В. Василевская - Воспоминания (Катакомбы XX века)
После рождения Алика батюшка прислал письмо, в котором давал Леночке указание о том, чтобы во время кормления ребенка она непременно читала три раза "Отче наш", три раза "Богородицу" и один раз "Верую". Так, он считал необходимым начинать духовное воспитание с самого рождения.
Бабушка наша и другие родственники настаивали на совершении ветхозаветного обряда над ребенком, но Леночка протестовала. Пришлось просить Тоню специально поехать к о. Серафиму спросить, как поступить. Ссылаясь на слова апостола Павла, о. Серафим благословил уступить в этом вопросе.
Крещение Алика и Леночки было назначено на 3 сентября (1935 г.). Я поехала на вокзал провожать всех троих. Странное чувство овладело мною: тревога и неизвестность сочетались с чувством радости о том, что должно совершиться что-то необходимое и почти неизбежное. Я не знала, куда они едут, и ни о чем не спрашивала. На вокзале я сказала Тоне: "Я ничего и никого не знаю, но во всем доверяюсь тебе". "Можешь быть спокойна, ответила она, — но если хочешь, поезжай с нами". Этого я не могла сделать!..
После крещения сестра стала еще чаще ходить в церковь, я еще чаще по вечерам оставалась с Аликом. Он, казалось мне, всегда все понимал. Иногда Алик снимал с себя крест, надевал на меня и улыбался. Тоня несколько раз предлагала мне поехать в Загорск: "Ты только себя мучаешь, откладывая", говорила она, но я не могла решиться. Леночка ездила в Загорск довольно часто. Слушая ее рассказы, я думала: "Нет, я не могу так". "От тебя ничего не требуют, — сказала Тоня, — к тебе найдут подход, какой для тебя нужен". "А я не буду в положении трудного ребенка? — спросила я (тогда я уже работала в Институте дефектологии). "Именно так", — ответила Тоня. Насколько я действительно была "трудным ребенком", я узнала позднее, когда о. Серафим рассказал Леночке о том, как он после каждого написанного мне письма лежал больной в течение нескольких часов — такого напряжения это требовало.
ПРИМЕЧАНИЯ11 Ильин Иван Александрович (1883–1954), религиозный философ, правовед, публицист. В 1922 г. выслан за границу.
12 Челпанов Георгий Иванович (1862–1936), психолог, философ. Труды по экспериментальной психологии, философии.
Надо вооружиться крестомТак шла зима. Письма стали более редкими. На душе лежала какая-то тяжесть, которую хотелось передать на бумаге, и казалось почти безразличным, прочтет ли кто-нибудь написанное или нет. Однажды, написав такое письмо, я неохотно опустила его в ящик, и как же я была удивлена, когда в ответном письме прочитала такие слова: "Последнее письмо твое заключает в себе как бы покаяние, приносимое тобою за всю твою прошлую жизнь, т. е. именно то, что нужно перед вступлением в Православие". Когда я писала свое письмо, я и не подозревала, что оно заключает в себе покаяние.
Как-то Тоня предложила мне согласиться на поездку под предлогом, что мне надо поговорить о Леночке. "Так тебе будет легче", — сказала она.
Наконец, вопрос о поездке в Загорск был решен. Мы условились на 29 января. Но в день отъезда возникло неожиданное препятствие. Ночью Леночке стало плохо, и некому было остаться с нею и с ребенком. Только теперь я почувствовала, до какой степени желанной и необходимой была для меня эта поездка и как невозможно от нее отказаться. И тогда я получила неожиданную помощь. В тот момент, когда нельзя было больше раздумывать, в дверь позвонила незнакомая девушка и предложила свои услуги в качестве домработницы. Катя нам сразу понравилась и осталась с Леночкой, а я могла спокойно уехать. Впоследствии мы рассказали ей все, и она сама была допущена к о. Серафиму.
Прямо с работы поехала я на вокзал. В вагоне было тесно, и мы всю дорогу стояли. Приехали в Загорск уже ночью. Был мороз, небо было усеяно звездами. Шли молча, в темноте. Только один раз Тоня спросила: "Как тебе кажется, куда ты идешь?" — "Я не знаю и стараюсь не думать", — сказала я. "Думай, что ты идешь поговорить о Леночке, и тебе будет легче", — сказала Тоня сочувственно.
Тропинка привела нас к домику, ставни которого были плотно закрыты. Казалось, там все спали или давно уехали. Тоня позвонила четыре раза, как было условленно. Нам быстро открыли. В домике было светло, тепло и уютно. Во всем чувствовался покой как-то особенно хорошо слаженной жизни. Все были ласковы и приветливы, так что чувство неловкости, обычное в непривычной обстановке, сменилось уверенностью, что все совсем просто и иначе быть не может. Батюшка позвал нас к себе в комнату и просто, как ребенку, объяснил мне, как нужно взять благословение, о чем я никакого представления не имела. Потом все пошли в столовую. За ужином шли обычные разговоры: о Москве, о поездке, о Леночке. Время было позднее, и все пошли ложиться спать. Мы с батюшкой остались вдвоем. Он попросил меня пройти с ним вместе в маленькую кухню, которая была закрыта со всех сторон, но имела такой же праздничный вид, как и все в доме, и была увешана образами.
Сели за стол. Помолчав немного, о. Серафим спросил: "Как Вы пришли ко мне?!" В том, как он задал этот вопрос, чувствовалось, что ему было известно все, что со мной происходило, и в то же время он хотел дать мне понять, что я пришла сюда не по своей воле. "Мне было очень трудно", — ответила я, чувствуя, что все обычные человеческие условности здесь неуместны. Однако, когда он попросил меня рассказать о себе, я все же спросила: "Вы простите меня, если я буду говорить то, что Вам может быть неприятно?" — "Я священник", — кратко ответил о. Серафим.
Мне показалось, что с меня спали цепи, которые тяготили меня в течение многих лет. Я говорила долго, говорила все, что в данный момент казалось мне существенным. Когда я кончила, о. Серафим как-то особенно внимательно посмотрел на меня и сказал: "Вы устали, Вы очень устали". — "От чего?" удивилась я. — "От добросовестного отношения к жизни", — был ответ.
Потом он начал говорить сам, и я была поражена, откуда он знает отдельные подробности моей жизни, о которых я не говорила: характеристика родителей, их взаимоотношения и многое другое. "Ваша мама, — говорил о. Серафим, — вела почти христианскую жизнь… Почти христианскую жизнь, повторил он, словно желая усилить значение этих слов. — Однако я ей не решился бы предложить то, что предлагаю Вам… Вам осталось только вооружиться крестом… Это нужно не для чего-нибудь другого, но только для устроения Вашей души. Вы поняли меня?" Этот вопрос батюшка постоянно задавал во время своих бесед, и сколько раз впоследствии я отвечала на него отрицательно, стремясь как можно лучше уяснить себе его мысль, и он вновь терпеливо разъяснял ее мне, как мама в детстве объясняла в десятый раз затруднившую меня задачу.
Много вопросов смущало меня в связи с тогдашним положением Церкви, с необходимостью конспирации, с тем ложным положением, в которое приходилось ставить себя по отношению к окружающим. Ведь даже для того, чтобы приехать сюда, мне пришлось обмануть самых близких людей. О. Серафим сочувственно отнесся ко всему, что я ему говорила. "Вы не знаете, в какое времяВы пришли ко мне!" — сказал он, как бы желая вновь подчеркнуть, что не все открыто мне и что действует здесь не моя воля. "Здесь катакомбы, — сказал он, указывая на все, что нас окружало. — Я здесь не потому, что желаю кому-нибудь зла или хочу с кем-то бороться. Я здесь только для того, чтобы сохранить чистоту Православия".
Батюшка говорил еще о многом. Во время беседы он несколько раз обращался ко мне с вопросом: "Вы любите апостола Павла?"
Апостол Павел был "моим" апостолом, он дал мне ключ к пониманию Евангелия — как мне было его не любить?
Между тем начало светать.
"Вот Вы пришли ко мне ночью, как Никодим, — сказал батюшка задумчиво, и я ставлю перед Вами вопрос: согласны ли Вы принять крещение?"
"Этот вопрос для меня сейчас совершенно непосильный, — ответила я, совершенно непосильный".
О. Серафим попросил меня стать на колени, и когда я это сделала, он молча прижал мою голову к своему сердцу так, что я могла слышать каждое его биение.
Мы вышли в другую комнату. Наступил день. Батюшка подвел меня к окну и сказал: "Запоминайте дорогу. Вы еще приедете ко мне, спрашивать ни у кого не нужно".
Он подарил мне на память синее хрустальное яичко, потом благословил меня, и я уехала домой.
Письма больше не пересылались по почте, но передавались лично через Тоню.
В начале Великого поста получила большое письмо от о. Серафима. Оно значительно отличалось по своему содержанию от прежних писем. Оно было написано как-то особенно просто, тепло и конкретно. О. Серафим писал о том, какие молитвы надо читать ежедневно, утром и вечером, как проводить Великий пост, и давал много других практических указаний, которые проникали в самую повседневную жизнь и потому действовали особенно ободряюще. Он уже считал нас своими и заботился о нас так, как внимательная мать, которая старается предупредить движение своего ребенка — внешнее и внутреннее.
