Александр Белов - Молот Радогоры
А в гвалте этих предречений военного переворота звучит совсем другое. Звучит примерно следующее: «Придут они и принесут порядок, а мы способны существовать только за счет общественного распада и государственного разложения».
На Перуджийском камне высечены слова: «Тверже надо жить роду, пока родник его не иссяк…» Так думали воины — русы, наблюдая разложение народа от богатства и праздности две тысячи лет назад. Однако спасти своей народ современникам Перуджийского камня не удалось. Видно, человек так устроен, что ему необходимо все испытать на собственной шкуре.
И все-таки, организованное человеческое общество, возраст которого исчисляется по разным данным от шестидесяти тысяч до миллиона лет, обладает сложившейся социальной мудростью. Эта мудрость убеждает нас в том, что общество может полагаться не только на стихию происходящего, но и на разумное регулирование всех возможных процессов, благодаря специально существующей для этого силе.
Сила, о которой идет речь, была социально оправдана еще с тех времен, когда человечество не знало рас и не разделялось на этносы. Вопреки популярному мнению, что именно война положила начало развитию воинской культуры и воинских родов, обратим внимание на то, что для войн в период социального созревания человечества было слишком мало оснований. Даже к периоду так называемой неолитической революции плотность населения в Европе составляла всего одного человека на сто квадратных километров. Враг находился так далеко, что в условиях тогдашнего развития транспорта даже факт его существования не играл никакой роли.
Воинская социальность складывалась не из необходимости воевать с соседями, а из потребности управлять обществом. Не случайно, что пресловутое призвание варягов тысячелетия спустя, явилось ничем иным, как призванием к государственному строительству и управлению в рамках единого этнического строя[1].
Человек, держащий в руках оружие, не производил никаких материальных ценностей. Он был призван заставить всех подчиняться порядку, установленному родовой традицией. Тому порядку, который в первую очередь затрагивал интересы производства, добычи и распределения продуктов жизнеобеспечения. Потому производитель как социальный тип и воин исторически не совмещались в одном лице. Свидетельством — многочисленные источники, освещающие существо данного вопроса[2]. Мнимое сращение воина и пахаря — всего лишь политическая брехня. Своим происхождением она частично обязана мужицкому зазнайству ратника, всегда полагающему именно себя главным действующим лицом Государства.
Позже к этой социальной функции воина приплюсовалась и военная добыча, открыв тем самым начало мировой истории войн. Война велась для обогащения рода, усиления его территориального и политического влияния. То есть, она никак не могла быть антиобщественным явлением. Моральная сторона этого вопроса не ставила человеческое поведение в зависимость от утомительного правдоискания с помощью теста «что хорошо и что плохо». Обеспечивать свой род было хорошо всегда, при любых обстоятельствах и любых изворотах морали. Именно эта задача являлась первичным понятием добра.
Антисоциально оружие выглядело не в воинских руках, а в руках тех, кто с его помощью решал проблему собственной общественной бесполезности и социальной непригодности. В том числе и в руках зачинщиков народных бунтов. Этот вывод актуален и в отношении сегодняшнего дня.
Оружие служит как бы двум целям: в одних руках — для обеспечения порядка и государственной стабильности, в других — для его подрыва и покушения на государственный и политический строй. Являясь символом Государства и его главной опорой, воин играет консервативную роль в истории. Однако, это только одна из его ролей, и она вызвана только тем, что роль исторического реформаторства воин неоправданно уступает всевозможным социальным бунтарям справа и слева от себя.
Вот тот небольшой словесный задел, который позволяет нам утверждать, что воин есть исторически сложившийся тип социального поведения и человеческой личности.
Беспринципность — одна из причин национального распада.
Москва, 25–26 ноября 1995 года. Абсолютный Чемпионат мира по боям без правил. Московская версия.
Малая спортивная арена Лужников «малой» называется условно. Трибуны набиты тысячами бойцов разных школ и стилей рукопашного боя. Типичные самоуверенные лица, типичные стриженные затылки, типично растопыренные плечи….
Типичный бой на площадке. Ахмедхан Саидгусейнов размазал по ковру своего русского противника. Все по правилам. Спортивное счастье сегодня улыбнулось Ахмедхану. Но дело не только в счастье, он хороший боец. Суетливый комментатор берет первое интервью у победителя, и через динамики на весь немалый зал Малой арены звучат знакомые слова: «Аллах помог мне победить!». Знакомые потому, что в это время идет война в Чечне, и там, как когда — то в Афганистане, этих вот парней, приговоренных Аллахом, размазывают по стенам, вырезают им глаза и плоть. Лужниковские трибуны отвечают победителю раскатом аплодисментов. Хлопают ему русские парни, чей черед еще не настал. А может быть, и те, кто уже стоял под пулями, благословленными Аллахом.
Нет, не Аллах виноват в тысячах наших смертей, но ведь и свастика не виновата в том, что ее сделали символом фашизма, символом пролитой русской крови. Интересно, стали бы в аналогичной ситуации хлопать израильтяне у себя в Тель-Авиве? Так может быть, нам нужна судьба Израиля для того, чтобы обрести жизненные принципы?
Беспринципность — явление одного свойства с предательством. И все-таки я сравнил бы ее с состоянием души. Эта беспринципность происходит от безразличия. Люди живут сами по себе. Они не умеют и не хотят обобщать себя с другими, равными им по участи. И судьба выбивает их поодиночке. Потому народ и потерял социальный иммунитет перед проблемами, которые в коллективном решении яйца выеденного не стоят.
Человек, живущий сам по себе — пропащий человек. Нет, речь идет не о пресловутой роли коллектива. Просто человеческое бытие организовано в жанре социума, сообщества, совместного действия. Здесь можно было бы снова вспомнить возраст организованного человеческого общества для примера неотвратимости вышесказанного, однако повторяться не стану. Даже самые примитивные существа в Природе наделены даром распознавать «своих». В людском мире этот биологический корректор настроен по двум признакам: свой по крови, то есть по национальности, свой по общественному типу. Еще совсем недавно развитие второго признака в виде социального инстинкта форсировали с помощью государственной политики. Вспомните международную рабочую солидарность. Вторая половина двадцатого века создала не имеющий аналогов в истории возрастной социум, связанный с молодежной поп — и рок — культурой. Легко сопоставима интеллигенция, на каком бы краю земного шара она ни обитала.
И только воины остаются, глухи к своему социальному сплочению. Почему? Что нам мешает?
Ответ прост — отсутствие организующей силы. Из воина слишком долго и настойчиво выбивали инстинкт стаи, инстинкт независимого самоопределения. Ведь воин — это, можно так сказать, стратегическое сословие. На его плечах лежит государственная власть. И все-таки инстинкт социальной природы человека обмануть невозможно. Поколения приходят и уходят, может меняться даже этнический фон нации, но Армия — то остается! И остается войско правопорядка, как бы оно ни называлось: полиция, милиция, дружина…
Они могут служить разным политическим силам и разным политическим интересам, но они остаются на своем социальном посту. Они остаются заложниками чьей — то политики, заложниками несовершенства законов. Они являются живым щитом между правительством и народом. Это в них летят камни, которые народ бросает в правительство. Но разве это они не выплачивают людям зарплату, сокращают рабочие места и поднимают цены? Или может быть, это они объявляют войны, принимают законы и набивают деньгами свои банковские счета? Нет. Воины только платят. Платят своими жизнями по счетам правительства.
Организующая сила воинского сословия должна вызреть. Она сложится из перерожденного осознавания себя воином в осознание себя воином Великой Гвардии Воинов. Что, в общем, не одно и тоже. Может быть, слово «Гвардия» здесь не совсем точно, ибо в собственном смысле гвардия есть подразделение охраны царствующей персоны. Куда вернее определение «дружина». При всем том, они одинаковы с точки зрения своего целевого назначения, дружина мыслится не иначе как специально подобранное и движимое вперед воинство. Этот смысл заложен санскритским корнем «дру» — «следуем рядом». Сакральный подтекст движения не только указует на организованность силы, но и внушает ее направленность.
