Дмитрий Быков - Календарь-2. Споры о бесспорном
Я не знаю еще, каким должен стать новый человек XXI века. Я знаю только, что без этого нового человека XXI век вообще не наступит. Если у нас не будет новых Корчагиных — не будет и будущего.
Эту статью я не столько написал, сколько «проспорил»: мать моя, продолжающая активно преподавать, по-прежнему рекомендует детям читать Островского, и они обсуждают его роман с огромным интересом. Корчагин интересует их значительно больше всей современной литературы — в романе Островского по крайней мере наличествует предмет для разговора. Из споров с матерью и получилось все вышеизложенное, так что не поблагодарить ее было бы неправильно.
3 октября
Всемирный день грибника
РУССКИЕ ГРИБЫ
Грибов не собирают почти нигде в мире. Их считают вредными и боятся. Только в России процветает грибной спорт. Даже русские памятники имеют такой вид, как будто они ищут грибы.
— Где грибы? — как бы спрашивает Пушкин, в задумчивости бродя по лесу.
— Да вот же гриб! — радостно восклицает Юрий Долгорукий, указывая рукою на воображаемый подберезовик.
— Ай-яй-яй, совсем нет грибов, — грустит Гоголь во дворе своего дома-музея.
Грибы в России любят, и не только такие, от которых становится весело. Их как раз любит меньшинство населения, потому что большинству весело от водки, лучшей закуской к которой служат маринованные нормальные грибы. Большинство собирает сыроежки, подберезовики, подосиновики, которыми — я сам видел — по необразованности брезгуют жители США, Канады и Великобритании. На моих глазах коренная американка отмахивалась от огромного груздя, который я сорвал в Новой Англии.
— Что вы хотите с этим делать?! — спрашивала она.
— Что, что… Засолим да и съедим. Их же вон сколько.
— Это опасно! Они впитывают всю грязь окружающей среды!
Только теперь я понял, что мы, русские, делаем примерно то же самое. У нас теперь и ядерные отходы будут прятать, свозя их со всего мира. И вообще все опасности этой самой окружающей среды — от бандитского капитализма до научного коммунизма — почему-то лучше всего прививаются именно у нас. Мы все в каком-то смысле грибы, поэтому мы с грибами так любим друг друга. Покойный Сергей Курехин так любил грибы, что даже Ленина считал одним из них, — и все поверили. Это потому, что все любят Ленина. С грибом плохую вещь не сравнят.
Гриб удивительно неприхотлив. Все, что плохо для остальных видов живого, хорошо для гриба. Это тоже роднит его с русским человеком, для которого здорово все то, что немцу смерть. Грибу хорошо, когда сыро, но растет он и тогда, когда сухо. Высокая трава в лесу — отлично, низкая — замечательно. Дождливое и холодное лето — растем, жаркое — тем более растем, как в парнике. Не бывает так, чтобы вдоль российских шоссе в июле-августе не стояли бабушки с кошелками, из которых лукаво выглядывали боровики, подберезовики и упомянутые сыроежки. Да что там эти общепризнанно съедобные грибы! Русский человек умудряется есть валуй с его сферической коричневой шляпкой, которую так легко принять за шляпку белого гриба. (Обычно валуй топчут или пинают за эту мимикрию, но есть и такие люди, которые его сутки отмачивают, а потом спокойно едят.) И свинуху у нас берут, хотя она как раз и концентрирует в себе отчего-то наибольшее количество вредных веществ, начиная со свинца. И белянку, и молоканку, и только что не бледную поганку: скажем, Владимир Солоухин — автор лучшей и самой аппетитной, на мой взгляд, грибной книжки «Третья охота», уверял, что если вымочить в уксусе мухоморы, то на вкус они похожи на отличные белые грибы! Тут он, видимо, что-то все-таки напутал, и в результате последние его книжки, полные желчи и ярости, совсем не были похожи на «Владимирские проселки». Так что с мухоморами не шутите, а все остальное можно.
Русский гриб вольготно произрастает на дачном участке, если его как следует запустить; в придорожном березняке, где, казалось бы, все уже насквозь исхожено шустрыми старушками; в густом дубняке, в печальном ивняке и хмуром ельнике, и даже на открытом пространстве, где-нибудь в поле, где торжествующе встретит вас красношляпый колосник. Так называют родственника боровика, растущего в поле. Гриб так весел, жизнерадостен по самой своей природе, что про него хочется писать заметки фенолога. Крепок, силен боровик! Здоров боровик! Так и усмехается тебе из густой травы: съешь, съешь меня! Ты его возьмешь, разрежешь — а он совсем не боровик, и на изломе весь красно-синий от злобы. Потому что он на самом деле сатанинский гриб, один из самых ядовитых. Это тоже очень по-нашему: в редком нашем человеке нет сатанинской изнанки, хотя с виду все очень даже боровично.
И еще одно важное наблюдение, сделанное тем же Солоухиным.
Сомнений червь в душе моей гнездится,
Но не стыжусь я этого никак:
Червяк всегда в хороший гриб стремится,
Поганый гриб не трогает червяк.
То, что все русские дачники, главные грибники России, тихие интеллигенты, так источены сомнениями, — верный признак того, что все они хороши. То есть съедобны. Что и доказывается из века в век.
Это лето выдалось странным, неровным, нервным. То дожди зарядят, то холода, то внезапная душная жара. Стонут все, кроме грибов. Они знай себе растут, в подмосковных лесах их полно, и новые поколения дачников встают в пять часов утра, чтобы отправиться куда-нибудь в даль светлую и вернуться оттуда с пустой кошелкой, потому что главные грибы всегда растут под самым носом, в лесопосадках напротив. Там их и надо собирать, и это еще один важный урок русскому человеку — не надо ездить за счастьем далеко. Оно под носом, как вот эта самая сыроежка, которую я только что сорвал у самого входа в «Огонек».
5 октября
День учителя
ОДА СУХАРЮ
Когда-то мой любимый драматург Георгий Полонский сочинил сценарий «Ключ без права передачи», ставший впоследствии пьесой «Драма из-за лирики». Там он в своей сдержанной манере сказал все необходимое об учителе-новаторе. Со своим вечным скепсисом он предупреждал о такой простой, такой очевидной вещи: о чувстве собственной исключительности, которое появляется даже не у самого учителя, если он талантлив, а у его учеников. Они начинают ощущать себя апостолами, передовым отрядом, который заброшен в гущу серой и унылой общей жизни. В их глазах загорается нехороший огонек избранничества, в речах появляется интонация непрошибаемого высокомерия…
Педагоги-новаторы начинают с того, что учат не так, как все. В первую очередь они обычно используют театр, на котором помешаны, и тут же создают в школе свою студию. Второй очередью они выстреливают по коллегам, которые якобы отбарабанивают свои часы и уходят по семьям: нет, новатору недостаточно школьного времени, его главный пунктик — внеклассная работа!
Он принимается ходить с детьми в походы (беря на себя ответственность за их жизни), собирать их на беседы об истории родного края, вывозить в Крым и на Кавказ, играть на гитаре и петь авторские песни, строить лодки и бороздить тинистые просторы местной речушки, создавать мушкетерские, фехтовальные и музыкальные клубы… Такой педагог начинает с уничтожения дистанции между собой и учеником. Однако учителя, полагаю я, должны уважать за знания и силу духа, а не за то, что он вместе с тобой козлом скачет на дискотеке или посвящает твое и свое внешкольное время вылазкам на природу в поисках неизведанного.
Мне всего дороже и милей учитель-предметник, жесткий профессионал, угрюмый сухарь, чьи глаза оживают только тогда, когда речь заходит о его заветной теме. Он не посягает на душу ребенка, не лезет в его внешкольную жизнь, не изобретает новых методик — он четко и честно и убедительно излагает свой предмет. Детей он называет на «вы» и не терпит панибратства. О его личной жизни ученику ничего не известно. Он не курит на перемене в школьном сортире и не обсуждает с коллегой при учениках своих планов на выходные. Ученику в голову не приходит, что этот человек может есть, пить, говорить с женой по телефону, как все. Он — из другого мира, он — словно посланец физики или литературы, отправленный в мир проповедовать свою таинственную науку. Он знает бесконечно больше, чем говорит. И ему в голову не может прийти выносить на суд учащихся свои разногласия с педсоветом или коллегами. Тот же Полонский дал нам идеальный образец такого учителя — это Мельников из «Доживем до понедельника».
Я учительский сын и учительский муж. И самый сильный шок моего детства — впечатление от волшебного преображения моей матери, известного московского словесника, на первом ее уроке, который я видел. Мне было пять лет. Она взяла меня в школу — я очень просился. Только что, на перемене, она была сама нежность. Дети вошли в класс — и я обалдел: такой строгостью повеяло от матери! В какой-то момент я вообще ее не узнал, особенно когда она отчитывала одного (до сих пор помню его фамилию). Я аж сжался. Кстати, сегодня я забежал к ней в школу — отдать книжку; попал на урок. За попытку чмокнуть ее в щеку при детях она смерила меня таким взглядом, что я поджал лапки и на цыпочках удалился. Молодец женщина!
