Виктор Слипенчук - Восторг и горечь (сборник)
Конечно, человек не вечен, и иногда так случается, как случилось, например, со Стендалем. Только спустя десять лет после смерти было издано его собрание сочинений, которое послужило толчком к его национальному и мировому признанию. Он стал классиком. Впрочем, а разве не то же самое произошло с романом «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова, который был издан спустя двадцать лет после смерти автора и вошёл в сокровищницу национальной и мировой литературы?!
Главное в присуждении литературных и других премий – честность. Премии помогают в мотивации, в стремлении к совершенствованию своего мастерства, но они отнюдь не являются окончательной оценкой творчества того или иного литератора. Окончательную оценку выносит время, а у времени своё жюри, неподвластное междусобойчикам: ты – мне, я – тебе.12. – Ваши книги написаны хорошим, правильным русским языком, в отличие от птичьего постмодернистского языка, который зачастую непонятен даже самим его приверженцам. Вы подолгу работаете над своими текстами? Какой этап работы самый трудный?
– Я уже говорил выше – преодоление косноязычия. Но самый-самый трудный, как вы говорите, этап работы – это всё-таки когда идёшь по этапу (сюда я включаю подписку о невыезде, перехват писем, телефонных разговоров и так далее). Дело в том, что с автора никто и никогда не снимал ответственности за опубликованное произведение – ни в демократическом обществе, ни в тоталитарном.
Я стал писать и публиковаться сравнительно рано. И в свои четырнадцать лет считал признаком самой высокой одарённости – угождать требованию газеты. Так сказать, эй, вы там, газетчики, чего изволите, сообщите, и не успеете глазом моргнуть, как сработаю и всё, что надо вам, выдам на-гора в лучшем виде.
В школе, в районной газете знатоки поэзии разводили руками и в изумлении покачивали головами: ну уникальный случай – талант с тремя восклицательными знаками. А я бы сегодня сказал: с шестью, с шестью восклицательными знаками! В самом деле, что может быть унизительней творческого угодничества. Но, как говорится, жажда быть признанным талантом застила глаза, и я до того поднаторел в делании стихов, что мне писали из многотиражки совхоза «Путь к социализму» прямым текстом: а теперь, дорогой юный талант, напрягитесь, ждём ваше стихотворение к празднику Октября.
Словом, с юности доподлинно знал: какое произведение напечатают, а за какое могут и пожурить. А на Всесоюзной ударной комсомольской стройке Алтайского коксохимического завода за повесть «Преодоление» (была напечатана по недосмотру властей в альманахе «Алтай») по полной программе довелось узнать и осознать ещё и «уголовную ответственность» за своё сочинение. Впоследствии об этом написал и издал повесть «Огонь молчания», а сейчас лишь скажу, что любой опыт в писательском деле полезен. Во всяком случае, когда говорят о необходимости цензуры – знаю точно, что писателю, осознающему ответственность перед словом, она не нужна. Но обретение ответственности перед словом – это процесс трудно регулируемый, у каждого это происходит по-своему. У меня преследование Алтайской прокуратурой длилось около двух лет. И если бы не вмешательство Михаила Сергеевича Горбачёва, Георгия Мокеевича Маркова, Сергея Владимировича Михалкова, Сергея Венедиктовича Сартакова, достойное человеческое поведение проректора ВЛК Валентина Васильевича Сорокина, то сейчас, наверное, уже бы и косточки сгнили.
Ну да ладно, самый трудный этап работы над произведением – когда оно написано, опубликовано и вызвало неудовольствие у власть имущих. Именно благодаря твоему произведению начинается, так сказать, этап работы над тобой как автором. Вот когда нужны силы выстоять, не сломаться и в любой ситуации оставаться писателем, то есть быть человеком.13. – В ваших романах «Зинзивер» и «Звёздный Спас» фантастика и реальность существуют рядом. А в вашей реальной жизни были фантастические события?
– Да, были. Возбуждение уголовного дела после публикации документальной повести «Преодоление». В этой повести сохранены все реальные фамилии. Так получилось, что полгода, всю осень и зиму, довелось работать на Коксохиме плотником-бетонщиком. Мы выставляли металлическую опалубку – фундаменты (своеобразные стаканы) для установки колонн деревообрабатывающего завода. Мы хотели этот ДОЗ строить подрядным способом по методу Злобина, то есть строить весь завод с нуля и под ключ. Но возникали всякие искусственные препоны, и я написал повесть, в которой говорилось о приписках, об очковтирательстве, о показухе и так далее.
В общем, написал повесть, а писал её весело, с интересом, и вдруг почувствовал, что её нигде не опубликуют. И действительно, издательство «Молодая гвардия» отказало, причём упрекали меня в основном за малахаи вместо шапок, скафандрового типа робы-брезентухи и граненые носы, мол, нет таких. Положил повесть в стол, так сказать, до лучших времён – в наш альманах «Алтай» поначалу даже не пытался отдавать.
И вдруг первое чудо. В отдел пропаганды Алтайского крайкома КПСС пришёл новый инструктор, курирующий альманах. Инструктор по тем временам сравнительно молодой и к тому же пишущий прозу на исторические темы. Попытка не пытка. Отнёс повесть в журнал. На другой день телефонный звонок от инструктора – повесть понравилась, но он бы не советовал её публиковать. На Коксохиме её не поймут, и у автора вполне могут начаться нешуточные проблемы. Как в воду глядел. КрАЗ дважды едва не наехал на меня – спасался в ледяной воде котлована.
Словом, инструктору как прозаику не хотелось начинать с запрета, и он предоставил мне самому решить: печатать её или не печатать? Естественно, я решил – печатать.
В то время я уже работал собкором газеты «Молодёжь Алтая», а зарплату по просьбе отдела строительства крайкома КПСС и крайкома ВЛКСМ (они меня выдернули из котлована) получал в очередном СУ, строительном управлении. Меня перебрасывали из управления в управление, чтобы не накладно было мне зарплату платить, но зарплата была рядовая. Плотником-бетонщиком в котловане я получал больше.
И что удивительно, когда крайком ВЛКСМ предложил таким способом получать зарплату, у меня никакой искры не проскочило, потому что такой способ оплаты труда по тем временам встречался довольно часто. Хоккеисты были проведены токарями и слесарями. Машинистка в крайкоме КПСС, а зарплата – лаборантки в институте, и так далее. Все эти футболисты, хоккеисты, машинистки, а в данном случае и я, – назывались «подснежниками». Было такое пленительно-наивное название всем этим преступникам. Откуда-то появляются и исчезают. Никто с ними не вёл никакой борьбы – порождение системы.
И вдруг второе чудо. Я уже учусь в Москве на ВЛК, Высших литературных курсах. Внезапно в двенадцатом часу ночи ко мне в общежитие заявляется следователь по особо важным делам, и колесо «правосудия» начинает затягивать меня. Свидетель. Преступник. А когда сложили мою зарплату за пять лет, присовокупив к ней всё, что только можно было присовокупить, вплоть до премии за лучшую публицистику, и таким образом набрав 10 500 рублей, я уже стал не просто преступником, а преступником особо опасным. Основной козырь прокуратуры – многозначительное заявление: вы всего не знаете!
Опись квартиры, имущества, унижения, трусость собратьев по перу – вместо помощи угроза изгнать из Союза писателей. Всё пришлось пережить. А как измывались над детьми! Дочь – ученица пятого класса, круглая отличница, и вдруг сообщает мне, что ей нужны документы для перевода в другую школу.
Мы с женой поехали к классной руководительнице – она в слёзы: завуч школы приказала оформить вашу дочь в «дебильную» школу. Вчера она была отличницей, а сегодня они решили её оформить, причём тайком, в «дебильную» школу. Уверен, что всё это вам, как и мне до сих пор, кажется какой-то нереальной фантастикой. А между тем всё это имело место быть в реальной жизни.14. – Ваши тексты обладают многоплановостью, художественной энергетической сложностью, к ним хочется обращаться вновь и вновь. В чём секрет их долголетия?
– У меня нет оснований, Игорь Павлович, вам не верить, и всё же, если это так, то поделюсь в некотором роде размышлениями на этот счёт. Размышлениями, касающимися всех писателей. Возьмём для примера всем известный отзыв Гоголя об Александре Сергеевиче Пушкине. И отзыв Льва Николаевича Толстого о Николае Васильевиче Гоголе.
«Пушкин есть явление чрезвычайное, – пишет Гоголь в 1832 году, – и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет. В нём русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в той же чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла». В другом месте Гоголь замечает: «В последнее время набрался он много русской жизни и говорил обо всём так метко и умно, что хоть записывай всякое слово: оно стоило его лучших стихов, но ещё замечательнее было то, что строилось внутри самой души его и готовилось осветить перед ним ещё больше жизнь».
