Американские трагедии. Хроники подлинных уголовных расследований. Книга X - Ракитин Алексей Иванович
Слева: Шипперс во время допроса Президента Клинтона в 1998 г. Справа: Дэвид Шипперс в 2002 г.
Допрос этот снимался целой толпой репортёров, и впоследствии его фрагменты оказались показаны по всем американским телеканалам (ещё бы, такое шоу!). Вся страна слышала, как Шипперс не без иронии обратился к Президенту: «Жизнь была много проще до того, как они нашли это платье, не так ли?» Эту фразу растиражировали газеты и журналы, она стала основой разного рода шуточек, анекдотов и реприз юмористов.
Кстати, привлёк Шипперса к «делу Моники Левински» упоминавшийся выше Генри Хайд, поручившийся за него перед членами Конгресса.
В общем, начало ХХI столетия именитый адвокат встречал в самом зените своей славы, влияния и всеобщего почтения. Несмотря на то, что ему уже перевалило за 70, Шипперс на покой не собирался, он оставался заметным политиком регионального масштаба и уважаемым юристом. Его сын Томас делал успешную карьеру в прокуратуре Чикаго. Всё было вроде бы хорошо, но после террористических атак 11 сентября 2001 г. Дэвид стал чудить: он впал в явную по меркам американского истеблишмента ересь, склонившись к объяснению тех драматических событий в духе «теории заговора». Причём заговор в его интерпретации оказался весьма ветвист и многообразен. Шипперс в нескольких интервью, данных в 2002–2004 гг., на голубом глазу доказывал, будто взрыв административного здания в апреле 1995 г. в Оклахома-сити, катастрофа рейса 800 TWA возле Нью-Йорка в июле 1996 г. и атака на башни-близнецы в сентябре 2001 г. являлись этапами реализации сложного правительственного заговора, призванного видоизменить государственное устройство. Надо сказать, что вовсе не Шипперс выдумал эту логическую конструкцию. Например, Стивен Джон, руководитель группы из шести адвокатов, защищавших Тимоти Маквея, устроившего взрыв в Оклахома-сити в апреле 1995 г., также считал, что его подзащитный является лишь «козлом отпущения», назначенным американскими властями с целью маскировки «Большого Заговора».
В общем, на старости лет Дэвид Шипперс сам поставил себя в один ряд с городскими сумасшедшими и разного рода фриками, которых американский истеблишмент всерьёз не воспринимает. Но в любом случае это был его добровольный выбор, и осуждать почтенного юриста за это вряд ли уместно.
А посему вернёмся в первую половину 1980-х гг. и примем во внимание, что тогда это был совсем другой Шипперс — серьёзный адвокат, заметный политик и очень влиятельный человек. У Ларри Эйлера не было ни малейшего шанса нанять юриста такого уровня, но помогли связи его сестры; трудно сказать, через кого ей удалось найти выход на Шипперса, но последний не только согласился взяться за защиту Ларри, но даже разрешил оплатить собственные услуги в рассрочку. Запомним сейчас этот момент, поскольку он будет иметь довольно любопытные и важные для всей этой истории последствия…
Дэвид Шипперс в 1984 г., то есть в то время, когда ему пришлось иметь дело с Ларри Эйлером.
Итак, Шипперс взялся за дело и перво-наперво внимательно изучил те документы, на которые ссылался МакКоски в своём ходатайстве об аресте Эйлера. И довольно быстро адвокат увидел те слабые места в позиции обвинения, что позволяли противостоять ему. Понимая, что вещественные улики, добытые следствием слишком весомы, чтобы их опровергать по одной, Шипперс задался целью устранить их из дела целиком. Для этого он поставил под сомнение правомерность действий патрульного Кеннета Бюрла, задержавшего 30 сентября Ларри Эйлера в компании Дэвида Хэйворда. В самом общем виде можно сказать, что по американским законам личный обыск, обыск транспортных средств и изъятие улик могут производиться с санкции судьи при наличии ордера, хотя в некоторых случаях такие действия возможны и без этого. Случаи эти чётко регламентированы — действия в приграничной зоне, на автотрассе и тому подобное. Формально действия патрульного Бюрла можно было обосновать тем, что при задержании подозрительного автотранспортного средства тот попросту не имел времени и возможности получить у судьи необходимые ордера, а потому действовал он в пределах допустимых законом полномочий. Однако имелся один принципиальный нюанс…
Эйлер и Хэйворд не допустили нарушения закона. Они не вступили в половую связь, и Эйлер не успел передать деньги Хэйворду. Таким образом не имелось ни объекта, ни субъекта преступления, а без этого нет и самого события преступления. Этому учат на первой лекции по уголовному праву. Хэйворд не заявлял никаких жалоб на действия Эйлера и ничего не говорил патрульному Бюрлу об угрозах в свой адрес. А раз так, то полицейский не имел никаких оснований задерживать Эйлера; Бюрл должен был выписать штраф за парковку в неразрешённом месте и убедиться в том, что машина-нарушительница начнёт движение. Вместо этого Бюрл потребовал от Хэйворда, чтобы тот показал ему содержимое своей сумки… Дальнейшее хорошо известно.
Адвокат Шипперс, поговорив с бедолагой Хэйвордом, выяснил, что патрульный Бюрл не только заглянул в его спортивную сумку, но и проверил сумку Ларри Эйлера, лежавшую в салоне. Впоследствии, кстати, это признал и сам Бюрл, правда, в своё оправдание он сказал, будто попросту перепутал сумки, хотя это была отговорка чистой воды — сумка Хэйворда всё время висела на плече последнего, как их можно перепутать? Так вот именно раскрыв сумку Эйлера, полицейский увидел лежавший там нож, после чего вызвал на помощь своих начальников Попплевела и Кохрана. Те не придумали ничего иного, как стали запугивать Эйлера и Хэйворда. Запугивание выразилось в том числе и в том, что обоих заковали в наручники, причём если с последнего наручники через несколько минут сняли, то Эйлер находился в них вплоть до прибытия в полицейский участок в Лоувелле. Что, вообще-то, было явным перебором, учитывая, что сопротивления он не оказывал и формально обвинялся лишь в нарушении правил парковки. Дэрил Хэйворд при встрече с Шипперсом признал факт давления со стороны полицейских — он прямо заявил, что сержант Попплевел пригрозил ему уголовным преследованием, если Дэррил станет выгораживать Эйлера.
С грубейшими нарушениями были изъяты предметы, ставшие в последующем главными уликами обвинения. Ботинка Ларри были сняты с него сразу по прибытии в полицейский участок. Когда в ноябре 1983 г. Шипперс приехал в полицейский участок в Лоувелле и осведомился у тамошних полицейских, на каком основании они проделали свой фокус с ботинками, те не придумали ничего другого, как объяснить свои действия опасениями относительно возможного суицида задержанного. Дескать, мы просили его вынуть шнурки, а он снял ботинки… и просидел в носках чуть ли не 12 часов… в потом в носках отправился домой. Объяснение, конечно, звучало на редкость вздорно.
Забавно, кстати, что впоследствии они видоизменили свои объяснения и стали говорить, будто спросили у Эйлера разрешение на осмотр его обуви. Тот, дескать, и разрешил. И машину тоже разрешил осмотреть. И сумку с ножом внутри, которая лежала в салоне машины… Сам же Ларри сообщил адвокату, что ему действительно был задан вопрос, разрешит ли он осмотреть автомашину, и он не стал возражать, поскольку не сомневался в том, что она будет осмотрена в любом случае, то есть независимо от его согласия. К тому времени он уже сидел без ботинок, которые у него забрали без всяких объяснений.
Полицейские утверждали, будто не грозили Эйлеру арестом и не имитировали таковой с целью оказать на задержанного психологическое воздействие, однако реальность была такова, что Эйлер в полицейском участке был сфотографирован и дактилоскопирован. А так поступают именно при аресте. Когда после полудня Ларри поинтересовался у детективов, сможет ли он отправиться домой «хотя бы в 17 часов», те ответили, что он будет оставаться в участке столько, сколько потребуется. И в 17 часов его не выпустили (напомним, он был отпущен в 19 часов). Поэтому хотя полицейские твердили, будто не собирались производить арест Эйлера, сам Эйлер был уверен в том, что он арестован. А такое поведение сотрудников правоохранительных органов в чистом виде является способом запугивания и запутывания задержанного.
