Журнал Русская жизнь - Земство (апрель 2008)
- Туда-с, - отвечал Стречков.
Я написала требование и передала ему.
- У вас все остальное есть? - спросила я.
- Все есть-с, - отвечал он и начал подавать мне пальто.
Я ушла, попросивши его привести в порядок шкаф.
Я вернулась домой страшно утомленной и в самом неприятном расположении духа. Вот она, та практическая деятельность, о которой мы так много мечтаем на школьной скамье и к которой так рвемся во время ученья! Что же она мне дает? Я надеялась принести много пользы своим пациентам и взамен получить огромное нравственное удовлетворение. Но едва ли я принесла настоящую пользу тем больным, которые ко мне сегодня обращались. Нравственного же удовлетворения я никакого не получила. Напротив, мною всецело овладело чувство недовольства собой, сознание, что сегодня я далеко не сделала того, что должна была сделать. По всей вероятности, многие болезни я определила неверно и дала не то лекарство, которое следует.
Я взяла книгу, желая найти в ней ответ на мучившие меня сомнения. Читая, я то убеждалась, что вот такой-то диагноз я поставила верно, то мне казалось, что я вовсе не узнала болезни. Это привело меня в совершенное уныние. Я бросила книгу, оделась и вышла на улицу.
Был прекрасный мартовский день. На небе не облачка. Солнце ярко светило. Кое-где оставался еще снег. На улице господствовала страшная грязь, что не особенно располагало к прогулке. Я скоро вернулась домой. Но солнце успело сделать свое. Я почувствовала себя значительно спокойнее, и веры в свои силы прибавилось.
«…» На другой день в амбулатории со мной повторилось вчерашнее. Опять то же сомнение и недоверие к своим знаниям. Опять к концу приема я была страшно утомлена и недовольна собой. На этот раз неприятное настроение духа усилилось еще тем, что некоторые вчерашние больные вновь явились ко мне, заявляя, что данное лекарство не помогло. Очевидно, они ожидали от меня чуда, а я его не совершила.
- Ты плохого лекарства вчера дала. Муж стонет, мечется. Ему совсем не полегчало, - говорила мне женщина, мужа которой, больного воспалением легких, я смотрела вчера в самом начале приема.
***
- Разве женщины могут быть хорошими врачами? Вон наша докторша совсем по-бабьи ставит диагноз, трусиха страшная. Чуть потруднее больной, сейчас ко мне обращается. Сама не может точно определить болезни. Какой это доктор?
Так как это без всякого стеснения говорилось в обществе, то среди интеллигентной части его, которая и без того недоверчиво смотрела на такое странное явление, как женщина-врач, все более и более укоренялось убеждение, что женщина не может быть хорошим врачом и приглашать ее к больному опасно: вместо пользы может принести вред.
В больнице я познакомилась с врачом, заведующим другой городской амбулаторией. К Шубину поступил один больной с редкой формой болезни и Френкель (фамилия того врача) пришел его посмотреть. Это было в отсутствие Шубина, который этот день совсем не приезжал в больницу, хотя обещал Френкелю показать упомянутого больного. Тот явился и хотел его ждать, но фельдшерица объявила ему, что доктор, пожалуй, совсем не приедет, а здесь теперь докторша, она может показать ему, - и привела его ко мне.
- Д-р Френкель желает посмотреть того больного. Не покажете ли вы ему его? - сказала она мне.
- Очень рад познакомиться с коллегой, - проговорил он, кланяясь мне.
Доктор Френкель был среднего роста коренастый человек с довольно бесцветным и маловыразительным лицом. Мне почему-то показалось, что он похож на Стречкова. Нередко встречаются такие лица, которые в сущности не похожи друг на друга, но все-таки как будто имеют много общего. Чаще всего это сходство зависит от выражения лица.
Я показала Френкелю больного. Он внимательно его осмотрел и спросил меня, согласна ли я с Шубиным в диагнозе. Я указала ему на некоторые признаки, которые как будто противоречат последнему. Френкель согласился, что действительно тут как будто не совсем то, что думает Шубин. Затем он попросил меня показать ему еще интересных больных. Я охотно согласилась.
- Вот нового сегодня привезли, - сказала я. - Шубин его еще не видел, а я затрудняюсь определить болезнь. Посмотрите его.
Френкель исполнил мою просьбу. Он исследовал больного и сказал, что, вероятно, мое предположение верно.
- Вы здесь часто бываете? - спросил он меня.
- Каждый день, - отвечала я. - Я очень дорожу больницей. Она служит для меня проверкой моих знаний.
- Но разве у вас так мало дела?
- Работы довольно в амбулатории. Кроме того, я посещаю на дому бедных больных. Но все-таки нахожу время и на больницу.
- Ведь для нас необязательно посещать бедных больных на дому, - заметил Френкель.
- Я сама. Мне интересно проверять свой диагноз и следить за больными. Кроме того, иной больной не может прийти в амбулаторию, а денег нет, чтобы заплатить врачу. Я и еду к нему.
- Вы посещаете их бесплатно? - с неприятным удивлением спросил Френкель.
- Да.
- Помилуйте, вы здесь избалуете население и городское управление. Нас всех заставят ходить к бедным больным бесплатно, - с досадой сказал он.
Я не ожидала подобного возражения и смутилась.
- А вы разве не посещаете бедных больных? - спросила я.
- Посещаю, только они мне платят, сколько могут. Вы также с них берите плату, ну хоть тридцать-пятьдесят копеек за визит, - сказал Френкель.
- А если они совсем не могут заплатить, тогда что?
- Тогда пусть их привозят в амбулаторию. Если же вы будете посещать их бесплатно, это будет не по-товарищески. За маленькое жалованье нам и без того приходится много работать, - говорил Френкель, прощаясь со мной.
Несколько дней спустя по тому же поводу со мной беседовал Шубин, которого Френкель, передавая наш разговор, просил убедить меня, что так поступать не следует.
- Мы и без того много работаем для города, - говорил мне Шубин, - а он нам гроши платит. А вы выдумываете себе еще работу. Хорошо у вас семьи нет и вы можете довольствоваться маленьким жалованьем. А у меня вон семья. Мне городского жалованья мало. Вы по-товарищески поступайте, поддерживайте нас. Есть у вас амбулатория, ну, и довольно. В больнице работайте. Вы можете здесь хоть целый день сидеть, если есть охота. Не балуйте бедное население бесплатными визитами.
Я была новичком в общественной деятельности и корпоративным духом еще не прониклась, потому упреки Френкеля и Шубина меня озадачили. Мне казалось, я поступаю хорошо, посещая бедных бесплатно, и приношу этим пользу обществу. А они говорят, что врачам это вредит и с них начнут больше требовать. Каким же образом интересы общества согласовать с интересами корпорации? Оказывалось, я должна приносить первое в жертву последнему, так говорят врачи. А Назаров, отстаивая интересы города, утверждает, что городской врач должен отдавать все свое время бедным жителям, для которых он приглашен. По его мнению, идеальный городской врач для бедных должен совсем отказаться от практики у достаточных людей.
Теоретически я не могла согласовать этого антагонизма корпоративных и общественных интересов. А на практике вопрос решался сам собой. Когда меня приглашали к бедному больному, то я шла к нему, и у меня не хватало духа требовать с него денег. Если меня просили повторить визит, я исполняла просьбу. Все это, конечно, не замедлило дойти до сведения моих коллег.
«…» Френкель не на шутку сделался моим врагом. Ему казалось, что я своим усердием, как он выражался, подрываясь под него, хочу показать, что женщины-врачи лучшие работники, нежели мужчины. Он боялся, что городская дума, видя, как много времени я отдаю своему делу, пожелает заменить и его женщиной. Он пренебрегал своей амбулаторией и стремился ограничить число своих бедных пациентов. Принявши тридцать человек, он предоставлял остальных своему фельдшеру. По его мнению, подобная работа совершенно соответствовала получаемому им жалованью.
Он спрашивал меня, как я поступаю. Я сказала, что принимаю всех сама, хотя иногда у меня бывает до шестидесяти человек.
- Вот охота! Принимайте, как я, тридцать человек, и довольно, - говорил он.
- Но как же с остальными быть? - спрашивала я.
- А остальных пусть примет фельдшер.
- Но среди остальных могут быть серьезные больные. Как я ему их поручу?
- Полноте, это вовсе не важно. Вы думаете, вашими лекарствами вы поможете этой нищете? Вы посмотрите, в какой обстановке они живут. В подвалах сидят, и есть им нечего. А вы своими микстурами да порошками думаете их от болезней избавить. Им хлеб нужен, да из подвалов их надо выселить, тогда и лечить, - рассуждал Френкель.
«…» Слова Френкеля: «Вы думаете, вашими лекарствами вы поможете этой нищете?» задели больную сторону моей деятельности. Я успела уже в ней ориентироваться. Прием больных и прописывание лекарств перестали мне внушать тот страх, какой я испытывала сначала. Но вместо него появилось новое, очень неприятное чувство: сомнение в полезности моего труда.
