Умберто Эко - Картонки Минервы (сборник)
Одним словом, нельзя сказать, что шведы хуже других, но нельзя также и утверждать, будто они представляют собой избранную расу, выведенную путем опытной селекции. Если они высокие, белокурые, красивые, то это потому, что такими были их предки – викинги; потому, что они живут в бодрящем климате, много занимаются спортом, едят прекрасную лососину; а еще потому, что, по моему мнению, водка «Абсолют» куда лучше русской. Но они были бы такими и в том случае, если бы иные из их врачей и не стерилизовали (допустим) субъектов, у которых одна нога короче другой.
Заметьте заодно, что те же самые шведы ежегодно отрекаются от безумия своих ученых и от каких бы то ни было арийских мифов, поскольку присуждают Нобелевские премии людям черненьким, лысеньким, рахитикам, заикам, дистрофикам, косоглазым, усыпанным перхотью, с жирной кожей, в очках со стеклами толщиной в три пальца, калекам на костылях, диабетикам, обладателям зубных протезов, насквозь прокуренных черным табаком легких и бронхов, пенисов с горизонтальной эрекцией.
Таким образом, этот эпизод показывает, что евгеника – это не наука и что выводить совершенную расу – напрасный труд.
А теперь, после всех парадоксов, позвольте мне сказать следующее: я нахожу, что инспектор Деррик – более человечный персонаж, чем Гиммлер, а его коллеги более приемлемы, чем те долихоцефалы замедленного развития, которых Лени Рифеншталь[255] откопала в спецшколах.
1997Древние хроники 2090 года
– Посмотри в интернете, что там на улице? – спросила мама у маленького Мухаммеда Ибн Эспозито. Крошке мешал респиратор, но он вскарабкался на высокую табуретку и заглянул в кухонный компьютер.
– Первое брюмера девяностого года после Рождества Христова, мама, – начал он с гордостью трехлетнего ребенка, уже отучившегося два первых года на курсах телематики.
– Аллах помилуй, – запричитала мама, – этот компьютер за девяносто лет еще не разобрался с дурацкой проблемой двух нулей? Сейчас две тысячи девяностый год, золотце, будто ты сам не знаешь!
Уязвленный малыш отвечал, что трудно ожидать другого, если родители из экономии все еще покупают мексиканские компьютеры, содранные с «Пекина-2».
– Ну да, – сказала мама, – болгарский компьютер, которых у нас в Партенопейской республике[256] больше всего, обойдется вдвое дороже. А мы люди бедные, ты ведь знаешь. Тех двухсот миллиардов в неделю, что я получаю на службе, едва-едва хватает, чтобы сводить концы с концами. Сам видишь, с этой инфляцией до того дело дошло, что появились монетки в миллион – Падуя обогнала Словению! А еще надо аэромобиль поменять, придется отправиться за «хондой» в Паданию. Да еще и платить дань по пути в Папской области… Знаешь ведь, с тех пор, как в Ватикане Скандерберг I[257] и все эти кардиналы-албанцы… не говоря уж о таможнях Пармского княжества.
– А почему «хонды» дешевые только в Падании? – спросил Мухаммед.
– Сыночек, вас два года учат виртуальному исчислению, а истории совсем не учат. Я тебе тысячу раз рассказывала: став восемьдесят лет назад независимой, Падания поначалу пыталась продавать «фиаты» шведам, рис – китайцам и вино «Барбера» – бургундцам, но была отрезана от южного рынка (за исключением импорта «беретт» на Сицилию) и попала в зависимость кантона Тичино. Ты ведь помнишь о том самом Бернаскони, что скупил весь Милан? Потом была революция, Босси[258] упекли в барокамеру, Паданией овладели японцы, которые начали производить здесь товары для восьмого мира, используя низкооплачиваемый ручной труд: ломбардцев – в подземельях, на переработке радиоактивных отходов в синтетическую еду, а сенегальцев – на конвейерах. Но ведь им, бедным северянам, тоже надо как-то жить, с их-то ужасными налогами. И не забывай никогда: не существует неполноценных рас. Даже жители Брешии, хоть кожа у них и не такого цвета, как у нашего президента Альбумазара[259]. Как говорят до сих пор в резервациях Вальтеллины[260], «белое – это красиво».
– Мам, – неожиданно сказал Мухаммед, – а ты не купишь мне братика?
– Что? – в ужасе воскликнула мама. – Кто это тебе рассказал о таких вещах? Ты видел когда-нибудь, чтобы у ребенка был братик?
– Я это в сказке прочитал, – спокойно ответил маленький Ибн Эспозито. – Там говорилось о каком-то Мальчике-с-пальчик, у него были сестры и братья, и он раскидывал по лесу чечевицу…
Смущенная мама попыталась сменить тему:
– Вот-вот, такое только в сказках бывает: братья, чечевица, хлеб, фрукты… Все это давно ушло. Возблагодари Аллаха, что твой отец, который работал в продуктовой лавке и оставался бесплодным двенадцать лет, прямо перед смертью еще успел получить разрешение обзавестись ребенком!
Мама не стала рассказывать, как она волновалась по поводу своих поздних родов и поэтому с первых месяцев отправила ребенка наблюдаться в ливийскую клинику на Лампедузе.
Но Мухаммед настаивал:
– Мама, а что такое братик?
– Хорошему мальчику незачем даже знать такие вещи, – отрезала мама. – И вообще уже поздно, тебе пора на встречу гей-скаутов.
Сын начал ныть, что ему неохота, и матери пришлось пригрозить, что она отдаст его на съедение Матери Терезе Калькуттской: этой колдовской фигурой, чье происхождение терялось во мраке лет, всё еще пугали малышню. Ребенок ушел ворча, и мама задумчиво пробормотала: «Мало мне огорчений в жизни, так еще и сын ненормальный».
У входной двери позвонили, и на пороге показался блондин.
– Добрый день, герр Телль, вот наш взнос.
Платить ежемесячную мзду за воздух для респираторов было невыносимо, но со швейцарской мафией не поспоришь. Жизнь – нелегкая штука, думала мама, протирая радиоактивные отходы, предназначенные для новой системы освещения, введенной евроазиатским договором по Чернобылю. Она чувствовала себя уставшей и к своим одиннадцати уже увяла, как в четырнадцать. «Какие уж тут братики», – сказала она себе.
Чтобы развеяться, она надела шлем гипновидения и включила последние известия. Диктор говорил, что скоро, несомненно, удастся найти ответственных за трагедию в Устике[261]. «Есть еще справедливость в этом мире», – пробормотала она.
1997Как подготовиться к безмятежной кончине
Не думаю, что выскажу нечто оригинальное, но одна из самых серьезных для человека проблем – как вести себя перед лицом смерти. На первый взгляд может показаться, будто эта задача труднее для неверующих (как примириться с Небытием, ожидающим нас?), но статистика показывает, что и людей, приверженных религии, смущает этот вопрос: они твердо веруют в жизнь после смерти, но все-таки перед смертью находят жизнь настолько приятной, что никак не хотят покидать ее; они жаждут, да, слиться с хором ангелов, но как можно позднее.
В принципе, я хочу разъяснить, что такое бытие для смерти, или попросту признать, что все люди смертны. Вроде бы это легко, когда речь идет о Сократе, но становится невероятно трудным, когда дело касается нас самих. Самый трудный момент – это когда мы понимаем, что в этот миг мы еще здесь, а в следующий нас уже здесь не будет.
Недавно один думающий ученик (некто Критон) спросил у меня: «Учитель, как можно хорошо подготовиться к смерти?» Я ответил, что единственный способ подготовиться к смерти – это убедить себя, что все остальные мудаки.
Видя изумление Критона, я начал разъяснять. Вот погляди, сказал я: как можно примириться со смертью, даже если ты веруешь в вечную жизнь, если думать, что, пока ты умираешь, прекраснейшие юноши и девушки танцуют на дискотеках, радуясь и веселясь; ученые мужи постигают последние тайны космоса; неподкупные политики создают лучшее общество; газеты и телевидение стараются сообщать исключительно важные и интересные новости; ответственные предприниматели заботятся об окружающей среде и ломают голову над тем, как бы восстановить ту природу, где журчат ручьи, воду из которых можно пить, лес зеленеет на горных склонах, ясная синева небес полна благодатного озона, а из нежных тучек вновь накрапывает свежайший, сладчайший дождик? Одна мысль о том, что в мире творятся такие чудесные вещи, а ты при этом уходишь, была бы нестерпима.
Наоборот: в момент, когда ты покидаешь эту юдоль слез, попробуй обрести неколебимую уверенность в том, что весь мир (насчитывающий пять миллиардов человеческих особей) состоит из одних мудаков: мудаки пляшут на дискотеках; мудаки думают, будто постигли какие-то тайны космоса; мудаки предлагают панацею от всех наших бед; мудаки заполняют страницу за страницей пресными провинциальными сплетнями; мудаки – производители-самоубийцы, разрушающие планету. Разве не будешь ты счастлив, рад, доволен, что покидаешь эту юдоль мудаков?
Тогда Критон спросил меня: «Учитель, а когда нужно начинать думать так?» Я ответил, что не сразу, ибо кто в двадцать или даже в тридцать лет думает, что все вокруг мудаки, тот сам мудак и никогда не достигнет мудрости. Сперва нужно думать, что все прочие лучше нас, потом потихоньку развиваться; к сорока годам обрести некоторые сомнения; между пятьюдесятью и шестьюдесятью начать пересмотр своих мнений, а ближе к ста достичь уверенности, но суметь быстро подбить итоги, как только прозвенит первый звонок.
