Журнал Современник - Журнал Наш Современник 2006 #12
Кажется, и не памятник это вовсе, а он сам; старым и малым, парням и дядьям, девицам и тетушкам, мужьям и женам, всем — родной и близкий Василий Макарович Шукшин. Все мы, современники его, храним в душе этот образ, не только оберегая от злого глаза, но и чувствуя ответственность, данную свыше, чтобы этот для каждого свой, собственный, “домашний” образ передать детям и внукам, словно код памяти русского человека.
Создать такой памятник по силам только очень большому художнику. Чтобы так “вчитаться” в суть народного сознания и характера, чтобы с такой ясностью и силой отразить его в чертах сложнейшей, бушующей личности русского человека XX века, живущего в страдающей России, чтобы выразить его чувства, его боль, думы потаенные в камне и оживить в нем, — для этого надо обладать не только редчайшим талантом ваятеля, но и душу иметь страстную, созвучную душевному строю того, с кого памятник “писан”. Русский скульптор Вячеслав Клыков не только сделал это, он принял эстафету Шукшина, одухотворенный верой в родной народ. Он творил памятник с думой о том, что только там, на высокой горе, “прозвучит” идея: художник Шукшин — русский символ, он видел много дальше своих современников, чувствовал трагедию своего народа намного острее многих. Потому и сгорел так, подобно Василию Макаровичу, рано.
Духовный брат Шукшину, он жил правдой своего народа, “нравственность — есть правда” — точная, верная, чеканная мысль его героя воплощена в каждом новом последующем создании скульптора, в тех украсивших русскую землю изваяниях, которые с такой душевной отдачей и щедростью, с таким бескорыстием возводил Вячеслав Клыков.
…Москва, 4 июня 2006 года, храм Владимирской богоматери и территория старинного Сретенского монастыря заполнены людьми. Огромное стечение народа. В скорбном молчании в течение трех часов плотно стоим плечо к плечу. У женщин в руках белые розы. Тишина, глубокая, печальная. Горят свечи, отпевают в храме Вячеслава Михайловича Клыкова.
Он был Ваятель, он был Воитель, в предельном слиянии этих слов. Они спаялись в нем, став и плотью, и сутью, и смыслом его созидательной работы. Он выбрал сознательно свой путь в наше время слома устоев, забвения традиций, время смуты в вопросах веры, агрессии новоиспеченного язычества. Он восстал против того псевдоискусства, что разрушает саму природу вдохновенного творчества во имя человека как высшего создания Творца. Искусство Клыкова — это творчество мастера, впитавшего не только национальную традицию, но и ставшее продолжением лучших гуманистических традиций мировой культуры…
Редкая радость — видеть скульптора за работой. Наблюдать, как бережно касается он выходящей из-под пальцев его скульптуры: как будто к живой, предельно чувствительной “коже” прикасаются его руки. Они “проходят” по вскинутой голове, торсу, ногам фигуры, воплощенной пока еще в “мягкой” и пластичной фактуре. Длинные красивые пальцы скульптора движутся осторожно, нащупывая то заветное место, где надо, может быть, чуть выделить или чуть выровнять фактуру, придать образу более определенный, нужный ракурс, оттенок, штрих. Как сосредоточенно и бережно выверяя каждое движение, работает художник!
Калуга, июль 2005 года. Здесь, на скульптурном заводе, окруженный строительными лесами, проходит последний этап “доводки” и готовится к отливу в бронзе новый памятник. Очередная дань мастера величию и достоинству древних предков — монумент, воплотивший образ русского князя Святослава Игоревича. Князь Святослав — ключевая фигура Русской истории. Восхищавший своим талантом воина и мудрого политика не только русских летописцев, но и зарубежных историков, князь Святослав навечно утвердил высокую черту русского характера: как бы ни были сильны враги, посылать им весть, чтобы знали: “Иду на вы!”, готов биться в открытом бою. Вот что “читается” в первую очередь в памятнике Святославу.
На высоком массивном постаменте, грани которого украшены барельефами, запечатлены в динамике картины древнерусской сечи, воплощен бесславный конец могущественного и богатого Хазарского каганата. Перед нами — вереницы портретов древних воинов в пылу ратной битвы. Венчает памятник на постаменте — вздыбленный, охваченный пылом борьбы могучий конь, попирающий тяжелым копытом повергнутого в бою ворога. На коне — русский князь. Миг страстной борьбы и миг победы “схвачен” скульптором в той высочайшей точке кульминации, когда жесточайший поединок уже завершен, но радость состоявшейся победы еще не осознана до конца. Жар, страсть, невероятное напряжение воли и сил — все ощущаете вы, стоя перед воплощенным в бронзе воином-победителем. “Иду на вы!” — шепчете вы и невольно вбираете в себя и яростную правду этой борьбы, и эту силу и волю.
Вот она, магия искусства! Погрузившись в древнюю, но вмиг ставшую близкой и по-новому ощущаемой историю своей Родины, вы искренне удивитесь вопросу: зачем сегодня нам столь глубокое, столь детальное погружение в древний мир? Зачем эти памятники? Ответим на это, прибегнув к авторитету Никиты Муравьева, одного из самых блистательных эрудитов пушкинской поры. Оценивая “Историю Государства Российского” Н. М. Карамзина, он писал: “Видишь перед собою народ, какого не бывало еще в истории, — погруженный в невежество, не собранный еще в благоустроенные общества, без письмен, без правительств, но великий духом, предприимчивый; он заключает в себе все качества обладателя — какое-то чудное стремление к величию. Какой народ может гордиться, что претерпел столько бедствий, сколько славянский. Никакой народ не был столь испытан судьбою!” Вячеслав Клыков глубоко прочувствовал это. Он понимал, что глубина постижения истории Родины и ее многовековой борьбы за право на самобытность существования необычайно важна в современных условиях. На пороге третьего тысячелетия мы вступили в пору обретения нового самоощущения России на фоне всемирных перемен, ознаменовавших начало двадцать первого века. И художник Клыков обращается к генетической памяти народа, чтобы взыскать в нем тот исконный, победный дух, ту силу натуры, что вели Россию на протяжении стольких столетий. Все работы скульптора — во славу государственной мудрости русских воинов-строителей национального государства, во славу их стойкости и мужества, воли к воплощению характера своего народа — от Святослава до Георгия Жукова.
Статный, высокий, до последних дней сохранявший молодую стать мускулистый Клыков воплощал цельность и красоту русского человека в его лучших проявлениях — в смелости, решительности, готовности к боли и ударам судьбы. Он совсем не производил впечатления знаменитого и почтенного деятеля искусств, увенчанного славой и степенями, — был прост и предельно доступен в общении, хотя порой и суров, и резок, и нелюдим, и малоразговорчив. Особенно в последние годы жизни. В его послужном списке: лауреат Государственной премии СССР и Государственной премии РСФСР имени И. Е. Репина, академик, обладатель Золотой медали Академии художеств СССР и Гран-при международной выставки “Квадриеннале Белград-76”, президент Международного фонда славянской письменности и культуры, член президиума Всемирного русского народного собора. Он был воплощением отчаянной молодости в ее жажде действия.
По всей России, в столице и в дальних городах и весях, стоят памятники, сделанные руками и овеянные любовью народного художника Вячеслава Клыкова: в Липецке — Петру I, в Орле — Ивану Бунину, в Тотьме — Николаю Рубцову, в Вологде — Константину Батюшкову, в Коренной пустыни, что всего в тридцати верстах от Курска, — Серафиму Саровскому, там же, в Курской области, в родовой деревне Винниково, народной певице — Надежде Плевицкой, а в самом Курске в красивой березовой роще близ Красной площади — величественный и непреклонный, мудрый — “Не в силе Бог, а в правде!” — Александр Невский. Да разве только в России? В Италии, в городе Бари, где с XI века в специально возведенной базилике покоятся мощи Святителя и Чудотворца Николая Мирликийского, у стен православного Свято-Никольского храма, встал памятник Николаю Угоднику, созданный его руками. И в сербском городе Нови-Сад, в тенистом парке на берегу Дуная, среди берез, стоит изваяние в камне русского святого, вдохновителя народных побед преподобного Сергия Радонежского, стоит по просьбе сербских славян как символ духовного всеславянского братства. Только вот власти “незалежной Украйны, ридной мати” долго торговались, не позволяя встать Крестителю Владимиру в древнем Херсонесе.
Где прячутся тайны твои, Русь Святая? Этот вопрос постоянно тревожил Вячеслава Клыкова. Чтобы ответить на него себе и людям, скульптор обращался к тем временам, когда закладывались основы русской государственности. Опираясь на опыт истории мира, отмечающий великие потрясения и тектонические сдвиги в судьбах целых народов именно на стыке веков и тысячелетий (чему и являемся свидетелями в наше время), яснее понимаешь, что катаклизм, то есть резкий перелом в характере и условиях органической и социальной жизни на обширнейших пространствах земной поверхности, вызвала революция 1917 года. Опыт мудрых и прозорливых людей (а они были), их догадки и выводы, объяснившие многое в причинах и последствиях русской революции, в большинстве своем остаются пока не востребованными. Клыков хотел постичь все. Хорошо понимая, что Россия сегодня мучительно ищет свое место в новой расстановке сил в мире и свой путь в штормовом океане современной истории, он верил русским мыслителям, указавшим в своих исследованиях на недооценку значения христианства в русской жизни. Так Евгений Васильевич Спекторский, бывший профессор и ректор университета Святого Владимира в Киеве, в 1920 году покинувший Россию и в эмиграции работавший в Белграде, Праге, Любляне, а после Второй мировой войны — в Италии и США, профессор Белградского и Люблянского университетов и Свято-Владимирской духовной семинарии в Нью-Йорке, автор книг по истории и культуре России, в том числе книги “Христианство и культура”, вышедшей в 1925 году, ставил вопрос о своеобразии крещения Руси, призывая современников увидеть в этом своеобразии ведущие в будущее прозрения. Он писал: “Принятие христианства нашими предками в трех отношениях существенно отличалось от крещения других народов. Во-первых, оно было делом сознательного выбора. Во-вторых, оно не сопровождалось ни внешним, ни внутренним насилием. Наконец, в-третьих, разрыв с язычеством был более радикален, чем в Западной Европе.
