеннейший русский мыслитель Николай Федоров, живший, кстати, неподалеку, в Боровске, вообще считал, что некрополи должны стать центрами всех городов, центрами и в географическом, и, тем более, нравственном смысле. Лишь тогда величайшая из задач человека — воскрешенье всех живших когда-либо в прошлом людей — может быть решена, лишь тогда человеческий долг пред отцами и предками будет исполнен.
Кладбищ в Калуге немало. И старое Пятницкое, и кладбище на Малинниках, и новое, то, что в Литвинове, и те кладбища на окраинах — в Анненках, в Ждамирове, в Плетеневке, где тоже ложится в калужскую землю немало былых калужан. На кладбищах и становится ясно, как прочна, неразрывна связь наша с землею, здесь понимаешь, что наша земля, наша родина — это, в сущности, те, кто жил здесь до нас.
Главное даже не в том, как четыре стихии — земля, вода, огонь, воздух — проявлены в нашей Калуге; главное то, в каком гармоническом, слаженном хоре звучат они здесь. Ничто не довлеет, не ссорится, никакой элемент бытия не желает быть исключительно первым — но все помогают друг другу себя проявить.
Воды Оки отражают калужское небо и птиц, пролетающих в нем; дымы осенних костров на окраинах — когда в садах жгут листву, сучья, мусор — провожают на отдых кормилицу-землю: как фимиам, те дымы поднимаются к небу, и все это вместе — огонь, земля, воздух — звучит в унисон, создавая особый, пронзительно-чистый осенний мотив...
А, скажем, в банях — в тех уникальных калужских парных, о которых уже шел разговор, — ведь стихия огня там не властвует безраздельно. Напротив, она гармонически влита в стихии иные — в горячую воду, и в жаркий, из жерла печи вылетающий воздух, и в докрасна раскаленные камни — так, что в этом союзе парильщик способен почувствовать музыку лучшего, преображенного и совершенного бытия. Не потому ли так манит парная людей, что голос иных, гармонических сфер слышат здесь наши души?
Именно в тихой Калуге идея гармонии города и человека явлена так очевидно — здесь стихийные силы благоволят человеку и признают его мерой вещей.
Но главный свой козырь я утаил вот до этой минуты. Все, кто в Калуге бывал и тем более жил, не дадут мне соврать: здесь невиданно много красивых женщин и девушек!
Говорят, Лев Ландау, Нобелевский лауреат по физике, высчитывал особенный коэффициент: как много привлекательных женских лиц встречается, скажем, на сотню прохожих? Так вот жаль, что Ландау не был в Калуге: он бы здесь обязательно сбился со счета.
Но ведь не случайно красавиц в Калуге так много. Сей отраднейший факт отражает и что-то глубинное. Женщина, как говорят нам философы, тоньше чувствует космос, природу; и, если где-нибудь жизнь стремится к гармонии, именно женщина первой почувствует это и отразит в своем облике стремление мира и города к совершенству. Иными словами, гармония — почва и родина для красоты; если город есть хор гармоничных, согласных друг с другом стихий, то и красавиц в нем явится больше, чем в прочих-иных, еще не нашедших себя городах.
Калуга сама словно женщина: чуть усталая и постаревшая, но всегда удивительно милая. Недаром и с этим эпитетом — “милая” — город так прочно сроднился. Москву, как известно, зовут “белокаменной”, Тула у нас “самоварная”, Астрахань — “рыбная”, а вот “милая” — наша Калуга.
Быть милой — особое свойство, редчайший и драгоценнейший дар: неважно, о городе речь или о человеке. Помните бунинскую “Грамматику любви”? “Женщина прекрасная должна занимать вторую ступень; первая принадлежит женщине милой. Сия-то делается владычицей нашего сердца...”
Так вот и Калуга. Ни богатством, ни знатностью, ни ослепляющей глаз красотою не может (да и не хочет) она похвалиться; но есть у нее драгоценное качество: она нам, калужанам, мила...
Откуда бы ни въезжал, ни входил в нее, сердце всегда с радостью встретит Калугу. С юга, из-за Оки, открывается панорама, восхищавшая еще Гоголя. Он восклицал: “Бог мой, да это же — Константинополь!” Не очень-то сильно с тех пор она изменилась. Моста только не было, да шпиль телевышки тогда не торчал вдалеке. Зато зелень садов и оврагов, и россыпь домишек, и церкви, и голуби в небе — все это было и сохранилось доселе.
С запада, со стороны бора, тоже вид удивительный. Вон ракета; вон Симеоново городище, откуда, считается, и пошел расти город; а вон, как ковчег, выплывает из зелени желтый корпус больницы скорой помощи, этой великой труженицы, места страдания и исцеления, обители скорби и радости. Отсюда же видны липы Загородного сада, где Циолковский — чудаковатый учитель в пенсне — раскатывал на велосипеде “Дукс”. С северной стороны открывает Калугу железнодорожный вокзал. Красно-белое здание затейливостью своей напоминает печатный пряник. Он невелик, он уютен и тих, наш калужский вокзал. Лишь когда прибывает московская электричка, главный перрон наполняет толпа возбужденных столицей людей. Но многолюдье проходит, и остается полупустой привокзальная площадь. Только дачники с рюкзаками и ведрами ждут дизелей в сторону Темкина или Ферзикова, только сизые голуби ходят, воркуя, возле урн привокзального сквера. Сонно становится и на перронах, и в кафе “Встреча”, и в кассовом зале вокзала: калужане, похоже, ездить особо не любят. Да и то сказать: зачем ехать куда-то — из райского города?
Пешеходу, входящему в город с востока, встретится много замечательных мест. Вот за оградой казармы воинской части. Все ли знают, что здесь некогда располагался Второй Киевский гренадерский полк имени короля Нидерландов, которым командовал славный генерал Милорадович, и значение находившихся здесь фуражно-артиллерийских складов было столь велико, что наполеоновская армия, покинув Москву, двигалась не куда-нибудь, а именно в это вот место, на живописные склоны Киевки?
Бушмановка — тоже место не из простых. Если на западе города лечат тела, то здесь лечат души. Трудно даже представить, бродя по опрятным аллеям — словно это и не больница, а версальский какой-нибудь парк, — сколь тяжел мир безумия, что упрятан внутри этих вот корпусов. И, словно бы в противовес этим бредам, видениям, тягостным мыслям, — редкостно прочен и здрав бытовой неизменный уклад обитателей частных домов на Бушмановке. Хозяева их будто чувствуют: нужен некий противовес помутнению разума, нездоровому искажению жизни, — чтоб удержать равновесие бытия...
Я не написал еще очень о многом. Не написал, например, о рекордных разливах Оки, когда мутные воды с плывущими льдинами подтапливают дома Воробьевки, а калужане, пораженные ширью и мощью реки, часами стоят на берегу. Не написал о калужских пасхальных ночах, когда благовест оглашает апрельскую теплую тьму и, окружая все храмы, плывут как бы реки мерцающих нежных огней — свершается чудо пасхального крестного хода. Не написал о ноябрьских дождях и февральских метелях в Калуге, не написал о закатах над бором — былинное, дивное зрелище! — или о полуденном зное где-нибудь на Салтыковке.
Хорошо бы еще написать о фонтане перед драматическим театром, о том, как там славно сидеть вечерами на лавочке иль под навесом кафе, попивая под плеск воды кофе. Или вспомнить про Воскресенскую улицу в мае, где, в самом центре Калуги, розовеют цветущие яблони, реют стрижи и где на старинных балконах целуются парочки...
А, например, стадионы Калуги — разве они не достойны особенной песни, разве мало они отпечатались в судьбах и душах людей?
А знаменитая Золотая аллея?! Липы, посаженные в день коронации последнего русского императора, создают мост во времени, переносят неспешно бредущего вдоль этих лип калужанина в эпоху имперской, классической, мощной России. Удивительно хороши эти липы весной, в бледно-зеленом крапе раскрывшихся почек, хороши летом, в медовом гудении пчел, наполняющем темные кроны, и, конечно же, осенью, в золоте ярко-лимонной, просвеченной солнцем листвы, и даже зимою, когда благородная чернь их ветвей так четко лежит на морозном искрящемся небе...
А сколько бы можно сказать и о людях, живущих в Калуге!
О спортсменах и о парильщиках, о художниках или врачах, об актерах или домохозяйках — обо всех тех, кто созидает, хранит и несет гармонический дух нашей милой Калуги...
Зачем выискивать вычурные сюжеты? Надо писать ежедневное, то, из чего состоит наша жизнь.
Вчера шел в баню на Маяковке, пересек улицу Заводскую, увидел толпу людей на остановке и подумал: какая, в сущности, грустная вещь — ожиданье троллейбуса.
