Звери. История группы - Зверь Рома
Я сам писал новые песни, а еще связывался с Витей Бондаревым, он присылал какой‐нибудь текст, и если мне нравилось несколько фраз, может, больше, я брал их, писал куплеты. Про жесткую любовь. Грустную. Любовь как борьбу. Связывался с ребятами из группы по скайпу или просто по почте отсылал им в студию эти черновики, записанные под гитару. Они делали аранжировки, высылали мне. Я напевал голос, отправлял им. Так происходила работа на расстоянии.
А под конец я написал очень лирическую акустическую песню. Она оказалась самой цельной и внятной, с грустным настроением. Я собрал в кучу все свои впечатления, всех барышень, с которыми там виделся. Мы тусили, но без интима, мне это было не очень интересно. Я, по правде сказать, не думаю, что они так уж обламывались на этот счет. Но одной из них больше в песне. Мы просто общались. И вроде бы призрак романа какого‐то витает в воздухе. А я прекрасно же понимаю, чем все кончится. Мне неинтересно. Я там играл – не играл. Она там чего‐то строила – не строила. Ресторан, прогулялись, о чем‐то поговорили. Задумчивое и достаточно взрослое отношение к происходящему. Поэтому я в тексте где‐то цинично, где‐то нет, но все от души и с пониманием того, что происходит.
Я часто знакомился с разными людьми. Приходим с одной компанией куда‐то, а потом передвигаемся с одной квартиры в другую, из одного клуба в другой, из одного ресторана в третий. Обычный тусовый процесс, когда ты знакомишься со всеми, в процессе общения находишь с кем‐то что‐то общее, кто‐то от компании отваливается, кто‐то приклеивается. Кто‐то начинает с тобой заигрывать из женского пола, что‐то думать себе. Эта ночь никогда не закончится…
Да и не девушки меня вдохновили, а больше сама ситуация, обстановка. Общаясь с ними, я понимаю, чего они хотят, чего ищут. На что надеются, как живут. Что им важно, что нет. Что для них смешно, а что не очень. Как и кого бы они хотели видеть рядом с собой, а кто есть у них сейчас. Вот эти проблемы отражены в песне. Я не могу сказать имена и фамилии этих девушек. Одну я вообще видел раза два, наверное. Но когда я писал «Говори», она почему‐то в ней отпечаталась, видать, что‐то такое сделала, что меня зацепило. Ты смотрела в окно, а я просто пел. «Говори» – это песня-рассуждение длиною в одну ночь.
Бунт на корабле
Мы выросли. Мы мощно потусили нашей компанией – я, Костя, Макс, Кирилл, Миша и Лёша Мартынов. Четыре года подряд у нас был жесткий угар – тех гастролей, которые остаются в памяти музыкантов, к которым пришел успех. Под конец тура мы возвращались из Риги на поезде. И мы, видать, подустали, друг другу поднадоели. У всех стали возникать вопросы…
В самом начале, когда мы начали гастролировать, всем было весело и мало кто думал о деньгах. Состав подобрался такой, что это было не главное, всем хотелось поездить по стране, поиграть, почувствовать себя артистами. В этом было больше романтики… Дальше все закрутилось, понеслось, туры по 25–28 концертов в месяц. Это крайне тяжело. И настало время, когда налет этой романтики испарился, осталась голая тяжелая работа.
Произошел какой‐то надлом: после рижского концерта мы сели в поезд, и началось выяснение отношений. Мы сильно выпили, я смутно помню, как это происходило. Я пытался поговорить с Максом, он, наверное, был пьян не так сильно, как я, и решил со мной в таком состоянии не общаться. Это меня взбесило, завело – как так, ты не хочешь со мной говорить?! Я знал, что ходят какие‐то разговоры: давайте поднимем нам зарплату… кому‐то все, а нам ничего… мы тут ездим, ездим… Такой легкий бунт. А меня не слишком интересовали финансы, этими вещами всегда больше занимался Саша, позднее Козин. Я мог быть просто не в курсе. Да, собственно говоря, от меня и не требовали, мне не предъявляли претензий напрямую. Может, боялись, что выгонят, не знаю.
У нас коллектив набранный, мы ведь не с детства играли в одной группе. Понятно, что мы не шиковали и не валялись на шелковых диванах, обмазанные черной икрой, но, очевидно, какие‐то разговоры уже шли, потому что все видели, что группа популярна, ездит по гастролям. Наверное, чего‐то хотелось. Я-то, в принципе, никогда не был против уйти в повышение и улучшение жизни, я стараюсь, исходя из реалий, конечно. Потому что говорить: «А в Лондоне или Майами артисты получают столько» глупо, мы в России живем.
Мы повздорили в поезде, и я выгнал Максима. И все начали впрягаться, потому как все происходило по полупьяной лавке. И мне так надоело то, что они не телятся и сказать мне боятся, жмутся, что‐то за спиной трут. Я говорю: «Идите все в жопу! Не хочу с вами играть». А Костя с Кириллом – легкие люди и восприняли это спокойно: пора, видать. Миша никуда не ушел, да и не собирался.
Вернулся Макс. Но не сразу. Мы начали искать гитариста, а также клавишника и басиста. Кирилл и Костя еще какое‐то время доигрывали. Мы даже несколько раз выступали без гитариста, потому что в графике были забиты концерты. Мы прописали партии гитары и как‐то играли без гитариста. Соло не было у нас, только на клавишах. Так прошло несколько выступлений, а потом мы нашли гитариста из Новосибирска, знакомого Кости. Тимофей снял все партии, играл с нами два концерта, но потом мы поняли, что он не то чтобы слабоват, но по сравнению с Максом, конечно, не то. Макс был лучше всех, кого мы видели. А время идет, гастроли и все остальное. И произошло то, о чем я узнал уже только post factum: Мартынов сам позвонил Максу и за большой гонорар предложил работать дальше в коллективе. Но меня он об этом не предупредил. Сказал потом: «Я договорился, Макс согласен за такую зарплату играть». Меня это возмутило. Я думаю: это же очень много и странно, что Макс будет получать больше, чем остальные музыканты. Но так уж сложилось, Макс остался.
Потом, когда мы отошли уже от ссоры в поезде, в принципе, все могли вернуться. Но Костя и Кирилл восприняли ту ситуацию так: значит, будем заниматься чем‐то другим. Помимо группы «Звери» у них были свои увлечения: Кирилл работал диджеем, а Костя доучился до летчика и занимается до сих пор любимым делом. Мы поддерживаем теплые отношения.
Я могу иногда на кого‐то сорваться на съемках, если сильно устал. На «Брюнетках и блондинках» было. Но это был единственный раз, когда я выпил на площадке. Короче, заклинило меня там. Сами виноваты, оставили меня одного. Это первый клип, в котором мне уже буквально доверили процесс съемки. Мы заканчивали съемки музыкального трека, Серёжа Трофимов с Войтинским перешли в другой павильон, где снимали сцены на дискотеке. Они пошли ставить свет, камеру, строить массовку, с актрисами репетировать. А я в это время со свободным выставленным светом, со вторым оператором снимал куски трека, которые были необходимы для монтажа.
Они ушли, а я командовал съемкой. Прикольно, но сильно переживаешь, ответственности много. Плюс еще такое чувство присутствует… Вот есть оператор, осветители, все эти люди с приборами. И вроде как неудобно ими командовать. Что я им скажу? Встань сюда, встань туда? Они же знают, с какой точки лучше снимать, как вот этот кусок лучше снять – крупно? С какого ракурса? Гриф снять снизу или взять чуть повыше, где‐то покрупнее… И я немножечко сначала робел: «А давайте, может быть, сейчас вот этот вот кусочек снимем?» Потом смотрю в монитор – я не хочу так! Мне не нравится. Тогда я начинал пересиливать себя: «Нет, давайте так! Снимаем отсюда. Опять не то. А вот это похоже, прекрасно! Дальше! Сейчас мы залезем наверх, снимем оттуда крупно руку. А потом отъедем, потому что здесь у нас пауза. На ней мы отвернемся, и будет круто».
Я-то знаю, чего не хватает для монтажа, мы же не первый клип снимаем. Какие кусочки нужны, чтобы можно было хорошо все склеить. Потому что просто чередование – кадр средний, крупный – это скучно. Хочется какого‐то движения, смазок таких крупных. Вот пальцы играют на басу. Можно в лоб снять, а можно откуда‐нибудь сбоку. И на заднем плане чтобы было еще яркое пятно какое‐нибудь – допустим, барабанщик… Так, потихонечку уже пошло… И самое удивительное, когда проявили пленочку, посмотрели все это дело на перегоне, и как раз те моменты, где я руководил, получились именно так, как я себе представлял. А остальное как‐то вяло.
