Сергей Катканов - Священные камни Европы
Виктор Смирнов писал: «Тысячи юношей бросили свою жизнь в горнило крестовых походов, избирая небесную любовь, взамен земной. Великий и судьбоносный очистительный огонь пронесся над XII веком. В этом пламени выковался высочайший религиозный романтизм, чувство религиозной чести, возродились идеи бескорыстия и милосердия, вспыхнула мистическая одухотворенность личного благочестия, сформировалась та рыцарская традиция благородной любви, отголосками которой мы питаемся по сей день».
***Бернар Клервосский, рассказывая о тамплиерах, провозгласил рождение «нового рыцарства». Его «Похвалу…» традиционно понимают, как противопоставление обычных рыцарей и рыцарей–монахов, которым он отдает предпочтение. Но это по сути не так и противопоставление тут другое.
Бернар писал на латыни и рыцаря называл латинским словом «милес», которое означает просто «воин», «вооруженный человек». В Риме этим словом называли любого рядового легионера. И в раннем средневековье, когда собственно рыцарства ещё не существовало, словом «милес» называли любого вооруженного человека. Бернар по сути возвещает о появлении «новых воинов», то есть о появлении собственно рыцарства, как такового, а не о «новом рыцарстве». Его любимые рыцари–монахи лишь наиболее ярко выражали рыцарский идеал, но не являлись единственными его носителями. И противопоставляет он по сути не светское и монашеское рыцарство, а рыцарство настоящее и не настоящее, хорошее и плохое. Он говорит про «новый род рыцарства (воинства), неведомый прошедшим векам». А ведь мы знаем, что в «прошедшие века» никакого рыцарства в нашем значении слова вообще не существовало. Поэтому, читая Бернара в русском переводе, всегда надо помнить о том, какое слово стоит у него там, где мы читаем «рыцарь».
«Каков же конец или плод сего мирского рыцарства или скорее мошенничества? Что, как не вечная смерть для побежденного или смертный грех для победителя? Какова же, о, рыцари, та чудовищная ошибка, что толкает вас в битву, с такой суетой и тяжестью, цель которых есть смерть и грех? Вы покрываете коней своих шелками и украшаете доспехи свои не знаю уже каким тряпьем, вы разукрашиваете щиты свои и седла, вы покрываете упряжь и шпоры золотом, серебром и драгоценными камнями, а после во всем этом блеске мчитесь навстречу своей погибели со страшным гневом и бесстрашной глупостью. Что это — убранство воина или скорее женские побрякушки? Неужто вы думаете, что мечи врагов ваших отвратятся вашим золотом, пощадят каменья ваши или не смогут пронзить шелка? Столь рискованное дело вы предпринимаете по столь незначительным и пустяковым причинам. Что же ещё причина войн и корень споров между вами, как не безрассудное желание ухватить чьи–либо мирские владения? Воистину, небезопасно убивать и рисковать жизнью за такое дело».
Неужели кто–то думает, что Бернар Клервосский вот так относится ко всем рыцарям, которые не стали монахами? Нет, здесь он просто рисует нам портрет скверного рыцаря, такого «милес», который и рыцарем именоваться недостоин. Он собственно говорит нам о том, что такое вооруженный человек без Бога. Если бы все светские рыцари были такие, то как бы тогда мог состояться первый крестовый поход, когда тамплиеров ещё не было? И откуда бы взялись тамплиеры?
Бернар выражал не собственно тамплиерский идеал, а идеал рыцарства, как такового. Он был одним из первых выразителей этого идеала, но его носители уже успели совершить великие деяния, сами, может быть, ещё не вполне понимая, что они — «новое воинство», что произошёл качественный скачек, превративший «мясника» в рыцаря, хотя, конечно, многие мужики в железе так и остались мясниками, но если раньше их поведение было нормой, то теперь оно стало отклонением от нормы.
Вот что такое рыцарь (любой настоящий рыцарь!) в понимании Бернара: «Воистину, бесстрашен тот рыцарь и защищен со всех сторон, ибо душа его укрыта доспехами веры, так же, как тело укрыто доспехами стальными… Выступайте же уверенно, о рыцари, знайте, что ни смерть, ни жизнь не может отделить вас от любви Бога, пребывающей во Иисусе Христе, и в каждой опасности повторяйте: «Живем мы или умираем — мы Господни». Что за слава, возвращаться с победой из подобной битвы! Сколь блаженно погибнуть в ней, ставши мучеником! Радуйся, отважный воитель, если ты живешь и побеждаешь во имя Господне, но паче того гордись и ликуй, если умираешь и ко Господу идешь. Воистину, жизнь плодотворна и победа славна, но святая смерть важнее их обоих… Рыцарь не боится гибели, нет, он жаждет её. Отчего бояться ему жить или умереть, если для него жизнь — Христос, и смерть — приобретение? Сколь свято и спокойно рыцарство это… Для христианина, воистину, опасность или победа зависят от расположения его сердца, а не от судеб войны. Если он сражается за доброе дело, исход этого сражения не может быть дурен… Рыцарь Христов не напрасно носит меч: он Божий слуга… и по праву считается защитником христиан. Если же его убьют, то знаем, что он не погиб, а вошёл в тихую гавань… Смерть христианина — случай для Царя Небесного явить щедрость, наградив Своего рыцаря.»
С рождением Ордена тамплиеров рыцарский идеал засверкал, как начищенные доспехи. Рыцари осознали, кто они. И в этом им помог Бернар, аббат из Ясной Долины.
***Он бился яростно и зло
Немало воинов легло
Под тяжестью его меча
Иные корчились, крича
От страшной нестерпимой боли.
Ей — Богу, в незавидной роли
Сегодня оказались те,
Кого уносят на щите.
Великолепнейшие латы
Изрублены, доспехи смяты,
Плащи изодраны в куски,
На лбах и скулах — синяки,
Расплющенный ударом шлем
На шлем и не похож совсем,
Сочится кровь из ран и ссадин,
В бою анжуец беспощаден…
О помрачение рассудка!
Война — не праздник, смерть — не шутка.
Святые попраны права,
И красной сделалась трава.
Автор этих строк, не извольте сомневаться, очень хорошо знал, с какого конца берутся за меч. Возвышенная рыцарская поэзия на самом деле безжалостно реалистична, она отражает реальный боевой опыт. Только потому она и была востребована у рыцарей, которые, порою, годами не вылезали из кровавой мясорубки и которые просто диву давались, какие точные, меткие слова нашёл дружище Вольфрам для их грубой работы. А Вольфрам понемногу подбирается к самом главному:
Кого склоняет злобный бес
К неверью в праведность Небес,
Тот проведет свой век земной
С душой унылой и больной.
Порой ужиться могут вместе
Честь и позорное бесчестье.
Иные люди, как сороки:
Равно белы и чернобоки,
И в душах этих Божьих чад
Перемешались рай и ад.
Но тот, в ком веры вовсе нет
Избрал один лишь черный цвет,
И непременно потому
Он канет в ночь, в густую тьму,
А не утративший надежды
Оденет белые одежды
И к праведникам он примкнет.
Но всяк ли мой пример поймет?
В чем суть подобного примера?
В том, что всего важнее — вера.
В разгар немыслимой борьбы
Меж черной мглой и ясным светом,
Кто устоит в боренье этом,
Спасению душу отворя?
Для тех старался я не зря.
Думаю, когда Вольфрам пел эти стихи, не одна рыцарская голова виновато склонялась, и не один рыцарь подумал: «Надо мне на исповедь. Давно уже не был». Конечно рыцарь фон Эшенбах старался не зря. И если какой–нибудь пан Сапковский сказал бы поклонникам его стихов, что таких рыцарей, как Парцифаль в жизни не бывает, так я думаю, что пана унесли бы на носилках. Чтобы впредь сначала думал, а потом говорил.
Великому творению рыцарского духа роману «Парцифаль» недавно исполнилось 800 лет. А как вчера написано. Не хотите ли узнать, какими были настоящие рыцари не от америкоса Мартина, а от самого что ни на есть настоящего рыцаря? Про Вольфрама фон Эшенбаха даже Мартин и Сапковский никогда не смогут сказать, что его не существовало. И вот какой портрет рыцаря вышел из–под рыцарского пера:
За самый малый знак внимания
Он всех всегда благодарил
Не в силу княжеского званья
Людьми он обожаем был,
А в силу скромности безмерной
И прямоты нелицемерной,
Той благородной чистоты,
Не признающей суеты…
Вот отчего вошли в преданья
Его высокие деяния.
<…>
Он, окруженный громкой славой,
Ей не кичился никогда,
Душа его была тверда,
Как ясен был рассудок здравый.
Служить хотел он… Но кому?
Не коронованным особам,
Не кесарям высоколобым,
А только Богу одному
<…>
Будь милосерд и справедлив
К чужим ошибкам терпелив,
И помни всюду и везде:
Не оставляй людей в беде
Спеши, спеши на помощь к ним,
К тем, кто обижен и гоним,
Навек спознавшись с состраданьем,
Как с первым рыцарским деяньем.
Господне ждет благодаренье,
Кто воспитал в себе смиренье.
Умерен будь. Сколь славен тот,
Кто и не скряга и не мот.
С вопросами соваться бойся,
А вопрошающим — откройся.
При этом никогда не ври,
Спросили — правду говори.
Вступая в бой сомкни, мой милый,
Великодушие с твердой силой.
Не смей, коль совесть дорога,
Топтать лежачего врага,
И если он тебе сдается,
То и живым пусть остается.
Поверженных не обижай,
Чужие нравы уважай
<…>
Стоять коленопреклоненным
Возможно лишь перед Мадонной
Да перед Господом Христом,
Или во храме пред крестом.
<…>
Чья перевешивает чаша:
Моя или, к примеру, ваша?
А та, где слава тяжелей!
Но это значит: не жалей
Сперва себя во время боя,
Будь властен над самим собою,
Не потакай себе ни в чем…
Вот так–то! Ну а уж потом
И к недругам будь беспощаден.
<…>
Нет, страха он не испытал,
В себе он волю воспитал,
Рад приключениям и тревогам,
И был за то замечен Богом
И Сам Господь его снабдил
Запасом небывалых сил.
И рассуждали знатоки
О доблести его руки:
«Да, равных нет ему, пожалуй!
А этот выпад небывалый,
А этот натиск! А удар!
Здесь, вне сомнений — Божий дар.»
История, конечно, не донесла и не могла донести до нас развернутые биографии рядовых рыцарей. Их собирательный образ отразили рыцарские романы. Что же касается конкретных исторических рыцарей с именами и биографиями, то это в основном — представители высшей аристократии. Но и герцоги, и принцы, и короли были тогда прежде всего рыцарями. Их сохраненные историей образы — это подлинные рыцарские образы.
