Газета День Литературы - Газета День Литературы # 173 (2011 1)
М.Л., О.Р.: Давайте поговорим о вашей книге "Жертвенная чаша". Почему было выбрано такое название?
С.К.: Потому, что практически все герои этой книги, можно сказать, из этой жертвенной чаши испили. Это касается и тех, чья судьба завершилась трагически, и ныне живущих писателей (которым тоже посвящены несколько работ в этой книге), знающих, какую цену нужно заплатить за подлинное художественной слово. Книга строилась одновременно и по принципу избранного из написанного за 25 лет, но в то же время она складывалась в такое единое композиционное полотно, когда можно было органично переходить от одной главы книги к следующей, от одной части к другой, чтобы панорама литературной духовной жизни как бы разворачивалась на протяжении книги от начала века к его концу.
М.Л., О.Р.: Скажите, почему статьи "Голос в серебряном просторе" и "Мой неизбывный вертоград…" написаны с промежутком в 20 лет? Что заставляло вас вновь возвращаться к данным темам, конкретно к творчеству Маркова и Тряпкина?
С.К.: О Николае Ивановиче Тряпкине у меня написано много статей, и "Мой неизбывный вертоград…" была одной из последних, созданных в 80-е годы, но которая потом на протяжении моего последующего общения с Николаем Ивановичем вплоть до его кончины, естественно, дополнилась несколькими очень важными штрихами и несколькими дополнительными фактами и деталями, которые я не мог проигнорировать, не мог не включить их в текст о нём. Сами понимаете, поскольку эти дополнения происходили на протяжении последних 10 лет, соответственно, под статьёй стоит и такая дата. То же самое касается и Сергея Николаевича Маркова. Мной была составлена книга избранных сочинений, такой полновесный том Сергея Маркова в приложении к "Тобольскому альманаху", но книжное приложение, к сожалению, до сих пор не увидело свет по финансовым причинам, а книга готова давно. И вот собственно последняя редакция статьи, которую я писал для этого однотомника, она и вошла в книгу "Жертвенная чаша".
М.Л., О.Р.: Когда вы открыли для себя Веру Галактионову? Что именно привлекло вас в ней?
С.К.: Творчество Веры Галактионовой открылось для меня в 2001 году, когда я взял в руки её книгу "Слова на ветру опустевшего века", это была её первая книга, изданная в Москве. И когда я прочитал все повести, рассказы и очерки, из которых составлена книга, я понял, что имею дело, во-первых, с удивительной глубиной прозорливости прозаика, во-вторых, с человеком, мастерски владеющим художественным словом, что в начале XXI века в принципе было каким-то чудом. Мне казалось, что подобного рода мастерство владения, воплощения каких-то подспудных мировых токов художественным словом уже практически утеряно, ему просто уже неоткуда взяться, поскольку вся окружающая атмосфера этому не способствовала, она как бы уничтожала подобную возможность. Взяв в руки книгу, в которой эта концентрация художественной энергии как бы пронизывала слой бытийной энергии на встречном движении, которые совершались на протяжении повестей и рассказов, для меня стало очевидно, что это прозаик редчайшего таланта, редчайшей художественной силы и, как оказалось, к моему полному ошеломлению, практически неизвестный современному читателю. Я посчитал своим долгом его, что называется, открыть для читателя. Вот так была написана статья "Беззаконная комета".
М.Л., О.Р.: В статье "Страна негодяев. Год 2005-й" вы указываете на многие несоответствия фильма "Есенин" с реальными событиями. Как вы думаете, причина этого – неграмотность режиссёра или политический заказ современности, когда вновь предпринимается попытка осквернить личность и творчество Есенина?
С.К.: Я считаю, что это всё вместе взятое: с одной стороны, абсолютная неразборчивость сценаристов, которые не посчитали необходимым по-настоящему вдуматься в есенинскую биографию, даже не умудрились пригласить себе достойного консультанта для работы и посчитали возможным сделать такую нарезку ножницами из разных эпизодов жизни Есенина и, что называется, сшить их на скорую руку в некое единое целое, которое в результате именно такого процесса работы единым целым и не получилось. Конечно, я думаю, сыграла и свою роль определённая конъюнктура не столько даже политическая, сколько ныне кинематографическая, когда для того, чтобы фильм был куплен и пущен в прокат, особенно на телевидении, необходимо подбавить как можно больше "жареных" фактов, не думая и не говоря об их достоверности. Необходимо сделать так, чтобы зрителю было нескучно. Вот это самое "нескучно" наложило определённую печать на этот фильм, в результате чего человеку, действительно любящему Есенина и хорошо знакомому с его биографией, смотреть этот фильм было самое настоящее мучение, как это было со мной. Я тщетно пытался отыскать ну хоть что-то в этом кинополотне, что отвечало бы хоть какому-то минимально объективному представлению об этой сложнейшей, драматичнейшей, богатейшей по наполненности фигуре в русской литературе начала XX века, в которой сконцентрировалось всё: и образ русского человека на переломе времён, и образ великого поэта, который, можно сказать, дал заряд на будущее, которым люди пользуются по сей день. Ничего этого, к сожалению, я не увидел. Я увидел абсолютно кичевое сочинение, которое только может невероятно понизить образ Есенина в глазах ныне мало читающих и мало знакомых с историей литературы людей, которые этот фильм смотрели.
М.Л., О.Р.: На протяжении всего творческого пути вы постоянно обращаетесь к личности Сергея Есенина. Это связано с тем, что когда-то вы прикоснулись к архивным свидетельствам жизни поэта, или вашим личным отношением к его творчеству?
С.К.: Это связано с очень многим. Это связано, конечно, и с работой над архивными документами, это связано и с такой, что называется, иррациональной тягой к есенинскому слову, которое завораживает само по себе. Всё время пытаешься отыскать тайну вот этой спокойной глубинной простоты, с которой он сосредотачивает в своём слове те муки, надежды и чаяния русского человека на протяжении мучительнейшего XX века, который заново переживает ощущение разрыва и раскола внутри себя, и собранности этого внутреннего мира нет и по сей день.
В то же время это, если угодно, воплощение в поэзии некоего уникального мира, такого настоящего русского мифа, который подвергался вот этому расколу и разлому на протяжении десятилетий и в то же время оставался как будто неуязвим в есенинском сознании. И вот ощущение этой неуязвимости было передано читателям Есенина, и не только им, но и последующим поколениям. Я только этим могу объяснить то, что Есенин, приговорённый к забвению и молчанию, единственный из всех русских поэтов, к этому приговорённых, сумел только силой своей поэзии, силой своего дара разорвать эту паутину. Ни одного больше поэта не читали в таком количестве списков по всей России. Никогда и ни у кого больше не было такого читателя, который, можно сказать, спасал русского человека в себе благодаря Сергею Есенину.
Разгадать подобные загадки было для меня жизненной необходимостью, что и вызвало постоянное возвращение к фигуре этого поэта.
М.Л., О.Р.: Кожинов утверждал, что "писателями рождаются, а критиками становятся", Казинцев считает, что "искусство критика изначально связано с чужим текстом". Как вы соотносите понятия "критик" и "писатель"?
С.К.: Я считаю, что критика – это один из самых сложнейших жанров в литературе. Во-первых, потому что критик изначально ограничен тем пространством, в которое его заключает писатель. Но при этом в работах критика, если он настоящий, происходит одновременное познание мира через литературу и познание литературы через мир. Добиться вот этого гармоничного сопряжения, всегда – безусловная удача, в самом настоящем смысле слова, адский труд. Поэтому критик, этого добивающийся, я считаю, достигает тех пределов, которые только и могут служить для каждого последующего критика высочайшей планкой. Такими критиками на моей памяти были Вадим Кожинов, Юрий Селезнёв, Анатолий Ланщиков и ещё два-три человека, которые посвящали свои работы современной литературе.
М.Л., О.Р.: Вы – исследователь жизни и творчества Есенина, Клюева, Васильева. Биограф, критик, писатель, какая ипостась вам ближе всего?
С.К.: Я бы назвал себя писателем, работающим на ниве истории литературы. Это была бы самая точная характеристика.
