Владимир Корнилов - Донецко-Криворожская республика: расстрелянная мечта
Декрет Совнаркома ДКР № 7 о возвращении чрезвычайного налога
Сам Васильченко приложил немало усилий, чтобы в Харькове прекратились самочинные аресты капиталистов и требования с них выкупа, совершаемые различными боевыми отрядами. Так, 26 февраля он доложил Совету об аресте предыдущей ночью нескольких капиталистов, совершенном отрядами Красной гвардии. Исполком Совета постановил: «Предложить военному отделу Совета освободить арестованных. Если Красной гвардией уже получены какие — либо суммы, то передать их в кассу Совета, а на израсходованные представить оправдательные документы»[529]. Далеко не в каждом регионе тогдашней России, охваченной анархией, местными властями принимались подобные требования.
Само собой, в разных регионах Донецкой республики дело с обложением местных капиталистов обстояло по — разному — в зависимости от силы, авторитета и… количества органов власти в том или ином городе. Совнаркому ДКР приходилось убеждать Советы на местах делиться этими сборами с областным центром. К примеру, 23 марта 1918 г. Васильченко направил Луганскому совету письмо, в котором напоминал о том, что Харьков по — прежнему ждет 1 млн рублей, наложенных на луганских капиталистов. При этом нарком ДКР пояснял, для чего нужны эти средства: «Вы должны принять во внимание, товарищи, что расходы нам приходится вести в областном масштабе, нам нужно было смещать комиссаров, разоружать отряды, даже посылать наши отряды для обезоружения тех диких группок вооруженных людей, которые дезорганизовали Советскую работу. В то же время мы ведем и такие расходы, как содержание педагогического персонала во всей области и т. д. Между тем, поступление необходимых средств от местных Советов задерживается. Еще раз настойчиво предлагаю Вам, товарищи, поспешить со взносом наложенной суммы»[530].
Луганцы же сталкивались с проблемой розыска своих капиталистов. «Известия Юга» сообщали в начале апреля: «Обложенные Луганским советом рабочих депутатов местные богачи Фрейман, с которого следовало 100 тысяч рублей, и Рейн (50 тысяч руб.) бежали из Луганска. Как передают, первый скрывается в Киеве, а Рейн — в Харькове». И тот же номер газеты в качестве образца для подражания приводил пример Дебальцево. Под заголовком «Без лишних разговоров» сообщалось: «Совет рабочих депутатов ст. Дебальцево обложил местных спекулянтов и капиталистов налогом на 100 тыс. руб., причем обложенным был дан срок для внесения следуемых сумм в 2 часа, считая с момента опубликования». Правда, газета не сообщила, удалось ли Совету Дебальцево в столь короткий срок собрать необходимую сумму[531].
Чаще всего суммы обложения определялись «на глазок». Об этом свидетельствует постоянные изменения данных сумм. К примеру, отдел реквизиций Совета Горловско — Щербиновского подрайона 15 февраля 1918 г. постановил обложить «в пользу Российской республики» налогом на имущество братьев Хлебниковых в размере 15 % их собственности (4200 руб.). А уже 4 марта 1918 г. тот же отдел предложил «повысить сумму контрибуции с Хлебниковых в 2 раза (8400 руб.)», установив сроком уплаты следующий день — 5 марта[532].
Ситуацию осложняла множественность органов, бравшихся за столь благодатное дело, как сбор контрибуций. Так, в марте 1918 г. Юзовский совет постановил собрать 1 млн рублей с «местной буржуазии». Когда львиная доля налога была уже собрана, Центроштаб, расположившийся в Юзовке, ввел точно такой же налог, обложив ту же публику. «В этом не было порядка», — вынужден был признать один из лидеров юзовских большевиков Ф. Зайцев[533].
Конечно, единовременными сборами с капиталистов власти Донецкой республики не ограничивались, вводя различные дополнительные налоги. Однако регулярно собирать их было гораздо сложнее, чем единоразово выбить средства с десятка — другого богачей. Особенно в условиях фактического отсутствия постоянно действовавшего фискального аппарата. В ДКР с начала февраля 1918 г. был введен имущественный налог, которым облагались владельцы земельных участков, превышающих 25 десятин (каждая десятина сверх этой нормы облагалась 10–процентным налогом). Был введен налог на владельцев четырех и более коней, а также на обладателей ценных бумаг стоимостью выше 10 тыс. рублей (налог был равен 20–40 %). Кроме того, в середине февраля Совнарком ДКР ввел налог на посетителей ресторанов, кафе и гостиниц[534].
Но несмотря на все эти меры, одной из основных финансовых проблем Донецкой республики (как, собственно, и всей России того периода) была острая нехватка денежных знаков. На эту проблему обратил внимание докладчик от меньшевиков Цукублин на съезде, учредившем ДКР. Когда же началось вторжение немцев и транспортное сообщение вконец расстроилось, проблема приобрела угрожающий характер. «Наш Юг» в начале марта сообщал: «Наступление немцев на пути к Петрограду задержало доставку денежных знаков в Харьков. В последние дни в городе ощущается недостаток разменных и других знаков. Банки с субботы закрыты»[535].
1 марта Межлаук в соответствии с решением Всероссийского совнаркома вынужден был издать приказ о том, что в Донецкой республике наряду с денежными знаками имеют обязательное хождение 20-, 50- и 100–рублевые облигации «Займа Свободы» (весной 1917 г. на волне всеобщей истерии по поводу наступившей после Февраля «свободы» население довольно активно скупало эти облигации и имело на руках немало данных бумаг). Нарком финансов ДКР в своем приказе пояснил, что данная мера предпринята «для ограждения интересов малоимущих граждан и ввиду недостатка в денежных знаках»[536]. Согласно циркуляру Межлаука, виновные в отказе принимать облигации подлежали суду Революционного трибунала, хотя ни одного дела по этому поводу зафиксировано не было. Вряд ли торговцы проявили энтузиазм по поводу обязательства принимать облигации уже мертвого на тот момент займа вместо живых денег.
В некоторых регионах Донецкой республики местные власти вынуждены пойти на печатание денежных суррогатов — бон. Это тоже было не изобретением ДКР, боны начались печататься в различных регионах России, страдавших от нехватки дензнаков, с конца 1917 года. А уж в 1918 г. это стало повсеместным явлением, особенно для отдаленных районов, оторванных от столиц войной, разрухой и полным бедламом.
Боны Славянска
Славянский совет, к примеру, принял решение о выпуске своих бон еще в декабре 1917 г. и тогда даже отпечатал пробные 3–рублевые купюры, однако затем их велено было уничтожить. В январе же были отпечатаны 1-, 5-, 10-, 25- и 100–рублевые купюры (по имени городского головы Зубашева, подписавшего дензнаки, горожане прозвали их «зубашевками»). На купюрах было написано «Выпуск бон обеспечивается депозитом, хранящимся в Славянском отделении Государственного банка». Трудно сказать, насколько был обеспечен этот депозит. По разным данным, в Славянске напечатали бон на сумму от 1 до 6,5 млн рублей. Однако коллекционеры (а у них эти купюры сейчас пользуются бешеным спросом) уверяют, что при обмене дензнаков в 1919 г. 25–рублевых купюр было сдано гораздо больше, чем напечатано. Причем многие боны содержали надписи с грамматическими ошибками, что свидетельствует об их популярности и у фальшивомонетчиков того времени[537].
Вынужден был прибегнуть к выпуску бон и Юзовский совет. К апрелю 1918 г. рабочие юзовских предприятий одну треть своей зарплаты получали в денежных знаках, а две трети — в бонах[538].
Боны Юзовки
В то же время большевистская пресса постоянно подчеркивала, что на выпуск бон «необходимо смотреть как на крайнюю меру и принять все возможные предосторожности против ее последствий». Те, кто шел на выпуск денежных суррогатов, обязывались в течение 2–3 месяцев обменять их на реальные деньги[539]. Ясно, что в действительности обмен бон на деньги затягивался, а иногда и не совершался вовсе.
Массовая эвакуация средств в марте апреле 1918 г. привела к еще большему дефициту дензнаков, и в конце марта совещание представителей земских учреждений, банков, кооперативов в Харькове (следует полагать, состоявшееся в обход Советов и руководства ДКР) признало необходимым «выпустить местную мелкую, разменную монету (боны)», которая должна была бы обеспечиваться «достоянием города и земства». Для выпуска харьковских бон даже была создана специальная комиссия. Уже через полторы недели после этого совещания в город вошли немцы, что не привело к прекращению работы комиссии, которая получила добро и от немецких оккупационных войск. Есть сведения, что Харьков даже успел напечатать 10- и 25 рублевые купюры, но в обращение они поступить так и не успели[540].
