Иосиф Бродский - Сочинения Иосифа Бродского. Том VII
Туллий (продолжая свое). Не жизнь для вещи, а вещь для жизни... (Успокаиваясь.) Интересно, как они там определяют ее отсутствие? Чем? Миноискателем, что ли? Дозиметрами? Гейгером-Мюллером?
Публий. Может, они в миноискатель идею христианства вмонтировали. И язычества. И буддизм с мусульманством... Мало ли что... За ними не уследишь... Тумбочку новую до сих пор не прислали. Позвонить, что ли, претору?
Туллий. После отбоя, наверно, пришлют. Тебе же еще и лучше. На ночь-то глядя...
Публий. Груб ты, Туллий...
Первые такты «Сказок Венского Леса», свет в плафонах убывает, и пол приходит в движение; на трех стенах камеры появляется (спроецированное либо сзади, из-за кулис, либо — через окно) изображение парка с аллеями, прудом и статуями. Изображение это может быть статичным, но лучше, если это фильм, и лучше, если смена кадров скоординирована с движением фигур Публия и Туллия.
Ну, наконец-то... Что это у нас сегодня — вилла Д'Эсте или вилла Боргезе?
Туллий. Не-е. Это, вроде, где-то в Галлии. Тюильри, что ли. Или нет. Это в Скифии Северной... Ну, в этой, в Европе Восточной. То есть в Западной Азии. Город-то как этот ихний называется?
Публий. Да пес его знает. Хороший сад все-таки... Вот видишь, Вертумн и Помона.
Туллий. Ага, а это «Похищение Сабинянки».
Публий. Точно. А вот «Сатурн, пожирающий своего младенца». Н-да, сюжетик... И ограда ничего. И даже, вон, лебеди... Интересно, откуда у них лебеди...
Туллий. Один лебедь.
Публий. А это что? (Подходит к стене и тычет пальцем.) Туллий. Отражение. Нет лебедя без отражения. Или человека без биографии. Как сказано у поэта:
И лебедь, как прежде, плывет сквозь века, любуясь красой своего двойника.
Публий. Это кто сказал?
Туллий. Не помню. Скиф какой-то. Наблюдательный они народ. Особенно по части животных.
Пауза. Прогуливаются.
Публий. Что с поэтами интересно — после них разговаривать не хочется. То есть невозможно...
Туллий. То есть херню пороть невозможно?
Публий. Да нет. Вообще разговаривать.
Туллий. Самого себя стыдно становится. Ты это имеешь в виду?
Публий. Примерно. Голоса, тела и т. д. Как после этих строчек про двойника... Ну-ка, повтори.
И лебедь, как прежде, плывет сквозь века, любуясь красой своего двойника.
Публий. Дальше ехать некуда... Пауза. Прогуливаются.
Жить незачем. Жить, возможно, и не надо было. Детей делают по неведению. Не зная, что это — уже есть. Или по недоразумению...
Туллий. Либо надеясь, что они тоже стихи писать станут. И многие пробуют. Но вскоре на прозу переходят. Речь в Сенате толкают. И т. д.
Публий. Я тоже баловался. Когда мы когортой в Ливии стояли...
Туллий. Опять похабель какая-нибудь... Публий. Да нет, молодой еще был... Я тоже одно написал. Ничего не помню; только две строчки, тоже про птицу:
Но порой меня от сплина Не спасал и хвост павлина!
Туллий. Ха! Недурно. Совсем недурно, Публий. Не лишено изящества... Больше не пробовал? Публий. Не, завязал.
Туллий. Жалко... И не потому, что сидел бы ты сейчас не тут, скажем, а на своей вилле на Яникулуме. Тут бы, положим, был твой бюст. Жалко потому, что сказанное поэтом неповторимо, а тобой — повторимо. То есть если ты не поэт, то твоя жизнь — клише. Ибо все — клише: рождение, любовь, старость, смерть, Сенат, война в Персии, Сириус и Канопус, даже цезарь. А про лебедя и двойника — нет. Чем Рим хорош, так это тем, что в нем столько поэтов было. Цезарей, конечно, тоже. Но история — не они, а то, что поэтами сказано.
Публий. Да? А Тиберий с Траяном, а Адриан? А новые территории в Африке?
Туллий. Зарезать, Публий, и легионер сумеет. И умереть за отечество тоже. И территорию расширить, и пострадать... Но все это клише. Это, Публий, уже было. Хуже того, это будет. По новой, то есть. В этом смысле у истории вариантов мало. Потому что человек ограничен. Из него, как молока из коровы, много не выжмешь. Крови, например, только пять литров. Он, Публий, предсказуем. Как сказка про белого бычка. Как у попа была собака. Да капо аль финем. А поэт там начинает, где предшественник кончил. Это как лестница; только начинаешь не с первой ступеньки, а с последней. И следующую сам себе сколачиваешь... Например, в Скифии этой ихней кто бы теперь за перо ни взялся, с лебедя этого начинать и должен. Из этого лебедя, так сказать, перо себе выдернуть...
Публий (приглядываясь к пейзажу). Интересно, фильм это или прямая трансляция?
Туллий (взрываясь). Да какая разница! Природа и есть природа. Деревья эти зеленые. Вот уж, говоря о клише... Ствол от ствола еще отличить можно, но лист от листа! Отсюда, я думаю, идея большинства и пошла... Природа сама и есть трансляция... Из зала Сената... Сплошная овация...
Публий. Да успокойся ты, Туллий. Разнервничался. Вообще ты последнее время... С пол-оборота заводишься. Ну хочешь, выключим. В нашей же власти.
Туллий. Выключи, действительно... ужасная все-таки гадость... Тавтология. Хуже всего, что — естественная. Мать, так сказать, природа...
Публий. Выключаааююю... (Нажимает кнопку; пол останавливается, аллеи исчезают, зажигается свет.) В следующий раз лучше заранее откажемся. (Миролюбиво.) В следующий раз...
Туллий. Варвар! В следующий раз!.. Откуда ты знаешь, каким он будет, раз этот следующий! Привык к тому, что завтра наступает. Развратился.
Публий. Ты на что намекаешь? А? Может, зарезать меня собираешься? Повода ищешь? На, режь! Тем более что на пленку записывают. Или прямо транслируют. Режь! Все лучше, чем в цилиндре этом вонючем...
Туллий. Никто тебя резать не собирается... Пол потом мыть... Как, между прочим, и наоборот... просто распсиховался я что-то. Ты тоже. Может, они какой дури в паштет намешали.
Публий. Юлишь... хотя паштет и впрямь был не очень.
Туллий. С другой стороны, мы такого еще не пробовали. Из страусовой печенки с изюмом.
Публий. Вообще рыбу в последнее время мало давать стали.
Туллий. Может, она вся в Лептис Магну ушла, у бандерши твоей эволюции учиться.
Публий. Или — блокада морская. Сам говоришь, стычки в Персии.
Туллий. Лето к тому же: портится быстро.
Публий. Н-да. Рыбки бы сейчас. Свеженькой... (Глядя в окно.) Глаза бы мои этих звезд не видели. Уж лучше бы в шахтах сидеть, как при республике. Уголь и уголь. По крайней мере, рубая его, хоть иллюзия была, что к свету пробиваешься... Это, конечно, шикарная идея — энергию из воздуха добывать, легкие эти механические, что Тиберий ввел, и печень. И даже приятно, что кровь ихняя так называемая — коричневого цвета. Не только экономическая, но и эстетическая независимость от чучмеков этих с нефтью ихней. И вообще в пандан Риму с его терракотой... А только в шахте, думаю, было все-таки лучше. В смысле — не было надежд этих, бессознательно с прозрачностью связанных. Синь эта, даль... холмы... Умбрия. Альпы. Особенно в хорошую погоду. Тем более весной. Ультрамарин и прочее. На кареглазых такие вещи особенно сильно действуют... когда взгляд канает и канает, без остановки... Мечтательность развивается. Не то что в шахте. На это, видать, Тиберий и рассчитывал. Вместо того чтоб на стенку лезть, воображение разыгрывается. За счет, ясное дело, ярости... Звезды эти к тому же. Вега и Кассиопея. Орион и Медведицы. Сконцентрироваться невозможно. Тот же Сириус... Того гляди, про лебедя и двойника сочинять примешься... Удивительно, Туллий, что ты не пробовал. При таком-то виде.
Туллий. Я пробовал. Не далее как вчера.
Публий. Ну?
Туллий.
Вид, открывающийся из окна, Девять восемьдесят одна. Публий. Девять восемьдесят чего? Девять восемьдесят одна?.. Это чего такое?
Туллий. Ускорение свободного падения. Публий. Макабр. Помноженное на 500 метров, если не больше. Макабр... Значит, ты тоже об этом думаешь? Туллий. О чем?
Публий. Ну.. об этом (указывает глазами на потолок) ...сам понимаешь.
Туллий (смотрит на потолок). Над нами только этот... как его?., ресторан. И антенна телевизионная.
Публий. Да я не про то!.. (Обрывает себя на полуслове. Следует отчаянная пантомима. Возводя глаза горе, Публий одновременно тычет пальцем вниз. Затем, убедившись, что смысл его жестикуляции не доходит до Туллия, меняет тактику и, тыча пальцем в потолок, косит глазами в пол. После чего следует комбинация того и другого, в итоге которой он окончательно запутывается и, поняв это, кричит — смесь шепота и крика.) О побеге! Или... или — о (с расширенными глазами) о самоубийстве!
Туллий. Очень благородная римская традиция. Сенека и Лукреций. Марк Антоний... Это с какой же стати я о самоубийстве думать должен?
Публий. Ну как же! Это ж — это же — выход!
Туллий. Самоубийство, Публий, не выход, а слово «выход», на стенке написанное. Как сказано у поэта. Только и всего.
Публий. У какого?
Туллий. Не помню. У восточного.
Публий. Это где?
Туллий. Тоже в Западной Азии. Наблюдательный они народ...
Публий. Тогда — о... о (подбегает к умывальнику, отворачивает кран и свистящим шепотом) о побеге?
