Михаил Армалинский - Что может быть лучше? (сборник)
Кроме того, его любовная лирика, обращённая к женщинам, подразумевала в героинях красавиц, как полагали читатели и критики. Если бы вдруг стало известно о Поэтовых предпочтениях, то его поклонники, а особенно поклонницы, могли не только разочароваться в нём, но и даже возненавидеть.
Когда в двадцатилетием возрасте Поэт впервые осознал своё влечение, то поначалу он облюбовывал и облюбливал просто полных женщин, потом – уже откровенно толстых, а затем стал искать только таких, плоть у которых была буквально необъятной.
Но странное дело – когда он добывал себе толстых женщин, то, колыхаясь на них, он в мечтах представлял себе стройную любовницу, а когда он проводил время со стройной женщиной, ему всегда не хватало её плоти, чтобы чувствовать себя полностью в неё погружённым.
Ли была женщиной высокого роста и носила свободную широкую одежду, которая, как она была уверена, скрывала её огромное тело. Лицо Ли было хотя одутловатым, но красивым, и это было для Поэта необходимой принадлежностью обильной женской плоти.
Поэт познакомился с ней в небесах. Вернее, в самолёте, где они сидели в широких креслах первого класса, а Ли даже в такое кресло помещалась с великим трудом и поэтому большую часть полёта стояла. Когда они приземлились, она уже была готова выполнить все земные желания Поэта.
Обыкновенно женщину встречают по лицу, а провожают по насыщении её телом. Уродливое лицо нередко может оказаться существенным препятствием для эстетически чувствительных мужчин, среди которых не последнее место занимают поэты. Посему, чтобы не оскорбить своего чувства красоты, мужчины, бывало, укрывали некрасивое лицо женщины задранной юбкой, тряпкой, одевали ей на голову мешок или совершали священнодействие в темноте – и всё для того, чтобы отталкивающее лицо не портило пейзаж прикладных частей женского тела.
Нередко инициатива прикрытия лица исходила от самокритичной женщины, которая предлагала: «Хочешь, лицо прикрою?» Такой честный порыв мог возникнуть у женщины только от страстного желания заработать или бесплатно отблагодарить своим телом.
Размышляя над своими влечениями, Поэт пришёл к выводу, что когда лицо прикрыто, его как бы и нет, но зато беспрепятственно раскрывается панорама с глубоким и влажным ущельем или предстаёт портрет «губки бантиком» ануса. В процессе падения в ущелье или в момент, когда анус под давлением перестаёт быть молчаливой точкой и произносит букву «о», можно себе навообразить любое красивое лицо. Главное, чтобы хую было сладко, тогда и тебе всему сладко будет. Взор твой видит роскошествующую пизду, мягкий живот с точным центром пупка, лобок разнообразной густоты и цвета и хуй, утопленный в блаженстве, вылезающий как бы сделать вдох и снова ныряющий во влагалище ли, в прямую ли кишку, в коих бы ему попеременно жить да поживать и горя снаружи не видать.
Но на этот раз всё перевернулось не с ног на голову, а с головы на живот. Ли была красавицей. Лицом. Годов ей было двадцать три. Голубые глаза, густые каштановые волосы, налитые губы, всегда готовый лизать язык. Ли предупредила Поэта о своей необычной толщине перед первым раздеванием. На что он ответил: «Я люблю полных женщин, исходя из простого и очевидного принципа: чем больше у женщины плоти, тем больше самой женщины».
Однако, когда Ли сняла с себя одежду, её красивое лицо перестало притягивать Поэтин взгляд и не потому, что он увидел пизду, а потому, что он её не увидел. Вернее, он её увидел позже, но с трудом. А дело обстояло так: взору Поэта открылось тело, не похожее на человеческое, это были огромные куски бесформенного мяса, которые начинались сразу под грудью и спадали вниз. Сама грудь неузнаваемо терялась в грудах мяса, которые сразу под ней возникали в форме не связанных друг с другом кучек, холмиков и горок. Соски с трудом можно было рассмотреть в огромных складках, которые вовсе не выглядели грудями, но, разглядев, только по соскам становилось понятно, что это – молочные железы.
Посередине живота проходила вертикальная складка, разделяющая левый и правый массив мяса. Пупка не было. Лобок был скрыт провисающим мясом, которое прятало бёдра и доходило чуть ли не до ляжек, как мини-юбка. Поэту пришлось задрать эту «юбчонку» на живот, чтобы открылся лобок и в раздвинутых ногах замаячила знакомая суть, не тронутая творящимся выше уродством и лишь перекликающаяся с красотой лица.
Выстраивались две вехи красоты, между которыми торжествовало уродство. Теперь Поэт старался не отрывать глаз от лица Ли, пока распоряжался хуем так, чтобы он вошёл в исправно влажное отверстие под глыбами мяса. Когда проникновение состоялось и хуй почувствовал себя как дома, торс поэта кое-как укрыл собой мясные глыбы под ним, но они вылезали по сторонам, а красивое, вошедшее в блаженство лицо сияло перед поэтическими глазами. На краткие мгновенья всё стало прекрасным.
Когда любовники очнулись, Поэт решился спросить Ли, что такое с ней случилось, произошло или приключилось, что сделало её столь плотеобильной. Ответ её был медицински чёток: Ли родилась с кишками наружу, и ей была сделана операция по вкладыванию их вовнутрь живота. Возможно, эта операция нарушила процесс размножения клеток, и они стали плодиться беспорядочно, в основном на территории груди и живота. Ноги и руки тоже отозвались на это нарушение, и с них волнами свешивалось мясо. Создавалось впечатление, что мышцы отказались работать и плоть болтается как попало. Однако Ли весьма резво для своих размеров могла двигать всеми конечностями.
Поэт пытался унять своё потрясение и переводил глаза от живота к лицу, но взгляд снова возвращался на живот. «Неужели уродство влечёт нас не менее сильно, чем красота?» – спрашивал он себя.
Как бы там ни было, но красота и уродство в данном случае сосуществовали бок о бок, а точнее – лицо о торс.
Ли наблюдала за Поэтом спокойно – с ней уже случалось так, что, когда мужчины отчаянно на неё стремились, как только она обнажалась, у них отвисали челюсти, обвисали члены и ужаснувшиеся мужчины в отвращении стушёвывались, пренебрегнув зияющей пиздой, которой Ли стремилась их привлечь, задирая кверху свисающее над лобком мясо. Получалось нечто противоположное ожидаемому – вожделенная нагота женского тела не соблазняла, не влекла, а отталкивала.
Лишь один раз Ли удалось в полумраке обмануть мужчину и, не раздеваясь, задрать платье, но не слишком высоко, а лишь для того, чтобы открыть доступ ко влагалищу. Она умудрилась под платьем подтянуть наверх мясную «юбчонку», и мужчина впопыхах справил своё дело. Но когда он всё-таки разобрался, что к чему, он убежал так же резво, как и его предшественники.
Поэт же оказался стойким. После первого шока, который был связан больше с ошеломлением, чем с отвращением – ведь в чрезмерную женскую плоть он всегда стремился, – Поэт оправился достаточно быстро. Для отдохновения глаз он попросил Ли перевернуться на живот, чтобы не видеть его. Но и спина была покрыта громадными сгустками плоти. Зад же у Ли был вполне красив, как её лицо, и анус жадно вбирал Поэтов хуй. Но в стороны от ягодиц, на уровне, где должна была быть талия, расплывалось мясо, и зад напоминал желток в глазунье, красующийся в растёкшемся белке, хотя, разумеется, был не жёлт, а вполне достойного цвета.
Поэт старался смотреть не на окружение, а лишь в жирную точку ануса. Подобное он научился производить и с пиздой – только ею радовался глаз, и потому он вычленял её из тела, по возможности пренебрегая уродливой оправой.
Ли напоминала русалку по тому разочарованию, которое она в себе таила – женщина с отталкивающим телом, к которому влечёт красота её лица. Но благодаря всё-таки наличию двух отверстий Ли была прекраснее любой русалки.
Отправляясь на тайную встречу с Ли, Поэт грезил только этими двумя отверстиями в её необозримом теле. А на обратном пути, потеряв к ним интерес, он размышлял об отвратности остальной её плоти. Но через некоторое время желание возвращалось, и бесформенность мяса начинала даже увлекать Поэта – он говорил себе, что получил то, о чём мечтал: обилие женской плоти, но собранное в кучу.
Что же касается Ли, то она была безмерно счастлива, ибо нашла-таки любовника, да ещё богатого, да ещё Поэта. Хотя за последнее ей пришлось в итоге пострадать, правда хеппиэндно. Ведь всякий поэт по сути своей обладает бурной фантазией, и Поэт, о котором идёт повествование, не был исключением. А фантазии влекут нас жить.
Углубившись в Ли и созерцая её мясо, обхватывая его руками и как бы сгребая к центру, будто это поднимающееся и убегающее тесто, Поэт, как обычно, мечтал о прекрасных линиях тонкой талии да округлых ладных бёдер. Когда же Поэт оказывался в тех же позах со своими красивыми поклонницами, он, уже привычно, представлял на их месте плотеобильную Ли.
В глубине души его тяготила такая двойственность желаний. Насколько было бы беззаботней, думал он, удовлетворяться красавицами, которые у него имелись в избытке, как было бы замечательно, если бы уродство перестало его влечь.
