А. Аникст - Бомонт и Флетчер
Для поколения Шекспира то было крахом иллюзий относительно перспектив общественного развития. Но Шекспир и его сверстники из гуманистических кругов не утратили веры в идеалы. Иным было умонастроение следующего поколения, к которому принадлежали Бомонт и Флетчер: у них не только не было иллюзий, но для них уже померкли и идеалы.
Если кратко определить состояние умов нового поколения, то оно было таким: благоприятных перемен не приходится ждать, «золотого века» всеобщего благоденствия не будет; все лучшие идеалы растоптаны, и вера в них никакого удовлетворения не может дать; надо приспосабливаться к жизни, как она есть, надеясь на счастливую случайность, которая может принести отдельным людям удачу, а в общем, нет ничего прочного и постоянного; в чем смысл жизни — не ясно, но жизнь все же благо, от которого нелепо отказываться.
Пьесы, созданные в таком умонастроении, естественно, не претендуют на то, чтобы быть школой жизненного опыта. Бомонт и Флетчер не изображают закономерностей жизни, потому что твердо убеждены в отсутствии их. Жизнь для них — цепь ярких и интересных случайностей, лишенных, однако, смысла. Бомонт и Флетчер не пытаются искать типичные явления жизни, исходя из драматического изображения которых можно было бы вывести какую-нибудь положительную мораль. Это не соответствовало бы их умонастроению и чуждо природе их драматургии.
АМОРАЛИЗМ
Духовная жизнь этого времени характеризуется резко противоположными тенденциями. С одной стороны, возрождение религиозности, с другой — начало развития рационализма и свободомыслия. В этой атмосфере Бомонт и Флетчер сохраняют приверженность светскому взгляду на жизнь. Однако глубокие философские понятия им ни в коей мере не были свойственны, и их при желании можно даже упрекнуть в легкомыслии. Однако именно оно-то имело принципиальное значение. Аристократическое вольнодумство обладало своими привлекательными сторонами по сравнению с моральной суровостью, насаждавшейся пуританской буржуазией.
Таковы два крайних умонастроения эпохи. Была еще «золотая середина», представленная философией Фрэнсиса Бэкона, который в гораздо большей степени был современником Бомонта и Флетчера, чем Шекспира. Великий в своих философских прозрениях о природе, Бэкон в вопросах житейской морали занимал срединную позицию. С одной стороны, он понимал силу инстинктов и признавал правомерность некоторых естественных стремлений человека, но достижение практических жизненных целей требовало, по мнению Бэкона, умения сдерживать страсти и подчинять поведение рассудку. Короче, нравственные правила Бэкона — та же буржуазная мораль, свободная, однако, от пуританских строгостей и религиозного фанатизма.[28]
Полное подавление свободы в следовании естественным склонностям такова мораль пуританства. Умеренное пользование свободой, трезвое соблюдение порядка и пристойности — такова мораль Бэкона. Полная свобода, доходящая до своеволия, — такова позиция Бомонта и Флетчера.
Нравственное содержание пьес Бомонта и Флетчера довольно точно охарактеризовал еще в начале XIX века немецкий критик-романтик Август Вильгельм Шлегель. Бомонт и Флетчер, писал он, «не прикрывают природу ничем. Они называют все своими именами и делают зрителя невольным свидетелем того, чего люди благородные стараются избегать. Трудно даже представить неприличия, которые они допускают. Невоздержанность языка — их наименьшее зло. Некоторые сцены, более того, фабула целых пьес построены на таких вещах, самая мысль о которых, не говоря уже о том, чтобы изображать это на сцене, является оскорблением нравственного чувства…».[29]
Такие сцены действительно встречаются в пьесах Бомонта и Флетчера довольно часто. Без фривольных разговоров между кавалерами и дамами их комедии не обходятся. Они есть в «Мсье Томасе», «Охоте за охотником», «Испанском священнике» и других комедиях. Бомонт и Флетчер любят изображать рискованные ситуации, не стесняясь строить на них сюжеты своих пьес. Так, знаменитое «Укрощение укротителя», являющееся пародийным продолжением шекспировского «Укрощения строптивой», построено на ситуации, напоминающей аристофановскую «Лисистрату». В трагикомедии «Король и не король» иберийский царь Арбак влюбляется в свою сестру Пантею, которая отвечает ему взаимностью. Их страсть на всех парусах стремится к кровосмесительству, греховность которого оба отлично сознают, но даже это их не останавливает. Только под конец выясняется, что они не брат и сестра. В пьесе «Капитан» распутство Лелии доходит до того, что она готова вступить в связь с собственным отцом.
Хотя ханжи находили неприличности и у Шекспира, по сравнению с Бомонтом и Флетчером его пьесы кажутся совершенно целомудренными. Но это АРИСТОКРАТИЧЕСКИЙ ГУМАНИЗМ.
Повторяем, Бомонт и Флетчер ни в малой степени не были философами. И все же некоторые элементы их драматургии по-настоящему могут быть поняты лишь в связи с умонастроением определенных кругов их времени. Это относится, в частности, ко всему, что связано с эротическими мотивами их пьес.
Произведения Бомонта и Флетчера проникнуты духом гедонизма. Многие их герои видят смысл существования в наслаждениях, и прежде всего сексуальных. Здесь следует уточнить: радость жизни и склонность к наслаждениям совсем не одно и то же, хотя близость между ними несомненна. Радость жизни связана с всесторонним проявлением задатков личности, и многие герои Шекспира могут служить примером такого жизнеощущения. У Бомонта и Флетчера люди выражают себя уже не столь полноценно. Их герои более односторонни. Они стремятся либо к наслаждениям, либо к подвигам. Между этими двумя полюсами и происходит все раскрытие личности в пьесах Бомонта и Флетчера. Они раз и навсегда избирают для себя тот или иной путь, а если переходят с одного на другой, то бросаются из крайности в крайность.
В этом также ощущается различие двух периодов английской жизни — во время и после Шекспира. Происходит распад того идеала гармонически развитой и всесторонней личности, изображение которого составляло пафос гуманистического искусства эпохи Возрождения. И все же мы поступили бы опрометчиво, сказав, что Бомонт и Флетчер уже не принадлежат к гуманизму.
В контексте всей общественной и духовной жизни царствования первого из Стюартов творчество Бомонта и Флетчера имело отнюдь не реакционный смысл. Более того, если гуманизм еще сохранялся в драматургии, то в первую очередь именно в их пьесах.
Хотя учение гуманизма имело в виду благо человека вообще, а не людей одного привилегированного сословия, тем не менее на начальных стадиях культуры Возрождения новое мировоззрение утвердилось в узких кругах образованных людей, и на нем лежала печать аристократизма. Вершиной ренессансной культуры было широкое распространение гуманизма в демократической среде. В Англии это пора расцвета народно-гуманистической драмы, время Шекспира. В начале XVII века, по мере того как буржуазная пуританская идеология все более проникала в народную среду, социальная база гуманизма опять сужается, он снова замыкается во все более узких кругах и становится достоянием избранных, принадлежащих к интеллигенции и образованному дворянству. При этом меняется и характер гуманистической идеологии, утрачивающей былую широту и всеобъемлющее жизнелюбие.
Исследователями давно замечена связь творчества Бомонта и Флетчера с испанской культурой. Внешне она проявилась в заимствовании сюжетов для пьес из испанских книг. Однако существеннее то, что Бомонту и Флетчеру близка нравственная атмосфера испанской драматургии «золотого века», хотя прямые связи их творчества с драматургией Лоне де Вега почти неуловимы. Духовное родство все же несомненно есть, и оно больше всего проявляется в том значении, какое Бомонт и Флетчер придают понятию чести.
Концепция честя имела огромное значение в нравственной культуре конца средневековья и в эпоху Возрождения. В рыцарской культуре средних веков она явилась первым, сословие весьма ограниченным выражением понятия о человеческом достоинстве. В кодексе рыцарской чести было много элементов, предвосхищавших гуманистическое учение о достоинстве человеческой личности. У гуманистов, однако, этот идеал утрачивает сословные ограничения, хотя в поэзии и драме носителем его по-прежнему остается герой аристократического или царственного происхождения. Для гуманистов понятие чести было связано со всем их идеалом жизненной гармонии, поэтому индивидуалистическое противопоставление своей личности остальному обществу рассматривалось ими как нечто враждебное гуманизму. В «Генрихе IV» Шекспира Хотспер, утверждающий честь как чисто личную доблесть, нравственно уступает принцу Генри, для которого честь связана с выполнением долга по отношению к государству.
