Юрий Поляков - Государственная недостаточность. Сборник интервью
– То есть вы оптимистично смотрите на наше ближайшее будущее?
– Я считаю, что стратегически Путин прав. Хотя можно спорить по каким-то тактическим шагам. Но я не хочу по ним спорить, так как я не политик, я многие вещи воспринимаю на художественно-знаковом уровне, на уровне символов, каких-то перекличек с историей… И в этой системе координат я чувствую правоту президента.
Вы же меня знаете не первый год и знаете, какой критике я подвергал Ельцина в период его правления. А сегодня у меня к действующему президенту достаточно оптимистическое отношение.
– Спасибо за беседу.
Ее вел Андрей РИСКИН«Панорама Латвии», 10 октября 2000 г.Я обречен на одиночество
– Итак, Юра, замыслил ты свой побег в литературу. Считаешь его удачным? Что-то серьезное удалось сделать, по своим собственным наблюдениям?
– Прошел год после публикации романа «Замыслил я побег…». Сейчас вышло третье издание книги. Может быть, и детективы так часто не переиздаются. Был недавно у меня любопытный случай. Я зашел в сберкассу перевести деньги, кассирши меня узнали, вызвали заведующую, и она мне сказала, что, мол, прочитали все работницы ваш роман и даже один раз остались после работы и устроили этакое обсуждение, то, что в советское время называлось читательской конференцией. У всех были разные точки зрения на героя, на героиню, и чуть ли не до глубокой ночи они спорили о романе. Мне, конечно, как автору было очень приятно, но самое важное – я увидел, что читатель возвращается в хорошем смысле слова к прежнему советскому восприятию книги. Как части собственной жизни. Как поводу для серьезных размышлений о жизни, о стране. И я рад, что одним из индикаторов читательского внимания стал роман «Замыслил я побег…».
– Я прочитал его как завершение судеб амбивалентных героев Маканина, Киреева, Афанасьева, Кима, которые со всеми своими личностными амбициями не выдержали накала перестройки и легко дали себя растоптать ельцинскому режиму и нагловатым новым русским. Ты поставил свою точку в судьбе этого поколения невостребованных маргиналов. Они, эти «гамлеты без шпаги», не выдержали первого же тяжелого удара. И ты уже от имени другого, более молодого, поколения предъявляешь им счет, как промотавшимся отцам. Была у тебя какая-то перекличка с героями прозы «сорокалетних» или это лично мое восприятие?
– Естественно, какая-то связь была в силу простой преемственности литературной традиции. Мы исследовали одно и то же: последнее советское поколение, но на разных фазах его развития. В чем мое столкновение с былыми «сорокалетними»? Поколение Маканина, Кима, Курчаткина – они все забыли об одной вещи, о которой сегодня помнит из них только Анатолий Афанасьев. Это напоминает мне анекдот о чукче, который учится у ударника Ивана, как валить лес. Он смотрит, как тот одевается, что ест на завтрак и так далее. Различие одно. Иван включает бензопилу, а чукча нет. Ничего и не получается. Вот и наши маститые «сорокалетние» забыли о том, что их книги должны быть интересны читателю, что книги должны читать. Они ушли сейчас в профессиональное самоудовлетворение, поддерживаемое иными критиками и западными спонсорами. Книга должна притягивать, пока не закрыл последнюю страницу. Иначе незачем писать. Маканинскую, равно как и битовскую, прозу в последнее время читать просто невозможно. Это то, что говорил Лев Толстой о позднем Сенкевиче. Как жила, которая в мясе попалась, – пожуешь, пожуешь и выплюнешь так, чтобы никто не видел. А что касается пессимизма моих героев, то я прочел неожиданную для меня рецензию на роман «Замыслил я побег…» Юрия Козлова, писателя, которого я очень ценю. Он явно незаслуженно замалчиваем сегодня. Так вот, Козлов увидел в романе колоссальную способность нашего народа выживать при любых обстоятельствах. И я как бы вновь посмотрел на своего героя. Да, на таких не удержится мощь супергосударства, но, с другой стороны, он умудрился выжить при любых обстоятельствах и по большому счету не поступаясь совестью. Оставим его семейные неурядицы за скобками. Этот тип восходит к Обломову и другим классическим русским героям. Наш национальный характер. Что вызвало к роману такой интерес? Такой же, как и к «Козленку в молоке», с 1996 года уже выдержавшему девять изданий. Я объясняю это по-своему. У нас совсем ушла из литературы семейная сага. А это же сага, история одной семьи на протяжении почти сорока лет. Другое дело, что эта сага написана с учетом современных законов литературы, современного городского языка. Использована клиповая система построения. Но по сути своей – семейная сага.
– Ты сказал, что твои читательницы в Сбербанке тебе доказали, что возвращается интерес к литературе. Но, может быть, все проще. Это интерес именно к твоей прозе. Ты всегда был читаемым писателем. Начиная с «ЧП районного масштаба» и «Ста дней до приказа», заканчивая «Демгородком» и «Козленком в молоке». Ты – сюжетный писатель. Ты не просто поднимаешь важную проблему в романе, но и заинтриговываешь читателя с первых страниц. Помнишь, когда-то в 20-е годы «Серапионовы братья» призывали к сюжетности в литературе, к завлекательности прозы. Вот и ты нынче – новый серапионов брат. Сегодня интерес к литературе возрождается благодаря таким писателям, как ты, Слава Депгев, Юрий Козлов, Анатолий Афанасьев, Павел Крусанов. Но сколько таких, как вы? Многие говорят, что налицо кризис литературы. Так ли это? Несомненен кризис общества, кризис государства, нет общей национальной идеи, и писатели разбрелись по углам, уйдя с четко обозначенной арены единого литературного процесса. Но сами-то они пишут и даже понемногу издаются. Как ты смотришь на современную литературу?
– Литература была, есть и будет. Слово просто необходимо человеку. Особенно у нас в России. По-настоящему талантливые книги свою дорогу и в советское время находили, и сейчас находят. Безусловно, гораздо меньше стали читать, потому что, скажем откровенно, была государственная программа отучивания от чтения простых людей. Это уже политика. Сомнения в правильности ельцинского режима и даже в правильности горбачевских шагов, сомнения в справедливости происходящего шли в основном через печатное слово. Именно поэтому с телевидения был практически изгнан писатель, сначала патриотически или просоветски настроенный, а потом были изгнаны и совестливые писатели либерального направления.
– Как ты знаешь, изгнали всех вплоть до Александра Солженицына. Писатель опасен властям.
– Остались только писатели вроде Фазиля Искандера, которые в своей философичности предусмотрительно невнятны и непонятны. Остались как либеральные знаки, не более. А все люди с острым умом, с влиянием на общество, все были изгнаны с телевидения. Обрати внимание, Володя, кого сейчас спрашивают о смысле жизни? Профессионального спортсмена, заработавшего миллион долларов, эстрадного певца, заработавшего свой миллион. Они, может, и мастера в своем деле. Но говорить о смысле жизни – это не их дело. Не их профессия. Это дело писателя, философа, умного журналиста, но, подчеркиваю, совестливого, что большая редкость. Сознательная переориентация массового зрителя на людей, которые словом в его главном значении не владеют. Десять лет осознанно государство отучало людей от литературы. И это удалось, увы. Это никак не связано с кризисом литературы, которая нормально развивается, рождая новые явления. Литература сама избавляется от своих недугов.
Посмотрите, куда подевались все так называемые «гиганты авангарда»? Главное русло по-прежнему принадлежит реалистической прозе и поэзии, литературе, наполненной позитивной духовной энергией. Я даже на своем примере покажу. Моя повесть «Сто дней до приказа» вышла в «Юности» тринадцать лет назад. Почти одновременно вышли книги Каледина «Стройбат», Терехова «Зема» и много других. Прошло время, а переиздается только «Сто дней до приказа». Почему? «Стройбат» я вообще считаю слабой книгой, но были и талантливые, та же тереховская повесть сильно написана. Объяснение у меня только одно: их книги – злые книги, а «Сто дней до приказа», при всей критичности, не злая, она добрая по мироощущению. Читатель, насытившись злобой, разрушительной информацией, сегодня это зло уже отторг от себя. Ему надоели разрушительные герои, чернуха, уничижение. Злую книгу человек никогда не перечитает. Перечитывается только доброе, и юмор остается во времени только добрый. Никогда никто не захочет перечитать то же «Смиренное кладбище» Каледина. Исследуйте книги-долгожители, они всегда наполнены добротой и добрым юмором. Доброй насмешкой над неудачами жизни. Книги такие же, как люди. А к каким людям мы испытываем большую симпатию? К добрым людям, наделенным хорошим, добрым чувством юмора. Таких книг всегда, во все времена было немного, но они всегда были и сейчас есть. Поэтому я кризиса в литературе не вижу.
