Захар Прилепин - Книгочёт. Пособие по новейшей литературе с лирическими и саркастическими отступлениями
Хотя сам факт несомненной удачи – даже не удачи, а ожидаемого результата отлично сделанной работы – все упомянутое мною никак не отменяет.
Анна Козлова
Плакса
(М. : СовА, 2005)
Если мне, упаси Бог, придется спорить с феминистками и мы заговорим о литературе, я скажу им: «Главное доказательство того, что женщины не мыслят жизнь без мужчин, заключается в том, что женщины написали тонны романов на тему “Все мужики – сволочи”. Мужчины же романов на тему “Все женщины – продажные твари” почти не пишут, а если пишут, то повествуют об этих “тварях” с любовью или как минимум страстью».
Анна Козлова написала хороший роман, одной из несомненных идей которого является вышеназванная сентенция «Все мужики – сволочи».
Цитирую: «…мужчины большей частью своей никчемны, потому что, встречаясь за свой короткий, мышиный век с сотнями женщин, всего лишь ковыряются гнутым ключом в замке на двери, которую им не суждено открыть».
Героиня (русская девушка) живет в Арабских Эмиратах с мужчиной по имени Дауд, главное его достоинство – огромный половой орган. Очень много колоритных пьянок и безумного русско-азиатского (гремучая смесь!) разврата с, кажется, неосмысленными аллюзиями на «Декамерон».
Потом героиня возвращается в Россию (Дауд изменил ей с ее же сестрой) и знакомится с русским парнем, который по всем параметрам Дауду проигрывает. Однако героиня уже беременна. Черт знает, что делать дальше. Перцу в текст добавляет, что русский парень чем-то напоминает одного известного журналиста, по совместительству сына Александра Андреевича Проханова.
Мужчинам в книге не только предоставляют возможность продемонстрировать свою, скажем так, стать, но иногда и дают слово. Они говорят женщинам, нашим современницам: «Вы работаете, все делаете сами и не выходите замуж, потому что думаете, что кто-то посягнет на вашу свободу. А потом в тридцать пять лет вы рожаете ребенка “для себя” и растите травмированного психопата, у которого с детства складывается заведомо порочное восприятие семьи как структуры, состоящей из одной доминирующей личности!»
Мужчинам отвечают: «Ребенку нужна любовь, а не номинальное присутствие мужика, который не помнит, когда у ребенка день рождения, и, пьяный, кричит на его мать, что она – проститутка».
Книжка написана на редкость живо и остро, а то, что она посвящена тем самым темам, обсуждению которых женщины и так посвящают серьезную часть своей жизни, – это только хорошо. Теперь у негативного женского мироощущения есть своя Библия. От Ани Козловой.
Чтение Козловой наводит на одну элементарную мысль. В плюс мужчинам можно записать то, что они в силах говорить (и сочинять) не только о женщинах, а вообще о чем угодно, а женщины (особенно молодые женщины), даже если мужчины не являются центром их повествования, и молчат-то все равно о мужчинах. То есть либо существует мир, в котором есть мужчина, либо мир, в котором нет мужчины. Мужчина, какой бы он ни был скот, – все равно точка отсчета.
Не знаю, как женщин, а меня это устраивает.
Анна Андронова
Побудь здесь еще немного
(М. : Астрель, 2011)
Не совсем женская проза, а скорее проза о женщинах. Это – разница.
Анна Андронова – врач-кардиолог, но занимается она не записью «докторских хохм», ныне активно публикуемых и ставших с какого-то момента (и на какой-то момент) модными, а – давайте без обиняков – литературой.
Тут можно говорить о качественном тексте безо всяких скидок («ах, как интересно – пишущий врач, всегда так интересно что-нибудь эдакое почитать»), а по гамбургскому счету.
Тем более Чехов и Булгаков доказали, что врач – профессия не самая лишняя для пишущего человека.
Фигурально (чуть излишне фигурально) выражаясь, писатель имеет дело с голым человеком. С человеком без всего наносного. И тут либо война, либо тюрьма, либо больница все ставят на свои места.
Единственная, может быть, проблема Андроновой в том, что она, судя по всему, не имеет литературных сверхзадач. Она не пишет великую книгу, она не творит – она рассказывает истории.
Ее умение, а точнее будет сказать, ее литературное мастерство почти незримо. Нужен достаточно внимательный читатель, чтоб обратить внимание на то, что молодая женщина Женя, у которой болеет маленький сын, «семь дней живет дома, подчиняясь градуснику, как дирижеру». Или на то, с какой легкостью в рассказе «Собака.Ru» автор попеременно выдает то человеческий характер в одном абзаце, то характер домашнего питомца этого человека в одной строке, то – тремя взмахами кисти – еще одну бабушку с поводком, то – стремительным рисунком – очередного выгуливаемого зверя на поводке. На то, наконец, как не тривиально и вовремя Андронова умеет завершить всякий свой рассказ…
Природная какая-то скромность стоит за литературным рукоделием Андроновой.
И это, конечно же, чеховская черта.
От Чехова (уж не знаю, от писателя или от врача) у Андроновой одна очень важная и даже определяющая вещь. Казалось бы, все, что она описывает, – ну, мягко говоря, безрадостно. Слабые мужчины, замученные женщины, постоянно болеющие дети, которым вечно не хватает внимания занятых то работой, то разводом родителей, золотые рыбки в аквариуме дохнут, не успев исполнить ни одного желания, чтоб завести хоть одного мужика в доме, женщины заводят собаку, породистые и когда-то красивые псы стареют, становятся плешивыми, слепнут и пахнут чем-то неживым, подруга героини то ли травится таблетками, то ли врет, что отравилась, чтоб привлечь к себе хоть чье-то внимание, а врач на работе – красивый и неглупый мужик – спит со всеми медсестрами в больнице, хотя любит – ну да, так бывает, – безумно любит свою жену. Тоска какая, Боже ты мой. Так бы и бил бы всех этих людей палкой по голове, чтоб вразумить хоть чуть-чуть.
Но, странный парадокс, у Андроновой (как, говорю, и у классика), с ее полным отсутствием и моралите, и хоть сколько-нибудь счастливых финалов, всегда присутствует тайное, будто бы за пределами текста, тепло.
Это очень христианская литература, хотя о Боге и о вере там не говорится вообще ни разу – за исключением последнего (и самого неудачного в сборнике) рассказа.
И, опять же, как в случае Чехова: единственное, с чем не может смириться Андронова – смирившаяся и с мужской безответственностью, и с женским, от одиночества и тоски, распутством, и с болью, и с изменами, и даже со смертью, – она не может смириться с пошлостью.
Действие в большинстве текстов происходит в больницах, и вот мы видим, как к лежачей, после инсульта, бабушке кидается внучка: «Бабуленька, вставай!»
«…внучка, как Мальвина: туфли на каблучищах, коротенькое платьице с пышной юбкой, глаза накрашены как будто ваксой. Вера удивлялась – каждое утро так краситься, чтобы потом явиться в больницу, там рыдать, размазывать все по щекам и в конце концов в туалете смыть холодной водой. И волосы. Желтого цвета, каждый день завитые заново на бигуди, так что вокруг макушки полоски от бигудевых резинок. Жалкие локоны вокруг размазанного лица в красных пятнах. И опять Вера удивлялась – стала бы она завиваться, и каждый день вставать на каблуки, и надевать это Мальвинино платье, если бы у нее в двух больницах умирали бы самые родные люди?»
Но даже на вопиющую – оттого, что на виду у смерти – пошлость у Андроновой нет сил сердиться и ненавидеть ее.
Сил вообще очень мало, их надо беречь.
Сравнение с Чеховым не должно вас пугать. Очевидно, что Чехов – гений, а Андронова, как и все мы, – нет.
Но даже то, что в ее прозе может показаться слабостью, тоже по-своему важно и в чем-то очаровательно. Я говорю о манере Андроновой на первой же странице своих маленьких повестей выпускать на волю сразу три, четыре, пять, глянь – уже и семь персонажей.
С одной стороны, это вообще признак женского разговора и женского мышления: «Помнишь, шурин соседки – которая с моей подругой, еще по той, прежней работе, делила мужика…»
С другой – в текстах сразу же становится многолюдно, как в прихожей, полной гостей: немедленно надо прислушиваться и присматриваться, чтоб не перепутать голоса, и шубы, и судьбы.
В конце концов, что Андронова умеет – так это в каждом человеке рассмотреть то, где у него болит. Болит ведь только человеческое.
У всех болит, как выясняется. Даже у той дуры, что каждое утро красится, а потом бросается, размазывая ваксу по щекам, на умирающую, ничего уже не видящую и не слышащую бабушку.
У всех без исключения есть человеческое.
Отчего ж мы так грустно живем, Ань?
Четыре раза по десять
О лучших книгах «нулевых»
Несколько отступив от «нулевых», можно позволить себе подвести некоторые – исключительно мои личные – итоги, касающиеся русской словесности.
