Патрик Гардинер - Артур Шопенгауэр - Философ германского эллинизма
Таким образом, Шопенгауэр восстановил (как ему казалось) ход рассуждений Канта, которые привели его к такому результату, и далее он продолжает критиковать как сам предложенный им закон, так и тот способ, каким Кант пытается вывести конкретные следствия, а именно: закон не предполагает никакого руководства, которое бы определяло, как следует вести себя человеку в конкретной ситуации. Если предположить, что он предписывал бы, как надо поступать в соответствии со своей волей и как должны поступать все люди в данной ситуации, то проблема все равно осталась бы нерешенной, так как в таком случае мы должны задать вопрос, чего человек должен в действительности желать, и, во всяком случае, в данном контексте может показаться, что он требует дальнейшего развития закона или разработки критерия,
331
который определит, как поступать ему в конкретной ситуации. Как показывает естественный ход событий, оказывается, что эгоизм, стремящийся к собственной выгоде, вероятнее всего управляет человеческими решениями; соображение, которое Кант принимает безоговорочно, поскольку оно является по крайней мере одним из источников происхождения конкретных человеческих обязательств. Так, он приводит доказательства, что невозможно согласно максиме своей воли не помочь другим в беде, что и является всеобщим универсальным законом, поскольку, поступив иначе, человек "лишает себя надежды на поддержку, которая ему необходима".
Это утверждение достаточно странно для автора, который акцентировал свое внимание на незаинтересованности морального поведения; но более странно, что Кант даже не допускал возможности, что человек может быть достаточно уверенным в своей физической и душевной силе и при этом не осознавать, что ему потребуется помощь или сочувствие других людей. Таким образом, он будет желать рассматривать данную максиму как критерии общего поведения. 1 акже ненамного яснее и другие формулировки Категорического Императива, которые предлагает Кант. Например, Шопенгауэр рассматривает закон, согласно которому человек должен поступать с другими людьми так, будто они являются сами по себе целью, а не средством.
Шопенгауэр ищет ошибку в кантовской терминологии: например, что означает понятие "цель сама по себе" и как это понятие отличается от понятия "просто цель"? Он настаивает на том, что закон слишком неопределенный и сомнительный, поскольку нет четкого определения этого закона, то возможны исключения из него или поправки к нему, и Шопенгауэр задает вопрос, не является ли формулировка закона чем-либо большим, чем искусственная и окольная попытка по-новому выразить уже достаточно хорошо известную точку зрения, в соответствии с которой человек должен уделять должное внимание нуждам и потребностям других людей.
332
Что касается понятия "человеческого достоинства", которому Кант приписывает "безусловную, несравнимую ценность", - это лишь блестящее риторическое высказывание, и ему следовало бы уделять больше внимания словам, которые он употребляет. Предполагается, что все, что мы желаем оценить, будет сравниваться с чем-либо еще, понятие "ценность" является одним из сравнений или относительной оценкой; таким образом, говоря об абсолютной ценности без дальнейших объяснений, мы подвергаемся опасности выразить то, что не может быть мыслями, то есть то, что не существует, как, например, в таком случае, когда человек говорит, что существует некое "конечное число".
Однако Шопенгауэр полагает, что никакая критика не смогла бы заставить Канта изменить свою точку зрения, поскольку он был безгранично влюблен в теорию, которую создал, хотя он так и остался в тайном плену теологической морали, которая преследовала его как привидение, несмотря на все критические выпады в ее адрес. Все, что написано Кантом на тему морали, пронизано идеей повеления, почтения и подчинения. Как следствие, Шопенгауэр был готов без устали повторять, что никакое действие не имеет моральной ценности, если оно совершается по обязанности или из уважения к закону, и далее утверждать, что сочувствие или сострадание могут доставить здравомыслящим людям лишь неприятные ощущения, внося путаницу в их уравновешенные и хорошо обдуманные максимы - вышеназванные идеи Шопенгауэр считает несовместимыми с истинно моральными чувствами.
333
В действительности наиболее значимая из теорий Канта - теория законодательного Разума, который достигает уровня независимого бытия, скрывающегося в глубине человеческой души и сообщающего данные нам раз и навсегда суждения и заповеди. Но возможно, именно в столь специфической доктрине сознания наиболее четко проявляются те тенденции, которые лежат в основе кантовской мысли, поскольку мы еще раз убеждаемся в том, что в своих объяснениях Кант использует правовую терминологию - терминологию, которая столь случайна и специфична, что непригодна для описания самых скрытых уголков человеческого сердца. И когда он говорит о внутреннем состоянии, на сцену выступает "весь суд присяжных, включая обвинителя, судью, истца, адвоката и приговор" (ОМ, 9). Кроме того, Кант полагает, что мы воспринимаем судью в этом мистическом спектакле - судебной драме - не просто как обладателя независимого статуса по отношению к нам, но и как обладателя безграничных знаний и абсолютного права подчинять нас. Тот факт, что в таких утверждениях Кант не предполагает объективной истины, но только очерчивает субъективную необходимую форму мысли, не умаляет значимости используемых им образов.
В заключение Шопенгауэр приходит к выводу, что если учесть все вышесказанное об идеях Канта, то мы будем вынуждены признать полную несостоятельность теории Канта; говоря в общем, она не есть руководство для наших действий. И все же в ней есть один аспект, в области морали, который Кант исследовал. Аспект этот связан с нашей проблемой и имеет к ней непосредственное отношение. Шопенгауэр имеет в виду теорию свободы, разработанную Кантом, и проведенное им различие между двумя взглядами на нас самих. С одной стороны, мы видим себя как явления, подвергаемые стро
334
гой причинной необходимости, а с другой - мы рассматриваем себя как часть "интеллигибельного мира" вещей в себе. Мы уже подчеркивали значение, которое Шопенгауэр определил этому различию, когда создавал свою философскую систему, несмотря на те ошибки, которые, по его мнению, привели к искажению предложенной Кантом формулировки этой идеи. Это различие можно столь же плодотворно применить и в данном специфическом контексте, так как, для того чтобы понять мораль, мы должны понять самих себя, и более того - понять себя не только используя методы эмпирической психологии, а глубже и шире: другими словами, наше понимание себя должно быть метафизическим.
Далее, Шопенгауэр разъясняет смысл, который он вкладывает, употребляя это различие, использованное Кантом для разъяснения статуса людей как моральных субъектов в мире, и который отличается от того, что имел в виду Кант. В частности, Шопенгауэр не имеет в виду понятие моральных субъектов как субъектов, постоянно прислушивающихся к правилам, сформулированным по приказу разумного правителя, живущего в их собственных сердцах (а возможно, и в сердце самой реальности), и подчиняющихся им. И это совершенно справедливо, так как теория Канта создает не только трудности в философии, но и интуитивно поражает нас, ошибочно полагая, что истинно добродетельны поступки из "намеренной воли, которая принимает во внимание только закон". Такое предположение аналогично тому, как если бы он утверждал, что каждое произведение искусства может создаваться только при условии точного следования эстетическим канонам. Но как в искусстве, так и в этике истинно как раз обратное: Шопенгауэр считает, что художественный талант схож с добродетелью.
335
Ответственность и проблема свободы
Анализ проблемы нравственной свободы, предпринятый Шопенгауэром, в сущности, является повторением его ранних, достаточно категоричных идей относительно поступков человека и их связи с его волей: в действительности он полагал, что его этическая доктрина должна рассматриваться как неотъемлемая составная часть его философской системы в целом. Так, например, он продолжает критиковать утверждения, что в соответствии с определенными понятиями, которые мы смогли постичь рационально или интеллектуально, какими мы должны стать, как мы должны себя вести, мы можем заранее определить наше поведение или исправить какие-либо черты характера личности или образа жизни. Очевидно, что Шопенгауэр не намеревается трактовать популярное мнение или "здравый смысл" как окончательный критерий или считать общепринятые мнения священными, рассматривая понятие и язык, которыми пользуются для анализа таких убеждений.
Он считает, что при ближайшем рассмотрении может оказаться, что значимость данных самоанализа, к которым обращались при обсуждении человеческой свободы, зачастую была неверно истолкована. И уже по этой причине мы не должны исключать возможность того, что язык, на котором мы привыкли выражать свои мысли, говоря о намерениях и выборе, может вводить нас в заблуждение или же быть двусмысленным.
