Итоги Итоги - Итоги № 1 (2013)
— Война вас застала в Москве?
— Детские воспоминания о том времени связаны с постоянными учебными тревогами. В мои обязанности входило заботиться о бабушке, которая плохо слышала. Я нередко посещал библиотеку в Георгиевском сквере, и одна из воздушных тревог застала меня в библиотеке. Помню, как я что есть силы бежал домой, чтобы успеть отвести бабушку в бомбоубежище. Жили мы тогда в деревянном доме в Кабанихином переулке. Это недалеко от того места, где сегодня расположен вход на новую территорию зоопарка со стороны Зоологической улицы. Дом был достаточно прочный, его строил еще мой дед, рожденный за год до освобождения крестьянства. Бабушка была бесприданницей, но ее дядя — лесопромышленник Филимонов — в качестве приданого подарил ей средства на этот дом. Так дед стал домовладельцем, мещанином. После революции ему пришлось дом отдать новым властям, и там сделали ЖАКТ — жилищно-арендное кооперативное товарищество.
С началом войны моего отца перевели на работу в Комитет стандартов, и в июле 41-го эту структуру эвакуировали в Барнаул, так мы с семьей отправились в Сибирь. Ехали в теплушках — товарных вагонах с нарами по стенам. Ехали через разные города — Казань, Новосибирск… Остановки случались как придется, и я все время очень боялся потеряться — остаться на станции, если поезд вдруг отправится.
В Барнауле нас поселили в деревянном здании школы. Там я учился у очень хороших учителей, тоже эвакуированных из разных городов. В свободное время вместе с отцом я ходил в кабинет партпросвета читать журналы. В «Вопросах истории» печатали много материалов о войне, откуда мы узнавали о боях под Москвой, о том, как немцы вышли к каналу Москва — Волга.
Кругом все что-то делали для фронта, нам с ровесниками тоже хотелось поучаствовать. Помню, нам давали огромный ствол сосны, который надо было распилить и нарубить дров. Однажды я один двуручной пилой справился сам чуть ли не с целой сосной. По дому тоже помогал, как мог. Прожили мы в Барнауле до мая 1943 года, а потом вернулись в Москву. Осенью я поступил в школу. Поначалу долго отставал. Приходилось много читать, чтобы нагнать одноклассников. Зато понял, что самостоятельно программу можно осваивать быстрее. И решил попробовать сдать экзамены экстерном в 110-й школе. Она знаменита тем, что ее оканчивал наш нобелевский лауреат Андрей Сахаров. Получилось: в 1944 году стал выпускником и поступил в Институт иностранных языков. Правда, чтобы поступить, мне надо было получить разрешение комитета по делам высшей школы. На прием я попал к начальнику Отдела высших гуманитарных учебных заведений, весьма известному филологу Николаю Чемоданову. Он был мягкий человек, и я очень легко убедил его разрешить мне сдавать экзамены. По окончании иняза поступал сразу в две аспирантуры — в аспирантуру иняза на лингвистику и в аспирантуру Московского университета. Зачислили меня и туда и туда. В результате остановился на американской литературе на филфаке МГУ. А потом по распределению пошел работать в Издательство иностранной литературы, которое делало переводы иностранных писателей.
— Наверное, работа литературного редактора была не слишком увлекательной?
— Не скажите. Одной из книг, которую я редактировал, был сборник стихов кубинского поэта Николаса Гильена. А предисловие к ней написал Илья Эренбург, человек строгих нравов, как сейчас сказали бы — крутой. Он сразу заявил, чтобы ни одной строки, ни одной запятой в его статье поправлено не было. Пока работал над текстом, пару раз общался с ним по телефону, но беседы наши были, мягко говоря, краткими. В результате со сборником вышел курьез. Вызывает меня к себе главный редактор издательства Павел Вишняков и начинает возмущаться, мол, посмотрите, что вы пропустили. В стихотворении, посвященном Сталину, оказались такие строки: «Долгий нос твой, тукан…» Вишняков сам не свой: «Вы что, над Сталиным издеваетесь?» Я отвечаю, что тукан, мол, это воробей кубинский, но если что не так, давайте заменим эту птичку на орлана, но, говорю, учтите, что орлан питается падалью. В результате все-таки поставили орлана.
Интересно, что Эренбург потом был в числе писателей, к чьему мнению прислушивались в ЦК, когда рассматривалось предложение о создании факультета журналистики МГУ. Считается, что он был создан по личному приказу Сталина, но это не совсем верно. Решение принимали в ЦК в 1947 году. До этого проводились специальные встречи с писателями, на которых они высказывались о том, каким должен быть факультет. В стране тогда был дефицит журналистов, поскольку те специалисты, которых готовила партшкола и которые занимали руководящие должности, скажем так, не очень дружили с литературой. Отделение журналистики должно было влить новую кровь в профессию, подготовить современных корреспондентов. Одним из первых выпускников набора 1947 года, кстати, стал Алексей Иванович Аджубей, который потом работал редактором «Известий». Конечно, ему помогало то обстоятельство, что он был знаком с дочерью Хрущева Радой и потом женился на ней. Но все равно лично я считаю его очень смелым человеком, который обновил «Известия». Если до этого они издавались утром, то он превратил их в вечернюю газету. К тому же начали выходить два издания — московское и союзное, на тот момент это было в новинку.
— Как вас судьба привела на факультет журналистики?
— Одновременно с работой редактором в издательстве я на филфаке читал лекции по истории литературы. А на созданном отделении журналистики не было преподавателя зарубежной журналистики, и эту должность предложили мне. К 1951 году, когда я окончил аспирантуру и защитил кандидатскую, уже вовсю читал лекции для будущих журналистов. В 1952 году основали факультет журналистики, а в феврале 1953 года он получил право создавать новые кафедры, и я перешел сюда на полную ставку. Правда, именно в тот момент моя судьба могла кардинально измениться и пойти по партийной линии, но этому помешала сама Фурцева. Я входил в комитет комсомола Института иностранных языков. Там меня приняли в партию и хотели продвигать по этой линии, для чего вызвали на бюро райкома, секретарем в котором была Фурцева. Очень приятная женщина, вежливая, такой нормальный партийный бюрократ. Посмотрела она на меня, 18-летнего, и говорит: «Молод еще, пускай работает в комсомоле». Кстати, много лет спустя я руководил дипломной работой ее дочери…
Фурцева не дала мне ходу, а я и не возражал, поскольку, честно говоря, особо в партийную деятельность не стремился. Потом, правда, мне снова предлагали партийную работу — в международном отделе ЦК. Я даже заполнил необходимую анкету и благополучно забыл об этом. Вдруг через какое-то время звонок: «Выходите на работу». Я учился в аспирантуре и сказал, что должен поговорить со своим руководителем. Пошел к профессору Геннадию Николаевичу Поспелову, и он сказал без обиняков, хотя, наверное, и рисковал: «Нечего там делать, учитесь в аспирантуре». Я позвонил и отказался. Об этом решении не жалею до сих пор. Мне всегда было интереснее заниматься журналистикой и литературой.
— Эти события происходили в середине 50-х. Умер Сталин, прошел ХХ съезд, началась оттепель. На характере «новорожденной» советской журналистики это не могло не отразиться.
— Еще как отразилось! К тому времени, как был развенчан культ личности, я стал заместителем декана по заочному отделению и помню выступление на факультете секретаря ЦК по идеологии Дмитрия Шепилова. «Нужно менять журналистику,— говорил он, — пора перестать называть американских журналистов акулами империализма». У прессы, по его словам, появляются другие задачи, она должна поднимать внутренние проблемы, главная из которых — накормить народ. Слушать все это было чрезвычайно интересно, студенты воодушевились — они устраивали собрания, где очень резко выступали в защиту решений XX съезда, практически взбунтовались против некоторых преподавателей, которые, с их точки зрения, придерживались консервативных взглядов. В первую очередь это касалось преподавателей истории и партийной советской печати, чей курс во многом основывался на решениях партии. Студентам хотелось нового, и они открыто об этом говорили. Я отлично помню, как на собрании в Коммунистической аудитории — сейчас она называется Чеховской — горячо выступала наша студентка Оля Кучкина, которая впоследствии стала известной журналисткой. Правда, вскоре страсти поутихли. Райком партии устроил разбирательство, которое повлекло за собой отчисление студентов. Особенно активных отчисляли за различные прегрешения, например за то, что кто-то не пошел на выборы. Спорить с чиновниками было очень трудно, и мы, увы, не могли помешать отчислениям. Впрочем, все эти события подробно описал в своем романе «От весны до весны» преподаватель нашего факультета Василий Петрович Росляков. Но с другой стороны, в результате волнений было принято решение издавать факультетскую газету «Журналист», которая выходит до сих пор. Так мы пытались создать условия для новой журналистики, которую требовали студенты. Тогда же построили типографию, которая располагалась в здании на Моховой, 11.
