Коллектив авторов - Исторический сборник «Память». Исследования и материалы
Уже в 1960-х годах в антисталинских письмах прослеживается новый мотив: осуждение сталинских преступлений как нравственный долг перед памятью погибших. Призывы к восстановлению ленинских норм законности, вторящие официальному дискурсу, постепенно заменяются призывами к «восстановлению исторической правды». При этом слово «правда» подразумевает не столько научную истину, затемненную идеологически окрашенной риторикой, сколько справедливость для невинных жертв репрессий. Более того, включение в антисталинский дискурс нравственного мотива позволяет увязать борьбу против реабилитации Сталина с задачей предотвратить возрождение сталинизма. Таким образом призывы к гласности в отношении к недавнему прошлому постепенно перерастают в более широкие выступления за свободу слова.
«Убийство правдивого слова – оно ведь тоже идет оттуда, из сталинских окаянных времен», – писала Лидия Чуковская[55]. Лев Копелев не видел опасности в том, чтобы свои взгляды выражали также и неосталинисты; наоборот, запрет был бы равносилен возвращению «сталинизма под другим именем». И потому он призывал всех к открытому диалогу, ибо «больше всего сторонники и реставраторы культа Сталина страшатся свободного обмена мнений, гласности, конкретной исторической правды, настоящей марксисткой критики»[56].
Однако другие антисталинисты пессимистично замечали, что свобода слова соблюдается лишь в отношении их оппонентов. Григорий Свирский, выступая в Союзе советских писателей, говорил: «Искоренение дискуссионных книг – симптом особо опасный. Это значит – не нужны мыслящие люди. Мыслящий в условиях произвола – это, в потенции, инакомыслящий»[57].
Пожалуй, наиболее резко по этому поводу высказался П. Якир в своем открытом письме журналу «Коммунист»[58]. Он возражал тем, кто пытается «отделить Сталина от его дел» и возлагает ответственность за его преступления на исполнителей – на Берию, Ежова, Абакумова. «Это соблазнительная, но заведомо лживая обстановка. Никогда в истории нашей страны не было культа Ежова – был культ Сталина, и с уходом Ежова со сцены репрессии не прекратились»[59]. Кроме того, Якир пытался доказать, что преступления Сталина были уголовно наказуемыми:
О преступлениях Сталина можно было бы написать десятки тысяч страниц. Наша задача скромнее: используя Уголовный кодекс РСФСР, изданный в Москве в 1968 г.[60] (самый мягкий на протяжении нашей истории), мы постараемся доказать, что ваш журнал взял под защиту уголовного преступника, заслужившего четырежды приговора к расстрелу и по совокупности 68 лет заключения с отбытием в местах строжайшего лишения свободы, если судить за преступления, совершенные только один раз, а как так эти преступления совершались постоянно, то это наказание должно увеличиться в сотни и тысячи раз[61].
Далее Якир предлагал авторам статьи публично опровергнуть его обвинения, иначе он будет считать себя «вправе пригласить [своих] коллег по нынешней дискуссии совместно обратиться в Прокуратуру СССР с целью возбудить уголовное дело по обвинению Сталина (Джугашвили) И.В. в преступлениях, изложенных выше». При этом он выражал уверенность в том, что «осуждение посмертно возможно и законно, как возможны и законны посмертные реабилитации».
Однако призывы Якира остались без ответа, и ни Сталина, ни здравствовавших до тех пор его подручных не осудили. Чтобы хотя бы символично восполнить этот пробел, в 1969 году появился самиздатский бюллетень «Преступление и наказание», посвященный, согласно «Хронике текущих событий», «разоблачению палачей сталинских времен. Рассказывая о палачах, садистах, доносчиках, преступниках против человечности, издание говорит о том, где они сейчас и что делают»[62].
Г. Померанц в своем трактате «Нравственный облик исторической личности»[63] попытался дать нравственную оценку личности Сталина. Причем он полагал, что тех, кто раньше поддерживали Сталина в контексте борьбы против фашизма и Гитлера, можно оправдать хотя бы частично – учитывая особенности того времени, однако нынешнее идолопоклонство ничем оправдать нельзя.
Восстановить уважение к Сталину, зная, что он делал, – значит установить нечто новое, установить уважение к доносам, пыткам и казням. Это даже Сталин не пытался сделать. Он предпочитал лицемерить. Восстановить уважение к Сталину – значит установить около нашего знамени нравственного урода. Этого еще никогда не было. Делались мерзости, но знамя оставалось чистым[64].
В 1968 году, в письме в редакцию «Известий»[65] писательница Лидия Чуковская возражала утешительному выводу недавно опубликованного стихотворения:
Несчетный счет минувших дней
Неужто не оплачен?
‹…›
И он с лихвой, тот длинный счет,
Оплачен и оплакан[66].
Нет, уверяла Чуковская, тот счет еще не оплачен, ибо «бывают счеты неотвратимые и в то же время – неоплатные». И хотя он был «оплакан», но лились «океаны слез ‹…› украдкой в подушки». Правда, бывшие заключенные были реабилитированы, но палачи их остались неосужденными, и списки имен доносчиков – неоглашенными.
…я не предлагаю зуб на зуб. Месть не прельщает меня. Я не об уголовном, а об общественном суде говорю. ‹…› Пусть из гибели невинных вырастает не новая казнь, а ясная мысль. Точное слово. Я хочу, чтобы винтик за винтиком была исследована машина, которая превращала полного жизни, цветущего деятельностью человека в холодный труп. Чтобы ей был вынесен приговор. Во весь голос. Не перечеркнуть надо счет, поставив на нем успокоительный штемпель «уплачено», а распутать клубок причин и следствий, серьезно и тщательно, петля за петлей его разобрать…[67]
К исследованию прошлого, столь важному для советского общества, Л. Чуковская предлагала привлечь историков, философов, социологов и, прежде всего, писателей. «Надо звать людей, старых и молодых, на огромный труд осознания прошедшего, тогда и пути в будущее станут ясней». Однако до реальной гласности было далеко, и то правдивое слово, которое «важнее даже хлеба», подавлялось.
Чем же оплатить массовое организованное душевредительство, разврат пера, распутство слова? Казалось бы, если и можно, то только одним: полнотой, откровенностью правды. Но правда оборвана на полуслове, сталинское палачество вновь искусно прикрывается завесой тумана. Она плотнеет у нас на глазах[68].
Критическую роль историков в осознании и осуждении обществом сталинского прошлого признавал и Леонид Петровский. Он возражал тем западным коммунистам, которые полагали, что «историкам следует подождать, пока не будет завершена работа правосудия»[69].
Почему произвол культа личности должно расследовать правосудие, а историки должны подождать? ‹…› Но разве не остались в органах суда, прокуратуры и в органах госбезопасности те, кто участвовал в массовом произволе (вольно или невольно)? И почему мы должны положиться на их совести и ждать от них подсчета о правых и неправых судах, арестах, расстрелах и истязаниях? Именно перед судом истории должны предстать во всей полноте преступления Сталина и его оруженосцев! Это нужно сделать ради борьбы за коммунизм, который не признает лишних и напрасных жертв[70].
Официальные историки если и услышали этот призыв, то не могли ему следовать. И «белыми пятнами» прошлого занялись непрофессиональные исследователи, подпольные историки.
Подпольные исследования диссидентских историков«К суду истории» Роя МедведеваИзначально диссидентский историк Рой Медведев назвал свое исследование «Перед судом истории», заменив впоследствии этот заголовок на менее претенциозный «К суду истории». Вступив в КПСС в 1957 году, после реабилитации своего отца (погибшего на Колыме), Медведев услышал призыв Хрущева заняться историей сталинизма и в 1962-м начал самостоятельно изучать эту тему. Мотивы, побудившие его заниматься столь острым вопросом, он изложил в предисловии рукописи[71]. С одной стороны, он руководствовался этическими соображениями, ибо «преступления Сталина были столь велики, что умолчать о них было бы также преступлением».
И вовсе не малодушие заставляет нас составить список преступлений, совершенных Сталиным и другими адептами культа личности. Этого требует в первую очередь уважение к памяти наших погибших отцов и братьев, сотен тысяч, миллионов людей нашей страны, которые стали жертвой произвола и беззаконий, совершенных Сталиным. Ибо если мы не сумеем извлечь из этой трагедии всех необходимых уроков, то гибель целого поколения революционеров, а также миллионов других ни в чем не повинных людей останется в истории советского общества не более как бессмысленной катастрофой[72].
