Михал Огинский - Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 1
Бесполезно искать в них доброго отношения к полякам, на которых у автора было столько причин жаловаться. Удивительно, однако, читать в ремарках Пистора, следующих за этими трагическими картинами, что число людей из народа и военных, действовавших тогда против русских, было намного меньше количества войск, которые были у Игельстрома в городе и которые он мог употребить против поляков. Перечисляя польские воинские части и отряды вооруженного населения, находившиеся в разных местах города, он указывает число около тысячи двухсот у первых и около тысячи – у вторых.
Один офицер из прусских гусар был послан в Варшаву генералом Вольки, который находился со своим корпусом в окрестностях города. Днем 17-го числа он предупредил о своем появлении звуком трубы и осведомился, относятся ли в Варшаве к пруссакам как к друзьям или врагам и признают ли Станислава Августа королем Польши. Ему ответили, что никто не отказывает в уважении королю и что ему всегда были привержены, что на пруссаков не будут нападать, если они будут держаться вдали от города и от склада пороха.
Через некоторое время польские уланы, охранявшие склад пороха, приблизились к прусскому лагерю, и тогда генерал послал к ним офицера, которого беспрепятственно пропустили. Ему было поручено спросить короля Польши, являются ли эти уланы сторонниками Его Величества или они действуют против него. Ответ короля был, что он и его нация составляют единое целое, что русские – единственные их враги и что он рад тому, что прусский генерал не предпринимает никаких враждебных действий.
Из военных донесений, найденных в захваченных бумагах Игельстрома, стало известно, что русский гарнизон состоял из семи тысяч девятисот сорока восьми человек, из которых за два дня Варшавского восстания погибло две тысячи двести шестьдесят пять и было ранено сто двадцать два. Кроме этого, сто шестьдесят один офицер попал в плен, попали в плен и тысяча семьсот шестьдесят четыре солдата, включая тех, что оказались в руках поляков в окрестностях Варшавы до начала мая.
Были захвачены архивы российской миссии и личной канцелярии Игельстрома, найденные в его резиденции. Из них узнали о его переписке и связях со многими лицами из поляков. Эти документы послужили затем обвинительными свидетельствами против тех, кто сильно себя скомпрометировал, – их освистал народ, их два дня подвергали издевательствам, а затем – и смертной казни, которой они не могли избежать посреди взрыва общей ненависти к сторонникам России.
В резиденции Игельстрома, захват которой стоил большой крови одной и другой стороне, невозможно было удержать народ от грабежа. Но следует считать чрезвычайным событием то, что, когда спустя три дня появилось обращение к народу президента-регента, все банковские билеты, захваченные в резиденции министра, были возвращены, также как девяносто пять тысяч дукатов золотом, которые были забраны из его касс.
Нельзя обойти молчанием пример честности и бескорыстия одного солдата из полка Дзялинского, который, найдя тысячу дукатов золотом, принес их в общественную казну, отказался от предложенной компенсации, и его с трудом заставили взять один дукат – на память: он повторял только, что его наградой было счастье служить родине и исполнять свой долг.
Вечером 17-го народ толпой явился ко дворцу, где находились генерал Мокрановский и прежний президент города Закревский. Народ сразу объявил первого комендантом Варшавы, а второго – президентом города. Оба пользовались доверием, так как имели заслуги перед родиной: один храбро сражался в кампании 1792 года, другой усердно и преданно исполнял обязанности главы муниципалитета в соответствии с конституцией 3 мая. Этот последний не упускал из виду возможность восстановления конституции 3 мая, упразднения декретов Тарговицкой конфедерации, отмены договора о последнем разделе и вывода иноземных войск с территории Речи Посполитой.
Мокрановский и Закревский, облеченные властью, которой их удостоил народ, начали с того, что постарались остановить распространение пожара, вспыхнувшего в разных концах города. 18-го вечером в городе уже было спокойно. 19-го, будучи уверены, что русские и пруссаки ретировались, они отправились в городскую ратушу, чтобы создать регентский совет: объявили себя его членами и присоединили к себе еще двенадцать граждан, известных своими достоинствами. Этот совет был временным и состоял из восьми дворян и шести мещан. Он начал свою деятельность с того, что объявил о своем безусловном присоединении к Акту Краковского восстания. Затем совет послал депутацию к королю, чтобы заверить его в своем почтении, но при этом отметить, что совет полностью подчиняется только приказам Костюшко.
Эта депутация убедила короля одобрить все действия нации и не покидать столицу. Король дал понять, что и в мыслях не имел покидать Варшаву; что он ценит проявление почтения к нему; что никто искреннее его не может желать благополучия Польше; что он всегда присоединялся к тому, чего желало большинство; что сегодня первый раз в своей жизни, сотканной из катастроф и печалей, он видит свою нацию соединившейся в единую волю и предрекает ей прочное благосостояние; что он желает разделить это благосостояние с соотечественниками, также как и постоянство средств для его достижения; что он желает, чтобы все эти события обернулись на благо государства; что он советует полякам доказать своими действиями, насколько они чтят религию, собственность, орденские отличия и трон. Одновременно он попросил эскорт для посланника Пруссии Бухгольца, чтобы безопасно проводить его в прусский лагерь.
В тот же вечер регентский совет послал еще одну депутацию к королю, чтобы сообщить: в доказательство своего уважения к религиозным обрядам он прикажет исполнить «Te Deum» после завтрашней торжественной мессы, в тот же день кавалеры орденов получат обратно знаки отличия, будут предприняты действия по организации полиции и доставке продовольствия в Варшаву. Что касается прусского посланника, то в данный момент нет возможности дать ему приличный эскорт из-за раздраженного населения, и ему предложено подождать несколько дней, в течение которых ему будет дана охрана.
Назавтра, в праздник Пасхи, «Te Deum» было исполнено в присутствии короля, его двора и кавалеров польских орденов, уже носивших на груди свои знаки отличия. Бухгольц имел охрану вплоть до своего отбытия и написал генералу Вольки, к которому намеревался отправиться, убеждая его отступить из окрестностей Варшавы.
Временный совет послал курьера к Костюшко, чтобы сообщить ему обо всем, что произошло. 20 апреля он принял решение о разоружении народа, чтобы предотвратить неприятности, которые могли возникнуть, если задержаться с этой мерой. Жителям Варшавы было приказано вернуть в арсенал выданное им оружие – и это было немедленно исполнено. Затем совет указал кварталы, подходящие для содержания русских пленников, как военных, так и гражданских, среди которых было много чиновников дипломатической миссии, и принял необходимые меры для обеспечения их безопасности и спокойствия.
Такое поведение Совета по отношению к русским, взятым в плен в Варшаве, дошло до сведения Игельстрома, присоединившегося к остаткам российских войск. Он написал в ответе княгине Гагариной, которая сообщила ему об уважительном отношении к ней в Варшаве: «Я вижу с удовольствием, что к Вам относятся человечно и даже не лишают Вас должного почтения. Узнаю в этом польскую нацию. Поляки никогда не были склонны к жестокости: гуманность всегда была одной из их главных добродетелей. Заявляю Вам настоящим письмом, что ценю тех, кто проявляет к Вам уважение в Вашем несчастье».
Мне довелось через несколько лет после Варшавского восстания встречать некоторых иностранных представителей, в том числе папского нунция, посланника Швеции барона Де Толля, посланника Пруссии Бухгольца, уполномоченного в делах венского двора Де Каше, – и все они заверяли меня в том, что в те дни, 17 и 18 апреля, их покой ни на минуту не был нарушен и, если оставить в стороне то ожесточение, с которым били русских, они никогда не видели народа более спокойного и покладистого, чем жители Варшавы.
Однако Временный совет, не вполне успокоенный насчет своего приказа горожанам о возврате оружия в арсенал, опасался, что отдельные лица из населения под влиянием брожения умов могут злоупотребить оружием. Он распорядился произвести обыск у тех, кто казался наиболее по-бунтарски настроенным; назначил начальников, чтобы привлечь этих людей к нужному делу и использовать их на аванпостах.
Специальной прокламацией, распространенной по всему городу, совет запретил носить на улицах сабли и огнестрельное оружие любому человеку, не находящемуся на службе. Он заявил, что будет преследовать как преступников всех тех, кто под предлогом поиска виновных позволит себе малейшее насилие в частных домах или по отношению к отдельным лицам.
