Гаральд Граф - Моряки. Очерки из жизни морского офицера 1897‑1905 гг.
В Иркутске царил уже больший порядок, не только в городе, но и на вокзале. Когда подали поезд, мы поторопились занять места в вагоне второго класса и удобно расположились. Вдруг вошел комендант станции и заявил, что штатских просят выйти, так как этот вагон предназначен для офицеров. Естественно, мы остались сидеть, тогда он начал сердиться и возвышать голос, прямо обращаясь к нам, но мы решили его немного позлить и молчали. Только после того, как он к каждому подошел и потребовал показать удостоверение, ему пришлось убедиться, что и мы все офицеры.
С Иркутска всюду только и было разговоров о карательных экспедициях генералов Меллер‑Закомельского и Ренненкампфа, которые начали наводить порядок и так энергично, что сразу же весь революционный пыл прошел. Хотя никаких ужасов они и не творили, и только, кажется, в Красноярске, где восставшие проявили некоторое упорство, пришлось произвести расправу, но слухи в публике шли о «тысячах» расстрелянных и арестованных. Насладившись за время путешествия прелестями развала и полной растерянности власти, мы по мере того, как выходили из революционной зоны, начинали себя чувствовать отлично: поезда шли по расписанию, поездная прислуга добросовестно служила, и не надо было поминутно ожидать насилий и оскорблений.
На одной из станций мы достали газеты и из них узнали невероятную новость: о бунте на Черноморском флоте. С еще большим недоумением я прочел, что главным руководителем бунта является не кто иной, как наш П.П. Шмидт. Вот тебе и раз, всего можно ожидать, но только не такого сюрприза! Прямо верить не хотелось! Путешествие теперь шло гладко. Мы, хотя и не имели спальных мест, но сидели с большим удобством, публики было мало, и многие пассажиры ехали лишь от станции до станции. Однажды нас страшно позабавили две гимназистки‑сибирячки, которые недолго сидели в нашем вагоне. Они имели с собой большой мешок с кедровыми орешками и как вошли в вагон, так сейчас же и принялись за них. Как мы ни старались с ними заговаривать, из этого ничего не выходило, и они продолжали сосредоточенно грызть орехи, только трещали скорлупки. С этих пор мы прозвали это занятие «сибирским разговором».
Благополучно проехали Нижне‑Удинск, Красноярск, Курган и стали переваливать Уральский хребет. Промелькнули Челябинск, Златоуст и Уфа, где мы распрощались с одной из сестер‑попутчиц, другая же отстала еще в Иркутске.
В эти дни мы вели большую дружбу с одним стариком, пехотным капитаном и георгиевским кавалером. Он производил удивительно симпатичное впечатление своей чисто русской натурой. Человек, видимо, небольшого образования, но неглупый и, наверное, очень храбрый, он кончал теперь скромную карьеру в чине капитана. Казалось странным, что он уже служит более тридцати лет, участвовал в нескольких войнах, награжден даже Георгиевским крестом и все же так недалеко продвинулся по службе. Нам это представлялось несправедливым, но он сам находил вполне нормальным. Мы с ним развлекались чаепитием и слушали интересные рассказы о боевой жизни.
Чего‑чего он только ни навидался и ни натерпелся. Это был простой честный солдат, знавший всю свою жизнь только службу и добросовестное исполнение приказаний начальства.
Армия с такими офицерами не проиграла бы войны.
Через два дня стали подъезжать к Москве. Там беспорядки оказались в самом разгаре, и нас долго держали на запасных путях. Пошли слухи, что вообще поезда дальше не ходят и придется застрять. Это нас страшно расстроило, так как были уже совсем близко у цели. К счастью, эти слухи не оправдались, и вечером мы неслись по направлению к Петербургу. Заканчивались тридцатые сутки путешествия. Все тридцать ночей нам не пришлось раздеваться, спали мы кое‑как, где и как придется, страшно устали и мечтали о мягкой и чистой постели.
Утром 23 января наконец показался Петербург. Поезд подошел к Николаевскому вокзалу. Какое радостное чувство, как приятно опять видеть знакомые улицы, дома и магазины. Все казалось каким‑то подновленным и красивым. Вот извозчик подвез меня к подъезду дома. Выбежал старик‑швейцар и в первый момент не узнал меня в штатском наряде. Потом пошли расспросы, рассказы и сетования на тяжелые времена. Едва дослушав старика, я взбежал по хорошо знакомой лестнице, позвонил и всех переполошил своим неожиданным приездом.
Как приятна встреча с родными после долгой разлуки, да еще такой, которая могла оказаться вечной! Как дороги эти моменты!
Этим закончился первый этап моей службы на флоте. Начинался второй. Я был уже теперь не юный мичман, только что выпущенный из стен Корпуса, а офицер, видавший виды и с жизненным опытом…
Цусимская катастрофа и проигрыш войны прежде всего отразились на флоте. Стали очевидны его язвы, и приходилось их залечивать. Для российского флота начиналась новая эра, доцусимский период уходил в вечность.
Послесловие
Гаральд Карлович Граф. Это имя прекрасно известно всем, интересующимся историей Русского флота. Он прославился не морскими сражениями с неприятелем (хотя и их было достаточно), не изобретениями или научными открытиями, не путешествиями, как многие и многие офицеры, а своими мемуарами. Хороший литературный слог, живая память, прекрасная наблюдательность, способность несколькими штрихами дать характеристику сослуживца – все это поставило труды Г.К. Графа в число лучших книг о Русском флоте конца XIX – начала XX в. и принесло ему заслуженную благодарную память читателей.
Гаральд (если полностью – Гаральд Густав Герман) родился 17 (по новому стилю – 29) декабря 1885 г. в Выборге, в семье техника, потомственного дворянина Великого княжества Финляндского. Его матерью была «финская шведка», баронесса София Германа Седеркрейц‑Энгенштерн. Отец не раз менял работу, поэтому часть детства прошла в Калуге, часть – под Череповцом, затем – Финляндия, и, наконец, с 1893 г. – Петербург. Мальчик учился в 3‑й петербургской классической гимназии, но гражданская карьера его не прельщала. Почему из всех возможных жизненных путей он выбрал море? Вероятно, дело было в примере родственников. Мужем Зигрид Алексеевны, младшей сестры матери, был Виктор Егорович Вилькен – в те годы контр‑адмирал, директор маяков и лоции Балтийского моря (1893–1896), затем – младший флагман Балтийского флота (1896–1900). Из пятерых их сыновей двое старших учились в Морском кадетском корпусе, еще один собирался держать экзамены. Другой родственник, Оскар Карлович Кремер, муж двоюродной тети, и вовсе был примечательной личностью – участник обороны Севастополя, полный адмирал (1896), начальник Главного морского штаба (1888–1896), затем – член Государственного совета! Кстати, он и помог преодолеть неожиданное затруднение, когда медкомиссия Морского кадетского корпуса признала мальчика близоруким, а потому не подходящим для морской службы. После успешной сдачи необходимых экзаменов Гаральд 1 сентября 1898 г. был зачислен в младший общий класс.
Биографию писателя‑моряка удобно изучать по его книгам, сверяясь с послужным списком и другими архивными документами. Юношеские годы автора ярко описаны в книге «Моряки», которую держит в руках читатель. Впервые она увидела свет в Париже в 1930 г., была переиздана в Петербурге в 1997 г.
Г.К. Граф блестяще описал Морской кадетский корпус, наиболее типичных преподавателей и офицеров учебных судов, нравы воспитанников. Как и почти все бывшие офицеры, обращавшиеся в мемуарах к alma mater, Гаральд Карлович много внимания уделяет шалостям и «войне» с начальством. Особо много места и эмоций уделено новому директору – знаменитому адмиралу Г.П. Чухнину, получившему за свою строгость и требовательность прозвище «Гришка‑каторжный». Написанные страницы рождают не высказанный автором, но несомненный для объективного исследователя вывод – система подготовки морских офицеров накануне Русско‑японской войны была неудовлетворительна, она стала одной из причин поражения. Нельзя, пройдя через руки давно ушедших с флота офицеров, проходя летнюю практику на парусно‑паровых кораблях с безнадежно устаревшим вооружением, стать квалифицированным специалистом. Нельзя с палубы бывшего фрегата ступить на борт новейшего эскадренного броненосца и сразу разобраться в современной технике. Кроме готовности храбро умереть за родину (а из 128 человек, одновременно с Графом получивших мичманские звездочки, погибли в боях с японцами 25 юных офицеров!) необходимо так знать материальную часть, чтобы не только правильно применять ее в бою, но и уметь предварительно отлично обучить подчиненных. А вот нацеленности на серьезную самостоятельную (и предварительную, до встречи с противником!) работу в кадетах и гардемаринах тех лет как раз и не было видно. Среди многочисленных, с удовольствием описанных автором традиций корпуса не было одной – хорошо учиться. Гаральд Карлович успехами тоже не блистал – в списке выпуска, составленном с учетом среднего балла по успеваемости и поведению, он занимал лишь 77‑е место. Аттестации, дававшиеся Графу в годы учебы преподавателями, трудно назвать выдающимися: «Нравственный, воспитанный, к требованиям корпусных правил относится внимательно, но очень вял и не всегда понимает, что говорит»[101]. Вместе с тем описание жизни в корпусе получилось очень светлым, местами – забавным.
