Лариса Бабиенко - Как живется вам без СССР?
Анне открывался совершенно неведомый ей прежде мир, о котором хотелось расспрашивать и расспрашивать, чтобы больше знать и видеть мир не только в его отдельных фрагментах… Но пока еще не отключили лифты, опять надо было опрометью нестись в свою комнату.
Вскоре Хади предложил:
— Давай завтра пойдем на Новодевичье кладбище. Я несколько лет живу в Москве, и ни разу там не был.
Потом Анна запишет в своем дневнике:
«Вчера ходили по Новодевичьему кладбищу. Долго разглядывали памятники, читали надписи на плитах, отмечали с удивлением: вот где похоронен педагог Макаренко, а вот могила писателя Максима Горького, революционера Подвойского…
В этот осенний день старушки поливали цветы, печально глядели на изображения родных лиц на выцветших фотографиях, но, увидев меня вместе с Хади, надолго отрывали взгляды от дорогих могил, поджимали недовольно губы и недобро перешептывались между собой. Судя по их наклоненным друг к другу головам, коренная Россия не принимала межрасовых человеческих отношений, с их точки зрения дурных и вызванных лишь моей меркантильностью.
Если рядом со старушками находились их сыновья, они презрительно оглядывали меня с головы до ног. По их мнению, я рядом с Хади лишь потому, что жгуче соблюдаю свой имущественный интерес: у меня теперь, кажется, гора шуб, кофточек и десяток сумок из крокодиловой кожи».
— Ой, смотри, тут похоронен писатель Всеволод Вишневский. Завтра в кинотеатре «Россия» идет фильм по его рассказу «Оптимистическая трагедия».
— Это о чем?
— О революции, конечно! У нас есть еще один рубль, давай посмотрим?
В кинотеатре «Россия» Хади не отрывал восторженных глаз от экрана. Наглость анархистов, красавица комиссар, ее красивые и точные ответы зарвавшимся, хоть и усталым морякам, трагическая участь бескорыстия той далекой эпохи, в итоге — молодые люди из нынешних шестидесятых вышли из кинотеатра с таким светлым настроением, такие чистые, будто омыло их только что теплым прозрачным дождем.
— Как же в России хорошо! — заметил Хади, с удовольствием разглядывая каштаны, листья которых поначалу желтели лишь по краям. Клены вдоль улицы вспыхнули уже золотым пожаром.
— Как здорово у вас ставят фильмы! После такого кино хочется совершать только добрые поступки!
— Да, фильм получил почетный диплом на Международном кинофестивале в Мексике, в Акапулько. Вот бы и туда слетать, чтобы повидать города инков!
— Может, когда-нибудь и полетим!
Хади взял девушку за мизинец, повернул к ней свое сияющее от восторга лицо. И не успели молодые люди сделать несколько шагов вдоль тротуара, как вдруг около них остановились женщины.
— И ты любишь эту свинью? — размахивая сумкой, выкрикнула неожиданно одна из них Анне прямо в лицо.
— Тебе своих не хватило? — заорала другая.
— Шлюха! Шлюха!..
Вся красота дня и даже целой Вселенной мгновенно провалилась в преисподнюю. Наверно, вот так и выглядит ад, когда тебе говорят только гадости, что-то низменное, совершенно не соответствующее тому, что есть там, где день, жизнь, мысли, достижения философии и борьба за лучшее и светлое на земле.
— Проститутка! Морду бы тебе разбить!.. Сколько он тебе платит?
Как в такой обстановке не растеряться, не посереть от того мерзкого, грязного, с чем они в этот момент столкнулись на улице? Молодые люди в ответ лишь подавленно молчали и, не шелохнувшись, стояли перед подло орущими женщинами, будто заторможенные, ничего не понимающие инопланетяне. А те пытались привлечь к ним как можно больше внимания. Прохожие охотно останавливались, перемигивались между собой, посмеивались.
Первым пришел в себя Хади. Он схватил Анну за руку, вытащил ее из очерченного дворовым, местечковым злом круга, и они поспешили к метро в надежде, что, может, через минуту встретят людей более высокой культуры, более чутких и добрых.
В метро, отчужденные друг от друга из-за уличного хулиганства, они даже не помышляли взглянуть на себя, на улице их теперь разделял уже целый метр.
— Как же так? — бормотал в растерянности Хади. — Компартия присылает нас в Советский Союз, чтобы мы учились лучшим человеческим отношениям, какие уже сложились в обществе при социализме, а в Москве я, оказывается, для ваших людей лишь свинья?
Глаза его стали влажными, глубокими, будто в них заглянули смертоносные лучи далеких планет, на которых лишь вечный космический мрак.
— Успокойся! Дурные люди есть везде, — решила приободрить его Анна. — Неужели и на твоей родине не встречаются дураки?
— Бывает, — неохотно согласился он и поправил темную шапочку своих непролазно густых волос, размышляя при этом о том, как страшен расизм, сколько он убивает людей, как растерзывает чужие мечты о единении и жизни общества без войн.
— Ты что, про Халима забыл?
— Да, в моей стране тоже есть расизм, — неохотно согласился он. — И в Африке… Но наша партия борется с дурными отношениями между людьми. Однако… почти суд Линча в Советском Союзе… Не ожидал. Какие тогда реальные идеалы у ваших людей? Во всем мире такое уважение к вам, а почему ваши люди оказываются иными, чем это объяснить?
— Если ты учишься в Москве, значит, и моя страна внесла немалый вклад в то, чтобы мир стал лучше. Однако не каждый человек успевает за своим временем.
Эта мысль не успокоила Хади.
— Мне в кафе как-то вместо чая подали… мочу! — с болью в голосе проговорил он. — Я думал, что это случайность, теперь вижу — нет. Наша молодежь рвется в Москву. Если я вернусь домой, как рассказать друзьям, что здесь у людей… длинные хвосты предрассудков?
Анна встревожено глянула на собеседника.
— А я, Хади? И я такая же, как они?
— Конечно, нет! За это я тебя и люблю, — вырвалось вдруг у него.
— Ты?.. Любишь меня? — изумилась девушка, но о своих чувствах пока молчала, как боец, который еще не выбрался из разведки и твердых выводов сделать не может.
Как много близких отношений зародилось тогда, когда кого-то обидели? Как много женщин пытались успокоить мужчину в беде и защитить его, будто птица, пусть и слабыми, неокрепшими крыльями?
Так и Анна… У кого получится быть исключением? Если только природу человека изменить. Она же была настоящей женщиной, она за себя не боялась и готова была в своей стране, а возможно, и в целом мире прикрыть его собою от любой неприятности.
А он? Конечно, обнял, расплел ее длинные косы, погладил руки, плечи… И свет как-то незаметно и мгновенно погас в их комнате. В темноте удушливой около раскрытого окна им было куда уютней, чем на красивой, однако не всегда благожелательной к ним улице.
— У вас зимой дома тепло? — задала она первый попавшийся вопрос, лишь бы не молчать, не говорить нынче на волнующее и болезненные для них обоих темы.
— Да.
— Значит, вы за тепло не платите!
— Конечно! Его сколько угодно.
— Здорово! У вас восемь месяцев — жара, у нас несколько месяцев в квартирах без отопления жить невозможно.
— А мы платим за прохладу…
— Как?
— Летом без кондиционеров в доме тяжело. Мы много платим за электричество летом.
— Все наоборот! Какой интересный земной шар! Везде по разному… Каждому народу — свой климат и своя доля тепла.
— Скажи, почему люди разных рас так боятся друг друга?
Вопросов между ними, как всегда, было куда больше, чем ответов, а тем более — можно ли было их на практике разрешить?
— Что нужно вложить в людей, чтобы они не были злыми и мелкими? — размышляла вслух Анна. — Есть ли выход из таких сложных процессов?
— Время решит! — сделал вывод Хади. — Мне кажется, — произнес задумчиво он, — смешение рас и наций — логика Истории. Хоть и очень далекая, однако — логика… Самолеты, поезда, телеграф заставят-таки встретиться и подружить все человечество.
— И тогда! — замечтала вдруг Анна, но тут же оборвала себя. — Зачем… тогда? Давай прямо сейчас построим одну удивительную поликлинику.
— Какую?
В той поликлинике, какой она виделась Анне, не зубы лечат и не рахит. Но очередь в ее кабинеты длинная. Это куклуксклановцы, какие только есть на свете, — белые ли, черные, из далекого ли штата Миннесоты или из Претории, сидят в ожидании приема у психиатра. Чтобы избавиться от одной болезни: от расизма, довольно-таки гнусного заболевания, как мерзко все, что пульсирует неоправданной злобой к другому.
И вот куклуксклановцы, какие только есть на свете, превращаются в милейших людей и принимают решение: на высоком холме в большом городе воздвигнуть памятник, посвященный дружбе и преодолению границ между белыми и черными людьми. Может, и возникшей мгновенно любви между юношей и девушкой будет этот памятник? Чтобы сказать все, и этого, кажется, хватит.
Скульптура юноши виделась Анне темной, как газель, из очень пластичного, но твердого материала. А пальцы… Они длинные, хрупкие, их не отбить, не сломать. Да и за что, скажите, отбивать? Неужели только за то, что юноша невзначай потянулся к девушке, у которой светлые, под березу, волосы?
