Наталия Лебина - Проституция в Петербурге: 40-е гг. XIX в. - 40-е гг. XX в.
Удар по патриархальной семье наносила и активная пропаганда бытовых коммун. Особый размах их создание получило со второй половины 20-х гг., когда была не только восстановлена довоенная численность населения Ленинграда в целом и рабочих в частности, но и наметился рост количества горожан. Коммуны появились на фабрике «Скороход», на «Красном треугольнике», «Красном пути-ловце». Возникали межрайонные коммуны, как, например, Московско-Нарвская, которая не только обобществляла всю одежду, но и платила алименты за своих членов. А на рубеже 20—30 гг. предпринимается даже попытка создать «остров коммун» на Каменном и Елагином островах.
Следует сказать, что руководители коммунистической партии возлагали на эту форму общежития большие надежды в деле переустройства семейного быта. Н. К. Крупская считала, что коммуны — «это организация на почве обобщения быта новых общественных мерил, новых взаимоотношений между членами коммуны, новых… товарищеских отношений между мужчиной и женщиной»[359]. Ряд теоретиков организации коммун просто видели в них средство отвлечения от семейной жизни, так как «коммунисты ни в коем случае не могут являться сторонниками семейного очага»[360]. Нередко таких же взглядов придерживались и сами коммунары. Один из них писал в «Смену» в 1926 г.: «Половой вопрос просто разрешить в коммунах молодежи. Мы живем с нашими девушками гораздо лучше, чем идеальные братья и сестры. Мы о женитьбе не думаем потому, что слишком заняты и к тому же совместная жизнь с девушками ослабляет наши половые желания. Мы не чувствуем половых различий. В коммуне девушка, вступившая в половую связь, не оторвется от общественной жизни. Если не хотите жить, как ваши отцы и деды, если хотите найти удовлетворительное разрешение вопроса о взаимоотношении полов — стройте коммуну рабочей молодежи»[361]. Подобные высказывания наряду с нашумевшими декретами местных органов управления эпохи гражданской войны об объявлении всех женщин после 18 лет государственной собственностью служили поводом для серьезного обвинения Советской власти в целенаправленном разрушении семьи. Не случайно в 1925 г. молодые ленинградские рабочие, приглашая к себе в гости делегацию молодежи Австрии, стремились показать, что «никакого обобществления женщин в СССР нет»[362].
Коммуны, несомненно, способствовали если не уничтожению семьи, то, во всяком случае, ее политизации. Такую цель преследовала и новая обрядовость, к созданию которой активнейшим образом привлекалась именно рабочая молодежь. В начале 20-х гг. входят в моду «красные свадьбы» и «красные крестины». Уже весной 1924 г. ЦК ВЛКСМ отмечал огромные, а главное, как тогда казалось, устойчивые сдвиги в быту молодежи: «Октябрины вместо крестин, гражданские похороны и свадьбы, введение новой обрядовости вместо религиозной стали в рабочей среде массовым явлением…»[363] Периодическая печать Петрограда этих лет пестрела сообщениями о попытках введения новой обрядовости. В фабричных клубах города проводились «комсомольские свадьбы», на которых роль «попов» выполняли секретари партийных и комсомольских организаций. Подарки новобрачным тоже носили «революционный характер» чаще всего это была «Азбука революции» Н. Бухарина и Е. Преображенского. Примерно в таком же духе организовывались «красные крестины», названные «Октябринами» или «звездинами».
Параллельно с попытками насаждения новой семейной обрядности велась яростная борьба против церковного обряда бракосочетания. Юридическая основа успеха Советского государства в борьбе была заложена уже первыми его декретами, касающимися брачно-семейных отношений. Однако многовековая практика освещения процесса создания семьи церковью, с одной стороны, и факт легкомысленного отношения к проблемам любви — с другой, вызывали у части молодежи, в особенности у девушек, сомнения прочности брака, заключенного в ЗАГСе. Этим объясняется устойчивость требований венчания. Самым активным борцом против участия церкви в семейных делах становится комсомол. Случаи церковного брака яростно обсуждались в комсомольских фабрично-заводских ячейках. Так, собрание петроградского завода «Светлана» в 1923 г. приняло решение удовлетворить просьбу комсомольца о выходе из рядов РКСМ в связи с необходимостью венчаться в церкви[364]. Кампанию против венчания поднимала и городская молодежная печать. Рабкоры нередко писали в комсомольские заметки примерно такого содержания: «В коллективе завода «Полиграф» комсомолец Степан Григорьев отличился. Зная, что комсомол ведет борьбу с религиозным дурманом, женился церковным браком. За такую любовь возьми, «Смена», этих набожных комсомольцев за жабры»[365]. В комсомольских коллективах часто устраивались суды над юношами и девушками, пытавшимися заключить церковный брак. При этом главный вопрос, который необходимо было выяснить в ходе судебного разбирательства, сводился к следующему: «Что дороже: жена или коммунистическая партия?»
Во второй половине 20-х гг. волна публичных судов в Ленинграде начала спадать, но по-прежнему сохранялась ориентировка на вытеснение обычаев церковного брака из быта молодежи. Иногда непреклонные комсомольцы смягчались, видя страдания новоявленных Ромео и Джульетта с фабричной окраины. Так, например, в 1927 г. комсомольское собрание Балтийского завода, рассматривая заявление комсомольца с просьбой разрешить ему венчаться, поскольку его любимая девушка иначе вступить в брак не соглашается, приняло решение: «Ввиду того что Н. принимает активное участие во всей ячейковой работе, а также является безбожником в действительности… в отношении Н. провести исключительный случай и разрешить ему совершение религиозных обрядов». Но подобные исключения были не столь частыми, обычно комсомольские организации занимали резко отрицательную позицию, аналогичную реакции коллектива ВЛКСМ «Красного треугольника», который, отметив с своем отчете два случая церковного брака на предприятии в 1928 г., подчеркнул, что это — одно из самых отрицательных явлений в быту молодежи[366]. Это, конечно, свидетельствовало о настойчивом и далеко не деликатном вмешательстве в проблемы личной жизни человека на основе политизации и идеологизации всех ее сфер, о нарочитом и опасном противопоставлении политических интересов семейным.
К началу 30-х гг. благодаря массированному наступлению на позиции религии в обществе факты церковного бракосочетания в среде ленинградской рабочей молодежи практически изживаются. Но процесс идеологизации семейных отношений продолжается. Советская административно-командная система даже наращивала бесцеремонное вторжение в сферу личной жизни своих сограждан, превращая семью в политическую единицу общества. На бытовой конференции в Ленинграде в 1929 г. в качестве образцового усиленно пропагандируется такой семейный уклад: «В свободное время мы помогаем друг другу разбираться в политических событиях. Она читает собрание сочинений В. И. Ленина, а я в политшколу хожу»[367].
Молодежи настойчиво внушается, что новый человек — это прежде всего передовой общественник, для которого интересы класса, коллектива всегда должны быть выше личных. Подобные идеи порождали конфликты в молодых семьях в 30-х гг., которые приобретали массовый характер. В 1934 г. на страницах»Комсомольской правды» развернулась дискуссия по проблемам комсомольской семьи. Молодые рабочие-комсомольцы, до предела загруженные общественной работой, жаловались в своих письмах на конфликты с женами. «Вот поженились мы, — писал секретарь комитета ВЛКСМ одного из ленинградских заводов, — и вижу: из-за Нюры работа страдает. Решил взяться за работу, дома скандалы. Поругаешься и уйдешь в ячейку, а оттуда возвращаешься в час ночи»[368]. Подборка таких писем, рассказывавших о том, что молодые рабочие просто не могут жениться из-за производственных и общественных перегрузок, была опубликована в книге «За любовь и счастье в нашей семье». Особо печальными представляются откровения молодых работниц. «Может быть, она (семья. — Н.Л.) является лишним грузом, — размышляла одна из них, — тянущим комсомольцев назад или в сторону от их прямых целей и задач?»[369] Цели и задачи — это, по-видимому, построение социалистического общества форсированными темпами, которым такие досадные мелочи, как индивидуальное счастье в семье, просто мешали.
Уместно здесь вспомнить, что в крестьянской России брак имел довольно высокий статус. Неженатые мужчины и незамужние женщины презирались, считалось, что не женятся и не выходят замуж только физические и нравственные уроды. Однако отток молодежи в города уже до революции ослабил прочность семей и снизил престиж семейной жизни. Эти тенденции заметно окрепли под влиянием активно пропагандируемого в Советском государстве примата общественных устремлений над личными.
