Борис Стрельников - Тысяча миль в поисках души
На остановке «125-я улица» в вагоне метро остаются только негры. Я, единственный белый, еду дальше. Над нами Гарлем — негритянское гетто Нью-Йорка. Над Гарлемом неяркое весеннее солнце. Вечереет. Рабочий день окончился, и улицы полны негров. Часть мостовой отгорожена деревянным барьером: меняют трубы водопровода. Сейчас в яме играют ребятишки. Оттуда слышны их голоса.
Ребятишки играют и на тротуаре. Три девочки лет шести-семи идут гуськом, взявшись за руки, и звонко кричат:
— Фридом! Фридом! (Свобода!)
Двое мальчиков с ковбойскими игрушечными пистолетами и с жестяными шерифскими знаками на рубашонках натравливают на девочек лохматого пестрого щенка.
— Взять их! Взять! — командует мальчишка, дергая щенка за веревку.
Щенку очень весело. Он звонко лает и прыгает у ног мальчишки, не обращая на девочек никакого внимания. Щенок не понимает, во что играют дети.
Девочки продолжают маршировать по тротуару. Из подъезда дома выскакивают еще двое мальчишек в игрушечных пожарных касках. Они дико воют, подражая пожарной сирене. В руках у них палки. Мальчишки направляют палки на девочек и шипят. Это они брандспойтами разгоняют демонстрантов.
— Бах! Бах! — орут мальчишки-полицейские, размахивая пистолетами.
— Падайте! Да падайте же! Вы убиты! — кричат они девочкам.
Девочки закатывают глаза и валятся на тротуар, отмахиваясь от щенка, который радостно лижет им лица.
Седая рыхлая негритянка, поставив на землю тяжелую кошелку, трясется от беззвучного смеха.
— Глупышки! Ах, глупышки! — говорит она, вытирая ладонью слезы. Тяжело вздохнув, она идет к церкви, у входа в которую на куске фанеры изображен Христос в окружении негритянских детей. Рядом с Христосом еще одна картина. Огромная разъяренная собака, в три раза большая, чем полицейский, который держит ее за поводок, бросается на крошечную негритянскую девочку. На боку пса кто-то написал углем «собака», а на полицейском — «скотина».
Около церкви — чахлый скверик. Три скамейки образуют треугольник. Сидят старик негр, парень с обезьянкой на плече, молодые женщины. О чем-то беседуют два священника — белый и черный. Я сажусь рядом.
— Я не стал счастливее оттого, что имею право пойти в кино вместе с белыми, — продолжает парень разговор со стариком, видимо, прерванный моим появлением. — Прежде чем пойти в кино, я должен что-то иметь в желудке и в кармане, правильно? А когда я буду иметь? Тогда, когда у меня будет работа. Правильно? А работы мне не обещают. Чтобы дать тебе работы, говорят боссы, нужно отнять ее у белого. Понимаешь, что получается, отец?
— Ну вот, женился он в Европе на белой, — рассказывает молодая негритянка соседке по скамейке, — а их часть переводят в штат Джорджия. Как же он с белой женой в Джорджию поедет? Ведь там смешанные браки запрещены законом. За связь с белой женщиной негру полагается веревка…
— Они говорят белым: «Негры хотят отнять у вас работу», — продолжает парень, — а неграм они говорят: «Белые не хотят делиться с вами работой». Это чтобы мы ненавидели друг друга. Понимаешь, что получается, старик?
Желтый прошлогодний лист срывается с дерева и падает на морду обезьянки. Она визжит и скалит зубы. Я встаю и иду дальше. Прямо на тротуаре прислоненные к стене дома четыре больших детских портрета в траурных рамках. Это девочки, убитые в Бирмингеме. Слепой негр в выцветшей форме американского солдата играет на скрипке что-то печальное. На груди слепого два ряда орденских планок.
Я сворачиваю в боковую улицу. Тяжелый запах ударяет в нос. Это запах гниющих отбросов, человеческого пота и дешевого виски. Это запах нищеты. Сперва кажется, что улица пустынна, но через минуту я замечаю, что на ступеньках, на подоконниках, в дверях стоят и сидят негры. Они молча смотрят: что привело сюда белого человека?
Кто-то трогает меня за плечо. Обернувшись, я вижу трех белых полицейских.
— Что-нибудь потерял здесь, приятель? — насмешливо спрашивает один из них. — Ах, просто гуляешь? Ничего себе, выбрал место для гулянья! Когда стемнеет, я не дам и цента за твою жизнь…
Я возвращаюсь к станции метро.
У деревянного барьера на разрытой мостовой зажгли сигнальные плошки, в которых горит масло. Пламя тревожно стелется по земле. Черные круглые плошки похожи на бомбы террористов.
В сумерках слышится веселый лай щенка и крики мальчишек:
— Падайте! Падайте! Вы убиты…
Так и не поняли Юля с Васей, за что убили негритянских девочек в Бирмингеме. Они видели репортажи об этом убийстве по телевидению и были напуганы и растеряны.
На оконном стекле церкви тоже были изображены Христос и негритянские дети, играющие у его ног. Осколки бомбы выбили нижние стекла витража, на котором были нарисованы дети. Лицо и руки стеклянного Христа покрылись пороховой копотью, и он стал похож на старика негра. От сотрясения остановились часы над входом в церковь. Стрелки показывали 10 часов 22 минуты утра по бирмингемскому времени.
Бомба взорвалась в подвале, где шел урок воскресной школы для негритянских детей. Взрыв раздался вслед за торжественными словами священника: «Вам говорю: «Любите врагов ваших, как самих себя».
У одиннадцатилетней Дэнис Макнайр бомба оторвала голову. В ее широко открытых, застекленевших глазах затаилось удивление. «Любите врагов ваших…»
Стрелки часов показывали 12 часов 42 минуты по вашингтонскому времени, когда президенту Кеннеди, отдыхавшему в загородной резиденции, доложили о событиях в Бирмингеме. Двадцать три ребенка ранены, читал помощник телеграмму из Алабамы. Одна из раненых, по-видимому, на всю жизнь останется слепой. Четыре девочки убиты. Один подросток застрелен полицейским. Негритянский мальчик убит белым хулиганом.
Рассказывают, что президент побледнел, выслушав доклад. Напрасно пятилетняя Кэролайн и трехлетний Джон-младший пытались привлечь к себе внимание отца. Он сидел в глубокой задумчивости, и пальцы его механически барабанили по голубой папке, в которой лежал текст предстоящего выступления президента на сессии Генеральной Ассамблеи ООН.
В Нью-Йорке было 5 часов вечера, когда группа молодых людей — белых и негров — пришла к зданию Организации Объединенных Наций. На их рукавах были черные траурные повязки. В руках — картонные плакаты со словами: «ООН, защити негров в Бирмингеме», «Господа делегаты, колониальный террор здесь, за воротами ООН», Пришлите войска ООН в Бирмингем».
Порывистый ветер с Ист-ривер хлопал над головами демонстрантов разноцветными флагами государств. Багряный закат отражался в окнах верхних этажей небоскреба ООН; казалось, за стеклами бушует пламя пожара.
По всей стране разносился тогда печальный колокольный звон негритянских церквей, но правящая Америка делала вид, что не слышит его. Негры Бирмингема вышли на улицы города. Среди демонстрантов были школьники. Полиция применила против них пожарные брандспойты. Тугие струи воды, способные опрокинуть автомашину, сбивали с ног, дети теряли сознание. Когда не помогли брандспойты, полиция спустила с поводков разъяренных овчарок. «Вырвите кишки этим черномазым, собачки! Повеселите меня!» — надрывался начальник бирмингемской полиции Билли Коннор, по прозванию «Бык». Но правящая Америка делала вид, что не слышит ни лая собак, ни крика детей, ни дьявольского хохота «Быка».
Заголовки газет, вышедших в понедельник, старались перекричать друг друга: «Негры доведены до отчаяния», «Президент воздерживается от посылки войск в Алабаму», «Тень Бирмингема над открывающейся завтра сессией Генеральной Ассамблеи ООН».
19 сентября президент Кеннеди прилетел в Нью-Йорк остановился в старом, но уютном отеле «Карлайл» на Мэдисон-авеню. Свет в его комнатах горел до поздней: ночи. А на противоположном тротуаре четверо демонстрантов подняли над головами огромный плакат. Черными буквами на белом холсте было написано: «Убиты четыре девочки… Если бы одной из них была ваша дочь Кэролайн, вы тоже ограничились бы сожалением, мистер президент?»
В пятницу утром президент приехал в штаб-квартиру Организации Объединенных Наций. В зале его уже ждали. В 11 часов председатель Генеральной Ассамблеи объявил: «Господа делегаты, я иду встречать президента США. Прошу всех остаться на местах». Через пять минут в зал в сопровождении председателя Ассамблеи вошел президент и быстрым шагом направился к креслу с высокой спинкой, стоящему на возвышении рядом с трибуной Генеральной Ассамблеи.
Многие в зале не успели разглядеть Кеннеди, когда-он шел к креслу: президента окружали охранники. Широкоплечие парни в штатском стояли в разных концах зала: в дверях, на галерее для прессы, на балконе, куда на этот раз не пустили публику. Около четырехсот полицейских и агентов безопасности в штатском сторожили в коридорах, в барах, в холлах и туалетных комнатах штаб-квартиры ООН.
