Николай Пиков - Я начинаю войну!
Обычно совещания проводились в узком кругу: Устинов, Огарков, Ахромеев, Андропов, Крючков, Пономарев, иногда и Ульяновский.
Совещания проводились в Ореховой комнате. Она расположена между залами заседаний и приемной кабинета Генерального секретаря. Там всегда собирались. Считалось, что когда члены Политбюро собираются или какая-то группа членов Политбюро, то им надлежит встречаться не у кого-то из них по месту работы или жительства, а в расположении апартаментов Политбюро. Эти встречи проходили там, — ну, иногда, когда потом заседала комиссия по Афганистану в более широком составе, с приглашением представителей из Кабула и ведомств, собирались в ЦК, в зале заседаний Секретариата. В рабочем порядке никаких протоколов этих встреч не велось. Если договаривались подготовить предложения для внесения на Политбюро, если нужно было принимать какое-то решение или там указание нашим представителям в Кабуле, ну, тогда они на уровне замов после этого собирались, готовили эти предложения и вносили для рассмотрения, а протокольных каких-то записей не велось.
Наверное, это сложилось исторически и давным-давно. Хотя не исключаю, что в этом процессе был такой нюанс. Два-три человека — члены Политбюро — встретились неизвестно где и неизвестно о чем говорят, а тут официальная резиденция, и хотя не в полном составе, но Политбюро. Члены Политбюро встречаются для обсуждения тех вопросов, которые Политбюро же поручило им, так сказать, наблюдать и вести.
Что касается прослушивания, я знаю, что службы Госбезопасности тщательно следили и проверяли время от времени все эти помещения в предположении, что они могут прослушиваться, чтобы убедиться, что это не происходит или, во всяком случае, что эти помещения технически защищены.
В декабре, где-то с 8 по 10 декабря, я отсутствовал на работе, так как болел до конца месяца и не знал о происходящем по афганской проблеме.
Как мне после стало известно, Устинов впервые дал устное указание 10 декабря насчет подготовки одной военно-воздушной дивизии и трех, по-моему, мотострелковых дивизий для возможной операции в направлении Афганистана. Но только 12 декабря к концу дня было принято политическое решение на ввод войск в Афганистан. По моим данным, это решение было принято в очень узком составе, это не было заседание Политбюро, участвовали там Брежнев, Андропов, Устинов, Громыко, в чем я твердо уверен, Суслов там был. Косыгина не было, он в это время болел. Тихонов, который исполнял его обязанности, тоже там не присутствовал.
Никакого письменного решения, которое потом поступило бы в МИД, в Министерство обороны или еще куда-то, не было, как я знаю. Устинов после этого своим объявил, что вот принято политическое решение.
Огарков, который был тогда начальником Генштаба, по моим данным, находился в приемной там же, где происходила эта встреча, но в самой комнате, где шел разговор и принималось решение, его не было, его мнение в этот решающий, окончательный момент никто не спрашивал. Устинов вышел и сказал ему: «Вопрос решен. Поехали в Генштаб, надо принимать соответствующие меры». Здесь я могу сказать, но опять-таки основываясь уже на своих разговорах с Огарковым, Ахромеевым, Варенниковым. Они относились отрицательно к вводу войск. Будучи военными, не высказывали каких-то политических возражений против решения, в вопросы высокой политики не вдавались, но они объясняли свою позицию тем, что эта операция не может быть выполнена силами 70–75 тысяч человек, о которых вначале шла речь, что неизбежно туда мы должны будем посылать все больше и больше, втягиваться, и все равно было неизвестно, сколько потребуется войск для того, чтобы навести там порядок, ссылаясь на пример того же Вьетнама, что у американцев было войск около 650 тысяч, да и невозможно без того, чтобы не выводить войска из Центральной Европы или оголять китайское направление, которое в ту пору было у нас весьма неспокойным. Поэтому они делали вывод, что эта операция бессмысленна и на нее нельзя было идти. Но на это им было сказано, что вы есть генералы, вам надо исполнять решение, а политическое решение как таковое принято.
Насколько я помню и понимаю, задача никем четко не формулировалась и не осознавалась и теми, кто принимал решение. Во всяком случае, когда 24 декабря, по моим данным, Устинов собрал своих заместителей, главкомов, еще кого-то, руководящий состав Министерства обороны и сообщил, что принято решение Политбюро, была долгая молчаливая пауза. До этого об этом знали только несколько человек в Генштабе, в Туркестанском военном округе начали вести подготовку, но даже руководство Министерства обороны не было осведомлено об этом. Он тогда даже не сформулировал задачи и цели ввода войск. В тот же день, правда, впервые в письменном виде, 24 декабря, была подписана Устиновым директива на ввод войск. В письменном виде впервые. Устные распоряжения, начиная с 10 декабря и тем более после 12-го, когда окончательно было решено политическим руководством, отдавались, но письменный документ был подписан 24-го, цель была сформулирована очень и очень в общем: «…с целью оказания интернациональной помощи правительству Демократической Республики Афганистан и пресечения возможных угроз для безопасности Советского Союза». В более конкретной форме, но в ходе устных разговоров, распоряжений речь шла о том, чтобы наши войска были размещены гарнизонами в основных центрах, прежде всего в Кабуле, в провинциальных административных центрах, на аэродромах, тем самым высвободив собственные афганские войска для более активных действий против оппозиционных вооруженных формирований. К тому же некоторые наши товарищи считали, что само присутствие наших войск окажет отрезвляющее влияние на эту оппозицию и все обойдется без больших жертв для нас и более-менее спокойно.
На самом деле все получилось наоборот, всю войну практически уже вели впоследствии наши войска. И, конечно же, вот этой системы, чтобы наши стояли в гарнизонах и не принимали участия в боевых действиях, не получилось. Уже где-то к концу февраля 80-го года, то есть буквально через два месяца, наши войсковые части начали принимать участие в операциях.
Когда я сказал об этом Андрею Андреевичу Громыко, то оказалось, что он этого не знал, и на ближайшей встрече с коллегами он этот вопрос поднял, вот, дескать, мы с вами договорились, только чтобы они стояли, а поступают сведения уже об их участии в боевых действиях. На это Устинов ответил: «Да, очень просили афганские руководители в порядке проведения отдельных операций оказать помощь по поискам и уничтожению тех отрядов, которые особенно досаждают. Ну, мы с Андроповым посоветовались и такое вот оперативное решение приняли… То есть это не считалось даже каким-то изменением, так сказать, предыдущих решений и политики».
Ввод войск начался 25 декабря в 15:00 московского времени. И нашими военно-транспортными самолетами, направлявшимися в Кабул, и нашими мотострелковыми дивизиями.
Кстати, встречал нашу первую колонну на афганской территории старший брат Амина, который был в то время на севере Афганистана, то есть это для Амина не было действительно неожиданностью. Кое-кто так толкует, что мы действовали даже без ведома Амина, — это абсолютно неправильно, он сам тоже ставил вопросы и, конечно же, был осведомлен.
Могу совершенно определенно и с полной ответственностью сказать, что наше главное внешнеполитическое ведомство, каковым было Министерство иностранных дел, абсолютно не привлекалось. Никто, кроме Громыко как участника принятия этого решения, не привлекался. Насколько я знаю, очень и очень узкий круг высших военных руководителей был посвящен в это…
Операция огромная, последствия политические, военные, какие угодно, огромные… Изначально ничего не просчитывалось, не прорабатывалось разными ведомствами. С даудовской операции, когда его убили, а Пузанов в это время уехал на рыбалку, как он сам рассказывал. После запроса из Москвы узнавали в приемной: убит или не убит. Высшие военные руководители получили указание на проработку возможных последствий — что, как будет, но заблаговременно ничего не было сделано, до принятия решения о вводе.
Практически, даже с точки зрения военно-технической, операция была совершенно неподготовленной. Войска вводились не полностью укомплектованные, из состава непосредственно Туркестанского военного округа. Из резервистов. И пришлось уже в январе-феврале следующего года менять значительную часть состава, перебрасывать из других округов служивых людей, заменять, вывозить обратно тех, кого впопыхах набрали и завезли в Афганистан. Так что и чисто в военно-техническом отношении она тоже была не подготовлена.
Сегодня я могу определенно и твердо говорить, что Громыко не мог первым высказаться в пользу ввода войск. Сужу по тем обсуждениям, которые у меня были с ним вот до октября, его настрою и его аргументации против моих доводов, и из некоторых разговоров уже после мне было ясно, что не он проявил инициативу. Кто из тройки: Андропов или Устинов, а в основном все-таки тройка определяла в ту пору эти решения, — я мог только догадываться. Я и сейчас не могу с абсолютной уверенностью сказать, что первым высказался Устинов или Андропов, хотя больше я склонялся к тому, что, видимо, первым высказался в пользу этого, как ни прискорбно, Андропов. Я мог об этом догадываться, исходя из того, что я знал настрой его служб, его подчиненных, которые уже в течение какого-то времени были все за все более активные наши действия, вплоть до каких-то операций, пусть краткосрочных, а в общем-то, и более масштабных операций. Но до каких-то пор он не воспринимал это…
