А Ингер - Голдсмит-эссеист и английская журналистика XVIII века
В ряде очерков оценка явлений у Лянь Чи и автора полностью совпадает, и гнев и изумление китайца - это чувства самого Голдсмита, в других случаях (когда, например, Лянь Чи обманут лондонской проституткой) автор снисходительно посмеивается над ним, но подчас Голдсмит дает волю и злой иронии, которая при этом завуалирована и требует от читателя немалой проницательности. Так, в VII письме, узнав о несчастьях, постигших его семью в Китае, Лянь Чи разражается горестными ламентациями, и читатель уже готов разделить его скорбь, но автор охлаждает наше сочувствие примечанием от лица издателя, что большая часть письма - переписанные сентенции Конфуция. В XXII письме, получив известие о том, что сын обращен в рабство, Лянь Чи вновь разражается стенаниями, и опять нас предупреждают, что они заимствованы на этот раз у арабского поэта.
Почему же Голдсмит так настойчиво посмеивается над горем своего, персонажа? Не потому ли, что тот в поисках мудрости отправился путешествовать, и не куда-нибудь, а в Англию, и притом думает, что, став мудрым, становишься счастливым? Как справедливо пишет исследователь творчества Голдсмита Роберт Хопкинс, читатели "Гражданина мира" уже знали "Кандида" Вольтера и "Расселаса, принца Абиссинии" С. Джонсона, проникнутых скептицизмом относительно социальных упований просветителей начала века, и это проливает свет на позицию Голдсмита, когда он развенчивает иллюзии своего персонажа {Hopkins R. The true genius of Ol. Goldsmith, 1969, pp. 101-109.}. Но в книге есть, и внутренний контекст, который тоже необходимо учитывать. Так, взятый отдельно совет Лянь Чи сыну искать счастье не в упованиях на будущее и не в воспоминаниях о прошлом, а в настоящем (XLIV), возможно, сам по себе не плох, но если учесть, что Лянь Чи дает его рабу то подобный совет звучит смехотворно.
В другом письме Лянь Чи советует сыну терпеливо копить фартинг за фартингом (LXX). Разделяет ли Голдсмит эту мудрость? Разумеется, нет. Двумя годами ранее он писал своей кузине Джейн, что собирается украсить стены своей комнаты изречениями, с помощью которых надеется стать на верную стезю: "Смотри в оба. Не упускай случая. Деньги - это деньги. Если у тебя тысяча фунтов, то ты можешь сунуть руки в карман и сказать, что в любой день в году ты стоишь тысячу фунтов. Стоит только истратить фартинг из тысячи фунтов, и это уже более не тысяча фунтов" {CL 45.}. Эти последние слова повторяет один из героев "Гражданина мира", господин в черном, отзывчивый человек, пытающийся некоторое время, но, к счастью, безуспешно, жить "как все", согласно прописям буржуазной морали. Как отмечает тот же Хопкинс, в "Гражданине мира" никогда нельзя быть уверенным, где Лянь Чи произносит трюизмы, - " где мысли героя и автора совпадают.
Кроме того, перед нами _дневник путешествия_, и притом несколько необычный. Голдсмит, правда, далек от того, чтобы, подобно Стерну в его "Сентиментальном путешествии", окончательно переключить свое внимание на тончайшие движения сердца и скрытые мотивы поступков человека и отправиться в странствия по тому сложному микромиру, который именуется душой человека, но одновременно он иронизирует и над путешественниками, заполняющими свои отчеты детальными описаниями пейзажей, городов, памятников старины и всякого рода достопримечательностями. Его внимание привлекают люди, их поведение, их повседневный быт и развлечения, своеобразие национального характера и уклада, обычаи, верования и законы, общественные и государственные учреждения, духовный климат и, конечно, уровень культуры и образованности, то есть все, что в то время обнималось одним очень емким словом - нравы. Прочитав эту книгу, читатель едва ли сумеет зримо представить себе облик тогдашнего Лондона, но жизнь лондонцев и англичан в целом, дух этой колоритной эпохи представит несомненно.
"Китайские письма" - это и _восточная повесть_, ибо очерки насыщены огромным ориентальным материалом - нравы и обычаи Китая и других стран Востока, восточные легенды, сентенции и имена, которыми автор пользуется и для занимательности, и для иллюстрации своей мысли об относительности человеческих представлений. Исследователи, изучавшие литературные источники "Гражданина мира" {Кроме уже называвшейся работы Смита, необходимо назвать следующие работы: Friedman A. Goldsmith and marquis D'Argens. - "Modern language notes", LIII, 1938; Crane R. S., Smith H. G. A trench influence on Goldsmith's "Citizen of the World". - "Modern philology", v. XIX, 1921-22, pp. 83-92; Crane R. S., Friedman A. Goldsmith and the "Encyclopedic". - "The Times literary supplement", 11 may 1933.
Подробнее о французских источниках "Гражданина мира" см. в работе: Sells A. L. Les sources francaises de Goldsmith. Paris, 1924.}, установили, что в период работы над очерками Голдсмит, по-видимому, постоянно имел под рукой по крайней мере три книги, из которых он преимущественно черпал восточный материал. Это уже упоминавшиеся "Китайские письма" Д'Аржанса, откуда в период наиболее интенсивной публикации очерков Голдсмит брал и темы отдельных писем и многие сведения, а иногда прибегал и к прямым текстуальным заимствованиям, но подвергал при этом текст Д'Аржанса не только коренной стилистической обработке, но и вносил существенные смысловые изменения {Это особенно наглядно видно из проведенного X. Дж. Смитом, одним из исследователей литературных источников книги Голдсмита (Smith H. С. Oliver Goldsmith's "The citizen of the World", New Haven, 1926), сопоставления, например, Х письма у Голдсмита с его источником - XXVIII письмом Д'Аржанса.
Описав заброшенную страну, простирающуюся за пределами китайской стены, Голдсмит замечает: "Безотрадная картина, могущая обуздать гордыню королей и остудить человеческое тщеславие!" Этой фразы нет у Д'Аржанса. Дальше в этом же абзаце Д'Аржанс объясняет разорение страны неудачей, постигшей ее государя, или жестокостью завоевателя; у Голдсмита вместо этого читаем: "Таковы плоды честолюбия земных владык!" - что сразу же придает более обобщающий смысл этой картине. Затем у Голдсмита следует индийская пословица о королях и нищих дервишах (см. стр. 26), которой нет у Д'Аржанса, как нет у него и дальнейшего типично руссоистского вывода: "...людская гордыня и жестокость сотворили много больше пустынь, чем Природа! Она благосклонна к человеку, он же платит ей неблагодарностью!" Нет у Д'Аржанса и фразы: "А ведь чем дальше до правительства, тем честнее должен быть его наместник, ибо уверенность в полной безнаказанности порождает насилие", которая в условиях английских колониальных захватов в XVIII в. была особенно актуальна, как нет у него и другой чрезвычайно смелой и, казалось бы, неожиданной в устах автора "Векфильдского священника" мысли: "Жрецы указуют нам..." и т. д. Более того, при переиздании своей книги Голдсмит менял акценты, одно усиливал, другое - смягчал: (так_ в первом (журнальном) варианте и 3-м издании читаем: "Укоренившийся обычай и нужда даже варваров учат тому искусному притворству, которое у цивилизованного человека развивается вследствие честолюбия и интриг". Во 2-м издании слова су цивилизованного человека" автор заменил словами "у придворных".}.
Кроме Д'Аржанса Голдсмит широко пользовался книгами о Китае двух французских миссионеров-иезуитов, которые широко цитировал в свое время Д'Аржанс и откуда взял сюжет "Китайского сироты" Вольтер. Одна из них "Новые записки о современном китайском государстве" {Nouveaux memoires sur 1'etat present de la Chine par Louis Le Conte. 3-me edition en 2 tt. Paris, 1697. Все последующие ссылки даны по этому изданию.} (1696) - принадлежала Луи Леконту (1659-1729) и была изложена в виде 14 писем, адресованных к знатным лицам (вскоре после выхода в свет она была переведена на английский язык). - Автор ее - один из шести миссионеров, посланных в 1685 г. французским королем в Китай. Целое письмо было посвящено жизни и учению Конфуция, приводились и приписываемые ему изречения, которыми воспользовался Голдсмит. Здесь же он почерпнул и исторические легенды о некоторых императорах (обработанные в XLII письме), сведения о церемонности китайцев (комически преувеличенные им в XXIX очерке) и множество деталей - о длинных ногтях у знати, о белом цвете - символе траура, об азартных играх и идолопоклонниках секты Фо (буддистах) и пр.
Автором другого сочинения - "Географическое, историческое, хронологическое, политическое и физическое описание Китайской империи..." {Du Halde J. В. Description geographique, historique, politique et physique de 1 empire de la Chine et de la Tartarie Chinoise en 4 vols. Paris, 1735. Первый английский перевод вышел в 1736 г.; Голдсмит пользовался изданием 1738-1741 гг. в 2-х томах, на которое и сделаны все последующие ссылки.} был Дю Альд (1674-1743). Его четырехтомный труд (1735) включал сведения, собранные 27 миссионерами. Здесь был дан перечень и описание провинций и городов Китая, названия династий, имена императоров и достопамятные события; отдельные главы- были посвящены различным сторонам жизни, обычаям, религии и сектам, науке, поэзии и китайской медицине. Отсюда Голдсмит заимствовал географические названия, имена, описания пищи и одежды и историю любящих супругов - Чжоана и Ханси (которая неузнаваемо изменилась в его изящном пересказе с новым ироничным и снисходительным к человеческим слабостям финалом). При этом он не очень заботился о точности передачи отдельных фактов, его больше занимала Англия и ее проблемы, нежели далекий Китай, поэтому он иногда путал обстоятельства, приписывал деяния одного императора другому или переиначивал и без того диковинные вымыслы иезуитов (см., например, комментарий к VIII письму). Китай в книге Голдсмита - это не более чем условная декорация. Писатель достаточно иронически относился к повальному увлечению всем китайским (об этом свидетельствует уже упоминавшаяся нами рецензия на пьесу А. Мерфи "Китайский сирота"), и, даже прибегая к модному жанру восточной повести, он в то же время откровенно посмеивался над уродливыми формами, которые принимала эта мода (XIV, XXXIH).
