Антонина Коптяева - Собрание сочинений. Т. 4. Дерзание.Роман. Чистые реки. Очерки
Алеша, немножко смущенный, направился к инструменту.
«Как вытянулся и похудел за лето мальчишка!» — подумала мать, обласкав взглядом черноволосый затылок и узкую спину мальчика с выступавшими под рубашкой лопатками.
Первые аккорды разочаровали и огорчили ее: все было смутно, зыбко, нестройно. Юный музыкант робел, терялся, как будто боялся повторить уже известные мелодии. Но, словно родник среди камней, все сильнее стала пробиваться и складываться музыкальная тема и зазвучала, отодвигая то, что еще не нашло должного выражения. А потом совсем забыла Лариса отмечать недостатки первого большого произведения сына. Именно это испытала она тогда в Сталинграде: это ее смятение, и страх, и вера в победу, и любовь к своим людям. Слезы увлажнили ее глаза. Но Алеша неожиданно бросил играть, размашисто обернулся с конфузливой, счастливой улыбкой.
— Дальше я еще не нашел. Тебе не скучно было слушать?
— Что ты, Алеша, я слушала… — Лариса хотела сказать «с удовольствием», но тоже отчего-то застеснялась. — Я очень слушала, дорогой!
— Если бы мне удалось написать так, чтобы все «очень» слушали! — страстно воскликнул мальчик.
— Напишешь. Хочешь, съездим в Сталинград? Завтра я сделаю операцию одному больному… Есть у нас тяжелый больной Прудник: и по характеру тяжелый, и по течению болезни. Я его оперирую, послежу за ним до снятия швов, и мы съездим, пока не кончились каникулы.
Алеша побледнел от волнения.
— Я очень хочу побывать в Сталинграде, мама!
«Отчего же он раньше ни разу не заговаривал о поездке в Сталинград?» — подумала Лариса.
— Я знал, что нам… что тебе очень больно там будет! — неожиданно для нее ответил Алеша и, стоя, пробежал пальцами по клавишам. — Вот так…
Ларисе и в самом деле больно стало — то ли от слов Алеши, то ли от звуков, которыми пианино ответило на его легкие прикосновения.
— Какие у тебя большущие лапы становятся, Алешка! — сказала она, взяв его крупную руку и сквозь слезы рассматривая крепкую ладонь и сильные пальцы. — Мне всегда казалось, что у музыкантов должны быть тонкие и нежные руки.
— Как раз наоборот, мама. Для пианиста маленькая рука — плохое орудие. У нас недавно отчислили очень способную девочку только потому, что у нее крошечные ручки. Это, знаешь, было в моде в восемнадцатом веке… Представь: сидит за клавесином дама или кавалер, а над клавишами — их даже специально чернили — порхают узенькие, беленькие такие, как сахар, руки в кружевных манжетах. Красиво? Но для гостиной — камерная музыка. А мы выходим на широкую аудиторию. Рояль — это настоящий физический труд. Чтобы все взять от инструмента, нужна крупная рука. Вот послушай.
Алеша снова сел к пианино и, взяв несколько сильных аккордов, с глубоким чувством, с настоящим артистическим блеском стал играть прелюдию Скрябина.
Лариса смотрела на сына с любовной гордостью. Ее маленький Алешка становился серьезным музыкантом-исполнитёлем. Он будет и композитором.
«Я еще понравлюсь ей. Я все равно буду тут учиться!» — вспомнились ей упрямые слова огорченного мальчика, когда его не приняли в музыкальную школу.
И понравился, в самом деле учится! Любой отец тоже гордился бы таким сыном…
Ночью Лариса спала плохо: снилось ей что-то кошмарное, и то жарко было, то словно ледяное чье-то дыхание пробегало по коже от корней волос до кончиков пальцев. Когда Алеша проснулся, она уже сидела за столом, одетая для выхода на работу, и что-то еще обдумывала, выкраивала модель из листа белой бумаги.
— Ты сегодня в Институте травматологии будешь? — спросил мальчик, с быстротою военного человека вставая с постели и надевая пижаму.
Лариса любила в нем эту четкость движений и расторопность, не вязавшуюся в обывательском представлении с профессией музыканта, тем более музыканта незаурядного, каким становился ее сын.
— Сегодня я в госпитале…
— Ты там встречаешься с женой Ивана Ивановича? — неожиданно спросил Алеша, поправляя складку на одеяле.
Ножницы в руках Ларисы дрогнули, и разрез получился неровный.
— Конечно, — не сразу ответила она. — А что?
— Просто так… Я тоже встречаю ее у Наташи Коробовой. Но она мне не очень нравится.
— Отчего же?
— Не знаю… Мишук — вот это да! Настоящий богатырь. А как смешно слова выговаривает! Вчера дразнил во дворе такого же карапуза. «Табыл, — говорит, — как тебя колотам-то били?» Значит, галошей били? Правда, комик?
— Да, комик. На каком же дворе ты его видел?
Шея Алеши густо покраснела под коротко остриженными волосами.
— У них во дворе, у Аржановых.
— Зачем же ты к ним ездил?
— Я не к ним. Я… я к Галине Остаповне.
— Алеша…
— Да, мама. — Он положил на место подушку, смущенно взглянул на мать.
— Я не только к Галине Остаповне… Мы еще погуляли немножко с Наташей Хижняк. У нее мать очень славная. Я, когда с ней познакомился, так ясно представил фельдшера Хижняка, будто вчера с ним виделся. И мне очень жаль ее стало.
— Наташу?
— Нет, ее мать. И Наташу тоже! — торопливо добавил Алеша, боясь, что его могут заподозрить в неискренности. — У них во дворе цветы посадили. Клумбы — просто чудо!
— Значит, вы там и гуляли?
— Да… — И Алеша заспешил в ванную — принять душ и избавиться от дальнейших расспросов. Не мог ведь он сказать, что его поездки на Ленинградский проспект были вызваны желанием увидеть Аржанова. Однако увидеть Ивана Ивановича оказалось не так-то просто. Вчера он тоже не дождался доктора. Мишутка сведениями об отце не располагал, а обратиться к Варваре Васильевне, которая присматривала за ребенком, Алеша никогда бы не решился.
— Ты знаешь, какой сегодня день? — спросила Лариса, когда он вернулся в комнату.
— Еще бы! Сегодня мне исполнилось пятнадцать лет. Думаешь, я забыл?
— Так я не думала. — Лариса открыла шифоньер и вынула из него два плоских пакета. — Это тебе подарки.
В пакетах оказались белая шелковая рубашка с манжетами и запонками, как у взрослого мужчины, и книга «Жизнь Моцарта» — роскошное издание, приобретенное в букинистическом магазине.
— Спасибо! — Алеша нежно расцеловал мать. — Ты у меня лучше всех на свете.
«Мамаша», — вспомнила Лариса и улыбнулась печально и гордо.
23Операция действительно предстояла серьезная. У больного Прудника, известного далеко за пределами госпиталя своим скандальным характером и осложнениями после всех хирургических вмешательств, не сразу удалось сформировать приличный филатовский стебель. Еще труднее было вылечить гнойные раны на лице и улучшить общее состояние больного. В течение последних двух месяцев Лариса заботилась о нем, как о малом ребенке.
— Доктор, у меня печенка сейчас не болит! — протестовал Прудник против ее лечебных назначений. — Вы мне нос сделайте!
— Не будет у вас хорошего носа, пока обмен веществ не наладим.
— Да какое это имеет отношение?
— Самое прямое.
Прудник вздыхал, но покорялся.
Придя в госпиталь, Лариса переоделась и пошла в отделение, где ей надо было осмотреть и проконсультировать больных, которым предстояли операции. Там ждала ее Полина Осиповна со своими больными. Пришла и Варя с неудачником Березкиным — никаких улучшений у него не наступало.
— Вот посмотрите, Лариса Петровна, — тотчас заняла позицию энергичная Полина Осиповна и, крепко держа маленькими ручками за плечо своего пациента, с торжеством выдвинула его вперед. — Посмотрите, какую глазную впадину я сделала ему для протеза! Обратите внимание, какой створ в уголках век получился, а?.. Ну-ка, зажмурь глаз! Только очень скупой, не дал мне взять полосочку для ресниц с брови, и я вырезала вот здесь! — Полина Осиповна, мягко наклонив стриженую голову больного, показала шрам у него за ухом, и опять наивное, милое торжество осветило ее лицо. — Хорошо? Он оптимист и шутит, будто у него реснички так растут, что повязку сдвигают. Я боялась, что луковки волос опять не вынесут пересадки и умрут. Ведь сначала не выходило: полоски кожи приживлялись, но луковки волос погибали, и оставался голый трансплантат. Я долго билась над этим. А нынче весной смотрю: везут деревья для пересадки с большим комом земли. И я подумала: волоску, как и дереву, тоже нужно питание. В самом веке жировой клетчатки почти нет, значит, надо брать полоску для ресниц с жиром, чтобы вставлять ее в разрез века с подкожным кормом. Попробовала. Луковки выжили, и реснички начали расти. Видите? И у него растут! Когда будет вставлен протез, получится замечательно. А была бесформенная яма! Только вот тут… — Полина Осиповна развязала неугомонными пальцами повязку и умоляюще посмотрела на Ларису.
Да, ниже — очень плохо: на месте носа зияющая дыра, губа опустилась.
