Н Гершензон-Чегодаева - Первые шаги жизненного пути
В 1949 году дошло до Москвы известие о смерти Вяч. Иванова. Не помню точно, в каком году - вероятно, 57-м или 58-м к Александру Борисовичу Гольденвейзеру явился московский корреспондент французской газеты "Франс суар" и французского радио Дмитрий Вячеславович Иванов, известный журналист, писавший под псевдонимом Жан Невсель (он легко получил французское подданство, так как родился во Франции, в местечке Невсель, откуда и пошел его псевдоним), друг генерала де Голля и папы Иоанна XXIII, о котором написал большую книгу, командор ордена Почетного Легиона...
Александр Борисович дал ему мамин телефон; они с мамой встретились на выставке Врубеля и однажды он появился у нас в Плотниковом переулке тонкий, изящный человек, говорящий по-русски с чудесной старомодной правильностью, похожий на отца, хотя и не отличающийся тем неотразимым мужским обаянием, каким, по маминым словам, отличался Вячеслав Иванов.
Помимо желания возобновить старые связи у Дмитрия Вячеславовича в отношении мамы был, как он утверждал, мучивший их все эти годы долг: в течение тридцати лет во всех странах мира многократно переиздавалась "Переписка из двух углов" М.Гершензона и В.Иванова, и гонорары от изданий доставались их семье. Понимая, что передать маме ее долю в виде валюты невозможно и даже опасно (иллюзий о нашей стране у опытного журналиста не было никаких), Дмитрий Вячеславович спросил, в какой форме мог бы он компенсировать этот долг? Мои родители, конечно, от всего отказывались, Дмитрий Вячеславович настаивал, наконец, отец признался, что был бы рад, если бы Дмитрий Вячеславович достал ему две-три книги, изданные во Франции и Италии и нам недоступные, в частности томик Бодлера из "Библиотеки Плеяды", дивного издания французской классики. Хорошо помню следующее появление у нас Дмитрия Вячеславовича: он буквально сгибался под тяжестью огромного рюкзака, набитого чуть не сотней книг - всеми томами "Плеяды", какие только вышли в свет к тому времени, и еще другими прекрасными изданиями по искусству.
В течение всех последующих лет дружба с Дмитрием Вячеславовичем, его сестрой Лидией Вячеславовной, известным в Италии композитором (до отъезда из России она училась в Московской консерватории у А.Б.Гольденвейзера), и Ольгой Александровной Шор была одной из самых светлых, радостных страниц в жизни моей матери. Она неоднократно ездила к ним в Рим, и одна, и с моим отцом. Ее последние предсмертные строки, адресованные самым близким людям, начинались с обращения к Ивановым и Ольге Александровне...
"Моей римской семье.
Родные мои, любимые, любимые, светлые!
О, если бы я могла, как вы, верить, что ухожу ко Христу, а не проваливаюсь в черную бездну! Ваша вера, ваша любовь были светлым лучом, осветившим последние годы моей жизни. Поистине, для меня это был "Свет Вечерний". Спасибо, спасибо вам, спасибо!
Ольга, отслужи в своей православной церкви заупокойную службу за мою грешную душу.
Прощайте, прощайте, родные!
Прощай, моя дивная Италия!
О, розовые крылья Фламинго! Как я любила вас, как верила в вашу мистическую силу! Верила до последнего своего вздоха".
Ольги Александровны и Лидии Вячеславовны уже нет в живых. Дмитрию Вячеславовичу - теперь уже моему близкому другу и другу моих сыновей - 17 июля 1999 года исполнилось 87 лет. В тот самый день, когда я писала эти комментарии и думала о нем, беспокоилась - как он, поскольку давно не имела от него никаких известий, вдруг вечером раздался телефонный звонок из Рима: Дмитрий Вячеславович сообщал, что летит в Москву на вечер памяти Вячеслава Иванова, посвященный пятидесятилетию со дня его смерти. В самый день смерти - 16 июля - в Новой опере в саду Эрмитаж состоялся концерт. Вел его известный литературовед Николай Котрелев; сидел на сцене за столиком вместе с Дмитрием Вячеславовичем - постаревшим за то время, что я его не видела, ссохшимся и ссутулившимся, но светящимся какой-то удивительной духовной красотой. Читались стихи Вячеслава Иванова, исполнялись романсы на его слова Лидии Вячеславовны. Звучала музыка Скрябина, с которым Вячеслав Иванов дружил, Бетхове-на, которому посвящал проникновенные строки. Дмитрий Вячеславович прочел изящное поэти-ческое эссе, достойное пера его отца, о жизни их семьи в Риме, в старом доме на Авентине, о том, как после ночи творчества Вячеслав Иванов читал им свои новые стихи, о звучащей постоя-нно в доме музыке Лидии, о философских записках Ольги Александровны. О прекрасной, легкой смерти "в одночасье" Вячеслава Иванова и о том, как в последний раз проследовал он на катафалке, запряженном лошадьми, по благословенным улицам Рима...
Дом в Плотниковом
Дом Елизаветы Николаевны Орловой в Плотниковом переулке, построенный в 1912 году известным московским архитектором А.Ивановым-Шицем (он, между прочим, построил здание нынешнего театра Ленкома на Малой Дмитровке бывший Купеческий клуб), прожил человеческий срок жизни - чуть больше шестидесяти лет и погиб в конце 70-х, когда на его месте воздвиглась под тем же номером 13 розовая "вышка" цековского жилого дома - та самая, с балкона которой бросился после подавления путча 91-го года управделами ЦК (кажется, такова была его партийная должность?) товарищ Кручина. В 70-е немало было таких сносов старых особняков в тихих арбатских переулках: партийная элита потихоньку вытесняла с Арбата старую московскую интеллигенцию и либо строила себе новые дома повышенной комфортнос-ти, либо восстанавливала для себя роскошные квартиры доходных домов, расселяя по дальним московским окраинам жильцов этих "коммуналок".
В коммуналку была превращена и бывшая квартира М.О.Гершензона. Я знала ее только такой - заселенной несколькими семьями, давно утратившей благородный дух, некогда приданный обители Орловой талантливым архитектором.
Елизавета Николаевна явно строила свой дом увлеченно и со вкусом. Я помню дом уже надстроенным, но фасад, обращенный к переулку, сохранился нетронутым - асимметричный, с самой выразительной и характерной деталью парадным входом, оформленным в виде углубленной внутрь террасы с низкой аркой, поддержанной справа одной толстой колонной, зрительно уравновешенной овальным окном в левой части террасы. Над террасой располагался широкий балкон, а левую часть фасада "держал" красивый трехгранный выступ с большими окнами, напоминавший мелким переплетом английские дома.
Что-то английское было и в планировке квартир, расположенных в два этажа с внутренни-ми лестницами. На всем облике дома лежал отпечаток индивидуальности, вкуса, возможно, не столько архитектора, сколько хозяйки, строившей этот дом для себя и для самых близких, дорогих ей людей. Вероятно, этот дом - хороший образец московского архитектурного "модерна", был одним из лучших созданий А.Иванова-Шица.
В 30-е годы дом надстроили. На месте чердака и бывших комнат деда сделали квартиру и еще два этажа над ней. Уничтожили в нашей квартире черный ход, и вместо него получилась еще одна крохотная комнатушка, куда тотчас был вселен новый жилец. Во время надстройки совершенно вытоптали и вырубили сад - я помню его уже только пустырем.
До войны квартира еще как-то сохраняла родственный облик: в ней жили семья моей матери (в бывшей детской и маленькой проходной), семья ее брата (в бывшей столовой) и Вера Степановна Нечаева, ученица Михаила Осиповича, которой он в первые годы революции, когда власти потребовали "уплотнения", отдал бывшую спальню. В бывший кабинет деда был вселен еще один его ученик - литературовед Яков Захарович Черняк В комнате прислуги за кухней до 40-го года жила Елизавета Николаевна.
Процесс окончательного оформления квартиры в коммуналку завершился в годы войны, когда в октябре 1941-го в нее вселили людей из разбомбленных домов. Бомба упала и в наш двор; стекла вылетели, осколок врезался в стену - прямо над моей детской кроваткой. В те дни мы с мамой были в эвакуации, папа - в ополчении. Остававшийся в Москве друг и учитель моих родителей известный искусствовед Виктор Никитич Лазарев забил окна фанерой и запер наши комнаты, чем сохранил их от заселения и спас от неминуемого уничтожения в печке нашу библиотеку, в том числе книги деда.
Вернувшись из эвакуации в 1943 году, мы застали квартиру заселенной десятком новых людей. В бывшей столовой, где раньше жили Сергей Михаилович, а потом Саша с бабушкой, теперь жила семья погибшего на фронте солдата старуха-мать и молодая вдова с двумя детьми. В "прислужьих" комнатах (комнату Лили поделили на два крохотных "купе") обитали в одной - мать с сыном, в другой - старуха-тетка с племянником. Хуже всего жилось в комнате, переделанной из черного хода: на восьми метрах жили еще нестарые родители и молоденькая дочь с мужем и грудным ребенком.
Мы были просто барами: у нас было две комнаты, что по коммунальным меркам считалось неслыханной роскошью. В бывшей спальне жила, как и раньше, В.С.Нечаева с сыном Димой - моим ровесником, другом детства. Черняки после надстройки дома получили квартиру в другом конце Москвы, на Таганке.
