Ангус Роксборо - Железный Путин: взгляд с Запада
Июльский саммит в Москве был предназначен для демонстрации нового «двухдорожечного» подхода к сотрудничеству и предусматривал не только переговоры в рамках саммита с российским руководством, но и встречи с «гражданским обществом» — речь в Российской экономической школе, встречи с представителями оппозиции, «самыми видными критиками, каких мы только смогли найти в российском правительстве», по словам Макфола.
Первый день был посвящен переговорам с президентом Медведевым, но Обама также пожелал встретиться и с премьер-министром. Второе утро началось с завтрака на веранде дачи Путина — с настоящего пира с икрой. Запланированная продолжительность встречи составляла один час, однако она затянулась на два с половиной. Обама начал с вопроса Путину: «Как же мы до этого докатились — до такой низкой точки в американо-советских отношениях в последние годы?» К счастью, Обама умеет слушать. Ответ Путина целиком занял первый час.
Он обратился к истории отношений двух стран, оседлал любимого конька, вспомнил о бомбардировках Сербии Западом, перечислил все проявления неуважения в последующие годы: противоракеты, Ирак, ВТО, расширение НАТО, ПРО, Косово… Макфол считал, что если о форме еще можно было поспорить, то в сущности «премьер-министр, говорил то, с чем, по моему мнению, мог согласиться президент Обама — что если мы сосредоточим внимание на наших интересах и прагматично обсудим пункты, по которым мы согласны или не согласны, мы сможем сотрудничать». Обаме этот урок истории даже пошел на пользу, потому что позволил ему подчеркнуть, отвечая Путину: ну что ж, а я другой, я новичок, я не хочу, чтобы прошлое настойчиво преследовало будущее. Я действительно хочу, чтобы в отношениях с Россией наступила «перезагрузка».
Саммит достиг своих целей, но удивительным и неожиданным образом. На нем не ощущалось эйфории (или напряженности), которыми обычно сопровождались саммиты представителей Востока и Запада во время холодной войны. «Обамамания» не проникла в Россию. У студентов, слушавших публичную речь Обамы, был скучающий вид.
Однако постепенно «перезагрузка» начала приносить плоды, в том числе заметный сдвиг позиции России по отношению к Ирану. Присоединившись в 2005 г. к иранской «Группе шести», Россия постоянно заявляла, что она не верит, что Иран пытается или может создать в ближайшем будущем ядерное оружие. Россия защищала свое право помогать Ирану развивать гражданскую ядерную программу и не желала поддерживать санкции. Но на первой встрече в Лондоне в апреле 2009 г. Обама поразился, услышав от Медведева, что американцы «скорее всего, лучше осведомлены», чем российская сторона, когда речь заходит об оценке угрозы наличия у Ирана баллистических ракет.
В сентябре американцы получили уникальную возможность доказать, что были правы и насчет ядерных устремлений Ирана. Президентам предстояла встреча в ООН в Нью-Йорке. Перед самой встречей советник Обамы по вопросам национальной безопасности генерал Джеймс Джонс позвонил своему российскому коллеге Сергею Приходько и сообщил, что им необходимо срочно встретиться. В номере отеля Waldorf Astoria Джонс показал Приходько сделанные разведкой снимки тайного завода по обогащению урана, который иранцы строили вблизи священного города Кум. Приходько признался в интервью: «Это был не самый приятный сюрприз, какой мы могли получить»3. Джонс говорит, что его российский коллега был шокирован, качал головой и повторял: «Плохо, очень плохо…»4
Министр иностранных дел Лавров не мог поверить своим глазам. Он отвел Макфола в сторонку и спросил:
— Почему же вы раньше ничего нам не говорили, Майк?
Макфол ответил:
— Вообще-то… мы думали, вы знаете. Они же ваши люди, а не наши!
После этого Обама и Медведев встретились, чтобы обсудить новости, и реакция Медведева на пресс-конференции породила положительные заголовки в странах Запада, поскольку он впервые заявил, что «санкции редко приводят к продуктивным результатам, но в некоторых случаях применение санкций неизбежно». Только два дня спустя, когда известие о заводе в Куме было обнародовано на саммите «Группы двадцати» в Питтсбурге, о причинах смены позиции Медведева наконец можно было догадаться. Россия и Запад впервые начали теснее сотрудничать по проблеме Ирана. В следующем июне Москва поддержала новые санкции ООН, а в сентябре даже отказалась продать Ирану зенитно-ракетную систему С-300, потеряв контракт на миллиарды долларов.
Тем временем в Женеве начались переговоры на постоянной основе по «новым СНВ». Две загвоздки стали очевидны почти сразу. Одной был обмен «телеметрической информацией» — общее пользование данными об испытаниях и запусках ракет. Второй — «собственные опознавательные знаки», по сути дела, нанесение штрих-кода на каждую ракету, чтобы их можно было отслеживать и учитывать.
Обама и Медведев принимали живое участие в этом процессе, утрясая самые важные детали в телефонных разговорах и при личных встречах. Позднее Медведев шутил, что его любимым английским словом стало «телеметрия».
Одна из встреч состоялась в декабре в Копенгагене, где оба лидера участвовали в переговорах по проблеме изменения климата. Повсюду в городе велись дискуссии о глобальном потеплении, Обаме и Медведеву достался импровизированный «конференц-зал» — огороженное шторами помещение в магазине женской одежды, по соседству с толпой обнаженных манекенов. Атмосфера оказалась располагающей. Обама объяснил концепцию «собственных опознавательных знаков»: «Послушайте, мы просто будем наносить штрих-коды на ракеты, чтобы вести им учет. Ведь на это и рассчитан договор».
Участники переговоров с российской стороны противились этому, утверждая, что «если мы подпишем договор, то выполним его условия», так что не следует подозревать их в стремлении смошенничать. Но Медведев увидел в этом предложении смысл. «Ладно, — сказал он, — но если все будет по-честному. Чтобы и вы делали это, и мы, чтобы процесс происходил симметрично».
За этим прорывом последовал еще один, относящийся к телеметрии, и казалось, что подписание соглашения уже совсем близко. В январе генерал Джонс позвонил Обаме из московского аэропорта после переговоров, на которых, по-видимому, было принято решение.
Но возникла одна помеха. Американцы полагали, что российская сторона согласна заключать договор о стратегическом вооружении отдельно, безотносительно оборонительного вооружения. Но замена, выбранная Обамой для противоракетного щита Буша, постепенно начинала приобретать конкретные очертания, и она не нравилась российской стороне. Вместо радара в Чешской Республике и перехватчиков в Польше Обама разработал так называемый поэтапный адаптационный подход, который во многих отношениях мог представлять даже более значительную потенциальную угрозу для России. Подходом были предусмотрены чрезвычайно мобильные ракеты и радары морского базирования, а также базы для ракет ближнего действия в Восточной Европе. 4 февраля 2010 г. было объявлено, что эти ракеты предполагается разместить в Румынии. Видимо, по этой причине позиция Москвы стала жестче: российская сторона поняла, что собирается заключить договор, который заметно сократит ее стратегический арсенал, в то время как американцы строят заграждение прямо у российской границы.
24 февраля прямая телефонная линия между Кремлем и Белым домом за почти полтора часа разговоров раскалилась докрасна. Медведев вновь предпринял попытку увязать сокращение вооружений с имеющими юридическую силу ограничениями по ПРО — в рамках нового договора. Обама сердился. «Дмитрий, мы же договорились! Если условия соглашения будут такими, мы не станем его подписывать». Обама злился и на своих помощников, которые убеждали его, что вопрос практически решен. В сущности, его представители на переговорах оказали ему медвежью услугу, позволив российской стороне считать, что она вправе вставить в договор условия, замораживающие ПРО в том состоянии, в каком они находятся в данный момент.
Понадобилось еще три недели интенсивных переговоров в Женеве и в Москве, а также еще один телефонный разговор Медведева с Обамой 13 марта, чтобы все уладить. Новый договор об СНВ был подписан в Праге 8 апреля. Он имел отношение только к сокращению вооружений, как и хотели американцы, в то время как обе стороны приложили к нему односторонние заявления, касающиеся ПРО. Американцы заявляли, что ПРО США не предназначены для нарушения стратегического баланса с Россией. А Россия своим заявлением оставляла за собой право выйти из договора, если сочтет дальнейшее наращивание Америкой систем ПРО угрозой для собственного стратегического ядерного потенциала. Тем самым российская сторона достигла определенной связи между вопросами, к чему и стремилась: если в какой-то момент она решит, что противоракетный щит США становится чересчур мощным, то может выйти из договора и начать наращивать свое ядерные вооружение.
