Александр Огнев - Правда против лжи. О Великой Отечественной войне
Он отнес к мировой классике прозу М Горького, А. Платонова, И. Бабеля, М Зощенко, поэзию А. Ахматовой, О. Мандельштама, Б. Пастернака, Н. Клюева, С. Есенина, В. Маяковского, Н. Заболоцкого. А. Твардовский «забыт», неужели он значит меньше Мандельштама? А. Толстой, Л. Леонов и А. Фадеев в этот ряд тоже не попали, их творчество, выходит, уступает прозе Бабеля? Мусатов уверяет: «30-е годы стали испытанием для многих, кто блистательно вошел в литературу в 20-е. Именно в этот период не выдерживают искушения и, уступая государству, нравственно ломаются чрезвычайно одаренные писатели — Константин Федин, Леонид Леонов, Алексей Толстой, Александр Фадеев (этот ряд можно продолжить). Написанное ими в 30-е и последующие годы, прежде всего такие крупные произведения, как трилогия Федина («Первые радости», «Необыкновенное лето», «Костер») и А. Толстого («Сестры», «Восемнадцатый год», «Хмурое утро»), роман Леонова «Русский лес», незавершенный замысел Фадеева «Черная металлургия», представляют собой грустное свидетельство насилия над собственным талантом». Но что бы ни писали мусатовы, которым претит патриотизм А. Толстого, «Сестры», «Восемнадцатый год», «Хмурое утро» остается русской советской классикой. Его шпыняют за то, что он писал о Сталине. О нем панегирически писали Пастернак и Мандельштам, но о них не пишут, что они сломались. Почему? Федину мстят за то, что он возглавлял Союз писателей СССР и выступил против публикации романа Пастернака «Доктор Живаго». Не понятно, на каком основании сделан вывод о том, что он сломался, что его трилогия — неудача. Еще труднее понять, когда в этом упрекают Леонова. В годы войны он весь свой великолепный талант отдал защите Родины, писал вдохновенные патриотические статьи, создал пьесу «Нашествие», вошедшую в золотой фонд советской драматургии. Либералы бездоказательно объявляют его «сервильным» потому, что предательство ими народных интересов он правдиво изобразил в первоклассном романе «Русский лес». Им глубоко чужд остро проявляющийся национально-русский характер его творчества.
Фадеев не «сломался» в 30-е годы, во время войны он написал ряд обжигающих душу статей и прекрасный роман «Молодая гвардия». Л. Бородин, живший в несогласии с советской властью и пострадавший от нее, писал: «Молодая гвардия» — это просто часть моей жизни. Впервые я прочитал о Краснодоне книгу двух журналистов «Сердца смелых», мне было всего шесть лет, я был тогда в детском доме. Нам читали книжку вслух, а потом я сам перечитывал. Когда вышла фадеевская «Молодая гвардия», я уже всё это знал. Тем более читал взахлёб и первый вариант, и поздний, исправленный. Конечно, то, что Фадееву Иосиф Виссарионович посоветовал, я воспринимал с иронией, но имена для меня так и остались на всю жизнь, как герои. Я и сейчас могу назвать половину из молодогвардейцев — до полусотни — по именам — У меня мечта была — попасть в музей Краснодона, но так и не довелось» (Дл. № 4.2002). Писатель Р. Эсенов поведал в 2001 г.: «Я был настолько увлечен произведениями Фурманова, Серафимовича, А. Толстого, Фадеева, Н. Островского, так самозабвенно жил помыслами легендарных героев их книг, что в пору отрочества мысленно упрекал отца, почему он…в 19 лет не стал бригадным комиссаром, скажем, как А. Фадеев…Читал «Молодую гвардию» и переработанной, то есть в новой редакции, в чем современная критика усматривает творческую трагедию художника. Позволю спросить: разве есть лучшее, более значительное произведение о том суровом времени? В советской литературе это, пожалуй, единственная книга о советской молодежи, доказавшей в лихолетье свою преданность идеалам революции, по зову сердца вставшей на защиту Родины. «Молодая гвардия» создана по велению жизни, по горячим следам событий, и ее историческая ценность в том, что она стала настольной книгой современников, не сомневаюсь, ее по достоинству оценят и грядущие поколения читателей».
Кременцов считает, что писатель не должен заниматься политикой, иначе пострадает творчество: «Справедливость этой мысли многократно подтвердилась судьбами многих писателей: А. Толстого и К. Федина, А. Суркова и Н. Тихонова, Б. Распутина и В. Белова, Ю. Бондарева и Е. Евтушенко и особенно А. Фадеева». Но вне политики не были А, Солженицын, В. Аксенов, В. Максимов, В. Войнович, Б. Васильев, Г. Бакланов, Г. Владимов? Почему они «забыты»? Не потому ли, что они участвовали в разрушении советского строя? Творчество незаурядно талантливого Фадеева пострадало «от политики», но «Разгром» и «Молодая гвардия» — советская классика Они проигнорированы в пособии. «Разгром» лишь называется в ряду других произведений, «Молодой гвардии» уделено 9 строк. Они чужды по своей идейно-эстетической направленности Кременцову, но хуже другое: он плохо изучил творчество Фадеева и делал выводы вопреки фактам. Он напрасно приписал его к писателям, которые в изображении большевиков создали «стереотип показывать их людьми громадного роста, обладающих большой физической силой и зычным голосом, не ведающими сомнений и человеческих слабостей, прямолинейными в мыслях и в поведении». В «Разгроме» большевик Левинсон показан физически слабым, говорившим «тихим голосом»: «Он был такой маленький, неказистый на вид — весь состоял из шапки, рыжей бороды да ичигов выше колен». И не был он прямолинейным «в мыслях и поведении». Кременцов утверждает, что Фадеев во второй редакции «Молодой гвардии» «ввел образы партийных руководителей (Проценко, Аютикова, Баракова)». Но Проценко и Лютиков действовали и в первой редакции романа, другое дело, что они после его доработки заняли в нем более заметное место, наглядно раскрывая мысль о руководящей роли партии в борьбе юных героев против фашизма
Строительство государственной и хозяйственной жизни на основе либеральной идеологии загнали Россию в черную яму. Под воздействием очевидного кризиса «демократической» власти издательству «Высшая школа» и его авторам приходится отступать от позиций тотального умаления достижений советской литературы, В пособии Кременцова не зачеркнуты романы «Первые радости» и «Необыкновенное лето» Федина, «Русский лес» Леонова, поэзия Маяковского, роман Островского «Как закалялась сталь», отмечено, что «творчество Горького — золотой фонд русской культуры и истории», что «деятельность Толстого-публициста — настоящий подвиг» в годы Отечественной войны, тогда он написал ряд прекрасных публицистических статей и рассказов, помогающих нашим людям воевать. Утверждая (без убедительных мотивировок), что в трилогии Толстого «Сестры», «Восемнадцатый год», «Хмурое утро» «от книги к книге угасал талант писателя» Кременцов вместе с тем несколько отошел от безоговорочного отрицания ее весомых достоинств:
«Сегодня «стратегия» Толстого, старавшегося во что бы то ни стало доказать благородство и необходимость идеалов большевизма, выглядит анахронизмом. Но его многочисленные живые, впечатляющие эпизоды жизни любимых героев, созданные талантливым художником, искренне волнуют читатели, доставляют ему эстетическую радость». Здесь он очень просто разобрался с идеалами большевиков, припечатал им «анахронизм» — и дело с концом. В таком же духе пишет в своем пособии «Русская литература XX века» и Голубков: в «Разгроме» Фадеева «герои увлечены идеалами, которые они вовсе не осознают как утопические». Соответствуют ли такие выводы правде истории? Не об эту ли «утопию» споткнулся германский фашизм? Не она ли помогла превратить СССР в могучую державу?
Кременцов писал во введении: «многовековой опыт развития искусства доказал, что художественные произведения оцениваются независимо от идеологических соображений и места писателя в государственной иерархии». Но был ли он свободен от воздействия либеральной идеологии, когда писал о советской литературе: «В новых произведениях воспевались гордыня («Нам нет преград ни в море, ни на суше…»), самонадеянность («Мы не можем ждать милостей от природы), похвальба («Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек»), жестокость («Если враг не сдается, его уничтожают» и особенно ложь, разрушавшие моральные устои личности и человека»? Если говорить о лжи, то в этом «демократы» побили все рекорды. Последнее дело — оценивать направленность литературы броской цитатой, выхваченной из конкретного общественного контекста Кременцов не приемлет оптимизм советских произведений, выходит, нашим писателям надо было не хвалить свою Родину, не воспитывать в читателях чувство патриотизма, а чернить ее, чем занимаются либералы.
В пособии отмечено, что в монографических главах рассказывается о «творчестве писателей, которые составляют гордость русской литературы и получили мировое признание». К ним отнесен Саша Соколов, о котором М. Л. Кременцова пишет. «Чтобы прочитать Соколова, необходимо забыть многое из того, что известно о романе, о литературе вообще. В противном случае не будет никакого другого впечатления, кроме недоумения». Это «недоумение» и остается после прочтения ее главы, в ней проблема «жизнь и литература» отошла в сторону, уступив место рассмотрению формалистических вывертов. И вот что поражает: Соколову уделена 21 страница текста, больше, чем Горькому, Маяковскому, Есенину, Ахматовой, Солженицыну. Не удостоились монографического анализа Фадеев, Исаковский, Абрамов, Шукшин, Бондарев, Белов, Астафьев. Неужели они значат меньше, чем заурядный Саша Соколов? Чем объяснить такую избирательность? Тем, что он стал эмигрантом «колбасной» волны? Не слишком ли наивно объяснение: «отсутствие тех или иных писательских фамилий не следует расценивать как попытку дискриминации»? Как же это надо оценить? Почему Д Самойлова наградили отдельной главой, а полностью забыты В. Луговской, В. Федоров, Е. Исаев, чьи успехи в поэзии отнюдь не менее значительны?
