Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №6 (2001)
...Искусства в общий круг
Как братьев нас навек соединили;
Друг с другом мы и труд свой, и досуг,
И жребий наш с любовию делили;
Их счастием я счастлив был равно;
В моей тоске я видел их унылых...
Мне в славе их участие дано:
Я буду жить бессмертием мне милых (курсив мой. - И. С.).
Вспоминаются слова Пушкина: "Я своим друзьям завещаю память о себе...".
11 марта 1837 года, писал кн. П. А. Вяземскому М. П. Погодин: "Хорошо было бы, если бы вы объявили в "Современнике" желание, чтобы все имеющие у себя письма Пушкина относились к вам и присылали бы копии для напечатания. Надо сохранить всякую его строку. И так мы уже растеряли сколько. Вон, что делают в Германии,- пять лет не наговорятся о Гете. На вас, князь, лежит еще святая обязанность написать биографию Карамзина. Пушкина вы знали коротко во всем продолжении его поприща. Не откладывайте, спешите. Всякий должен бы теперь записать хоть для себя, для его памяти, все, что знает о Пушкине, все свои наблюдения над ним". "Христа ради, чтоб все Пушкина важное и неважное было цело...", - заклинает Погодин князя в апреле. А в 20-х числах июля уже князь пишет историку: "Хорошо бы собрать по всем рукам письма Пушкина и каждому из приятелей его написать воспоминания о нем. Время полной и живописной биографии еще не настало, но сверстникам его следует приготовить материалы для будущего соорудителя"2.
Верный другу П. А. Плетнев дал в 1838 году в "Современнике" объявление о намерении приступить к систематическому изданию материалов о Пушкине (в том числе, прежде всего, мемуарных).
В 1846 году П. А. Плетнева призывает писать воспоминания друг, историк, литературный критик С. П. Шевырев: "Кто лучше вас вспомнит Пушкина - чувством и мыслью? Докажите всем вашим противникам, что вы лучше, чем кто-нибудь, цените его память". Позднее и Плетнев уговаривал В. А. Жуковского писать свои воспоминания. В дневнике М. П. Погодина есть запись 1846 года: "Надо непременно бы собрать теперь все подробности, скажу кстати, о жизни, образе мыслей и действий нашего славного Пушкина, пока живы столько современников, которые его еще помнят хорошенько". Плетнев сохранял верность личности и творчеству Пушкина до конца дней. В письме от 3 декабря 1847 года с запоздалой горечью писал он Я. К. Гроту (лицеисту последнего выпуска, историку литературы, академику, одному из первых биографов Пушкина наравне с Анненковым и Бартеневым): "Не оттого дело портится, что много плохих историков, а оттого, что самое дело превышает естественные способы наши к его неукротимому исполнению. Подобная мысль сжимает мое сердце уже второй раз в жизни. В первый раз это было, когда я прочитал известную статью Жуковского под названием "Последние минуты Пушкина". Я был свидетель этих последних минут поэта. Несколько дней они были в порядке и ясности у меня на сердце. Когда я прочитал Жуковского, я поражен был сбивчивостью и неточностью его рассказа. Тогда я подумал в первый раз: так вот что значит наша история. Если бы я выше о себе думал, и тогда же мог бы хоть для себя сделать перемены в этой статье. Но время ушло. У меня самого потемнело и сбилось в голове все, казавшееся окрепшим навеки". Память беспомощна и безвозвратна, как ни надейся ее сохранить!
Друзья стали беспокоиться. Но вначале был сам Пушкин с его неугасимой инициативой по собиранию и изданию бесценного фонда интересных фактов эпохи и жизни современников, исключительных документов индивидуального общения. Мысль эта принадлежит живому Пушкину. Именно он был главным двигателем, мыслью, инициатором, центром, "Искрой" и "Сверчком"!
2
" Я всех вербую писать записки..."
"Дни минувшие и речи,
Уже замолкшие давно..."
Эти слова принадлежат П. А. Вяземскому, старшему другу Пушкина, герою Отечественной войны 1812 года, поэту, журналисту, камергеру, крупному государственному чиновнику, писавшему в 1826 году: "Наш век есть, между прочим, век записок, воспоминаний, биографий и исповедей, вольных и невольных; каждый спешит высказать все, что видел, что знал, и выводит на свежую воду все, что было поглощено забвением или мраком таинства"1. Ему принадлежит и лаконичное: "Я всех вербую писать записки, биографии".
Мода на ведение дневников появилась под влиянием традиций, восходящих ко временам Петра Великого и Императрицы Екатерины II, но вместе с тем она органически связана и с появлением многотомной "Истории государства Российского" Н. М. Карамзина, когда в результате его кропотливых архивных изысканий открылись уникальные эпизоды нашей самобытной истории, талантливо освещенные, давно забытые "мертвые" страницы, описанные им с таким чувством и пониманием национальной природы, что в литературе произошел буквально всплеск написания исторических романов, основанных на реальных фактах и биографиях. (В первую очередь, это произведения Загоскина, Булгарина, Свиньина, Лажечникова, Погодина, Хомякова и др.). Будучи в курсе литературных новаций, Пушкин, имея в виду драму о "Марфе Посаднице"2 М. П. Погодина, задается актуальным вопросом: "Что нужно драматическому писателю?" (вопрос относился одновременно к литератору и историку.) И сам отвечает: "Философию, бесстрастие, государственные мысли историка, догадливость, живость воображения, никакого предрассудка любимой мысли". А далее особо выделяет одно только слово "Свобода". По его глубокому и неоспоримому мнению, человек пишет не по расчету самолюбия, не в угоду общей массе читателей, а "вследствие сильного внутреннего убеждения, вполне предавшись независимому вдохновению, уединяясь в своем труде" (курсив мой. - И. С.)
Справедливости ради отметим, что в 30-е годы был расцвет исторического романа, исторической прозы и во французской литературе, и в английской также!
В связи с появлением неподдельного интереса к дневникам и запискам В. Г. Белинский тонко подметил и общую тенденцию 30-х годов: "Вся наша литература превращается в роман и повесть... повесть, которую все пишут и все читают, которая воцарилась и в будуаре светской женщины и на письменном столе записного ученого... Краткая и быстрая, легкая и глубокая вместе, она перелетает с предмета на предмет, дробит жизнь на мелочи и вырывает листки из великой книги жизни. Соедините эти листки под один переплет, и какая обширная книга, какой огромный роман, какая многосложная поэма составилась бы из них...".
А зачем пишутся дневники? Не каждый даст обстоятельный ответ на, казалось бы, простой вопрос. Пожалуй, лучше других об этом написал Н. М. Смирнов, друг Пушкина, дипломат, сенатор, калужский губернатор, гражданский губернатор Петербурга, предваряя записи дневника за 1833 год, в которых есть интересные сообщения об А. С. Пушкине (публикуется впервые): "Несколько раз начинал я писать свой журнал и с нетерпением всякий раз оставлял его. Писать журнал свой не так легко, как воображают, и надо иметь некоторую зрелость ума, чтоб с любовью писать его, записывая одни веселые и печальные дни, где обедал и где провел вечер, журнал соделается (так в рукописи. - И. С.) безызвестным в собственных глазах, записывать же замечания о том, что видел, свои суждения (нрзб) работа выйдет трудная и для этого надо, чтобы ум свой зрелостью соделал вас способным. В этом журнале я самыми критическими словами хочу писать все, что увижу, услышу интересного, буду в нем собирать воспоминания уже будущих дней, суждения, которые будут в них помещены, не все мои, но частью слышанные мною о таких-то лицах, о таких-то происшествиях и даже о лицах и происшествиях я буду помещать суждения посторонних людей, но только известных мне и обществу своим умом, познаниями и здравыми мнениями, посему, если паче чаяния и против желания моих сил книга попадет в чужие руки, прошу нескромного чтеца не считать моим все, что он найдет в этих строках. Je men lave les mains (Я умываю руки. - фр.), да будет это известно всем и всякому". Похожим предисловием сопроводил он и свой дневник за 1841 год: "...Я буду записывать все, что случается замечательного, что слышал любопытного. Словом, факты, анекдоты, городские слухи, имеющие ценность в каком бы то ни было отношении. Объясняю вперед, что в сих рассказах буду стараться избежать собственных моих мнений, но строго держаться общественного мнения... Страницы должны невольно превращаться в калейдоскоп и посему не должно искать связи между разными рассказами"1.
А вот как о своей основной задаче сообщала в дневнике Анна Оленина: "Пусть все мысли мои в нем сохранятся, пусть мои дети, особливо дочери, узнают, что страсти не есть путь благополучия, есть путь благоразумия. Но пусть они пройдут через пучину страстей, они узнают суетность мира, научатся полагаться на одного Бога, одного Его любить...".
