Николай Клёнов - Несостоявшиеся столицы Руси: Новгород. Тверь. Смоленск. Москва
А с конца XV в. небольшим, но уверенным потоком пошли уже более реалистичные описания России в исполнении побывавших у нас европейцев (или но мотивам их рассказов), причем оценки по большей части были выдержаны в невероятно благостном по нашим временам духе.
Альберт Компьенский: «Во многом они [русские] лучше нас следуют Евангелию Христа… Хотя мы считали его [Василия III] схизматиком и почти язычником, и много раз выступали против него с оружием, тем не менее в деле спасения нашего и Христианской церкви он выказал себя в большей степени христианином, чем наши государи, которые похваляются титулами христианских, католических и защитников веры… У них считается великим и ужасным злодеянием обманывать и обделять друг друга, прелюбодейство, разврат и распутство редко встречаются в их среде. Противоестественные пороки им совершенно неизвестны, о клятвопреступлениях и богохульствах у них не слыхать» [Альберт Компьенский. О Московии // Россия в первой половине XVI в.: взгляд из Европы. С. 96–97].
Иоганн Фабри: «Нет другого народа, более послушного своему императору, ничего не почитающего более достойным и более славным для мужа, нежели умереть за своего государя. Ибо они справедливо полагают, что так они удостоятся бессмертия… Ибо где у [русских] обнаруживается корень жизни, там наши немцы скорее находят смерть [и не думал, что этой дурацкой поговорке столько лет…]; если те — Евангелие Божие, то эти воистину злобу людскую укоренили; те преданы постам, эти же — чревоугодию; те ведут жизнь строгую, эти же — изнеженную… Что касается государства, то те привержены аристократии, наши же предпочитают, чтобы все превратилось в демократию и олигархию» [Фабри И. Религия московитов, у Ледовитого моря // Россия в первой половине XVI в.: взгляд из Европы. С. 172–201].
Павел Иовий: «Книги сии [духовные] находятся почти у каждого московского боярина и кроме их они имеют еще у себя отечественные летописи и Историю Александра Македонского, Римских Кесарей и Антония и Клеопатры, писанные также на их отечественном языке… Вся Московия управляется самыми простыми законами, основанными на правосудии Государя и беспристрастии его сановников, и, следовательно, весьма благодетельными, ибо смысл оных не может быть искажен и перетолкован хитростию и корыстолюбием судей» [Библиотека иностранных писателей о России. Т. 1. СПб., 1836. С. 11–55].
Но с конца XV в. под прямым влиянием основных политических противников Московского Царства в Европе набирает силу альтернативная тенденция в изображении России, укрепленная авторитетом сильной польской «коперниканской» школы. Так, в комментариях Яна из Глогова к переизданию Птолемея «Московия» была однозначно записана в «Азиатскую Сарматию» [см.: Klug E. Das «asiatische» Russland… Historische Zeitschrift, 1987. № 245. S. 273]. Чрезвычайно интересна здесь и иллюстрация к Introductorium cosmographie 1507 г., связанной со все тем же Яном из Глогова, на которой Европа-Дракон (с будущей Речью Посполитой в качестве тела) сражается с Азией-Медведем (где центральную роль, как легко догадаться, играет «Московия»). В том же 1507 г. в новом переиздании Птолемея при участии знаменитого Бернарда Ваповского Ducatus Moscovia поместили за Рифейские горы и Герцинский лес на берега Ледовитого океана [см.: Филюшкин А. И. Василий III. М., 2010. С. 229].
Звучали и голоса (в первую очередь польские) против приведенных выше позитивных оценок «московитов».
Ян Лаский, гнезненский архиепископ и примас Польши: «Священнику [у московитов] для очищения совести с женою сожительствующей и желающей обвенчаться достаточно того, что он обольёт себя некоей заквашенной водой… их священники впадают в неправедность, когда они убивают воробья или какую-либо птицу, и они не прежде достигнут праведности, пока эта птица не сгниет совершенно у них под мышками. Таково у них наказание, которое не бывает столь суровым, если кто убьёт христианина… заслуживает у них признательности и достигает отпущения грехов, если кто убьет католика римского исповедания…» [Лаский Ян. О племенах рутенов и их заблуждениях // АИ. Т. 1. СПб., 1841. № CXXIII. С. 126–127].
Причем этапной и переломной при изучении эволюции образа России и её правителей в глазах Европы стоит признать многократно переиздававшуюся работу Герберштейна, известную сейчас как «Записки о Московии». Этот незадачливый дипломат, дважды побывавший в России (в 1517 г. выступал посредником в мирных переговорах Москвы и Литвы, а в 1526-м — в возобновлении договора 1522 г.) на долгое время задал образец для всех описаний России. Под его пером русские правители хитры, лицемерны, вероломны, воинственны, алчны: «Присоединил [Василий III] к своей державе множество областей не столько войной, в которой он был менее удачлив, сколько своей хитростью»… «Хотя после смерти Александра у Василия не было никакого повода к войне… он, видя, что король склонен более к миру, чем к войне…все же нашел случай к войне»…
Вызывавшая умиление многих предыдущих авторов «преданность» русских своему правителю превращается под пером Герберштейна в типичную картину «русского рабства»: «Всех одинаково гнетет он жестоким рабством, так что если он прикажет кому-нибудь быть при дворе его или идти на войну или править какое-либо посольство, тот вынужден исполнять все это за свой счет»… «Свою власть он применяет к духовным так же, как и к мирянам, распоряжаясь беспрепятственно по своей воле жизнью и имуществом каждого из советников, которые есть у него; ни один не является столь значительным, чтобы осмелиться разногласить с ним или дать ему отпор в каком-нибудь деле. Они прямо заявляют, что воля государя есть воля божья и что бы ни сделал государь, он делает это по воле божьей».
Причем тем же Герберштейном задан типичный «переход» с личности государя на личности подданных, которые, естественно, также являются примерами всех возможных пороков, ни о какой чистоте нравов речи уже нет: «Трудно понять, то ли народ по своей грубости нуждается в государе-тиране, то ли от тирании государя сам народ становится таким грубым, бесчувственным и жестоким»… «Как только они начинают клясться и божиться, знай, что тут сейчас же кроется коварство»… «Этот народ весьма расположен к Венериным утехам и пьянству» [все цит. по: Сигизмунд Герберштейн. Записки о Московии. М.: МГУ, 1988].
Роль Герберштейна в переосмыслении европейцами образа России доходит до смешного. Даже пресловутый «русский Медведь», воспетый в бесчисленных карикатурах XVIII–XXI вв., родом из «Записок» Герберштейна, при авторском редактировании которых обычная и для других авторов констатация обилия медведей в нашей стране превратилась в анекдот о медведях, бегающих по русским городам, и пошла в образованный «европейский народ» [см.: Хрусталев Д. Происхождение «русского медведя» // Новое литературное обозрение. 2011. № 107].
Зато из трудов Герберштейна до нас дошло и полное титулование московского государя в начале XVI в.:
«От времен Рюрика вплоть до нынешнего государя эти государи пользовались только титулом великих князей — или владимирских, или московских, или новгородских и проч., кроме Иоанна Васильевича, именовавшего себя господином всей Руссии и великим князем [владимирским и проч.]. Нынешний же Василий Иоаннович присвояет себе титул [и имя царское], как-то: великий господин Василий, [божьей милостью] царь и господин всей Руссии и великий князь владимирский, московский, новгородский, псковский, смоленский, тверской, югорский (Iugariae), пермский (Permia), вятский (Viackiae, Viatkha), булгарский и проч.; господин и великий князь Новгорода низовские земли (Nowogardia terrae inferioris, Neugarten des undern Erdtrichs) и черниговский (Czernigowia), рязанский (Rezania), волоцкий (Wolotkia), ржевский (Rschowiae, Rsowie), бельский (Beloiae), ростовский (Rostowia), ярославский (Iaroslawia), белозерский, удорский (Udoria), обдорский (Obdoria), кондинский (Condinia)». [Сигизмунд Герберштейн. Записки о Московии. М.: МГУ, 1988].
Отдельно в трудах Герберштейна разрабатывалась важная тема «русской опасности» (увязанная с темой «опасности турецкой»), причем одновременно парадоксальным образом опровергались распространенные представления о военном могуществе господаря «московитов». И, разрабатывая эту тему, вольный барон в Герберштейне, Нойперге и Гутенхаге находит полное согласие с ударными идеологическими силами Ягеллонов, талантливо и ярко доказывавшими этот тезис в первую очередь на примере Оршанской битвы 1514 г. Недаром большое батальное полотно с изображением Оршанской битвы, написанное немецким художником из круга Кранаха Младшего, стало в прямом смысле слова ярким символом влияния «оршанской пропаганды» Речи Посполитой на восприятие России в Европе. Причем размах «оршанской пропаганды» впечатляет. Ягеллонская дипломатия успешно дискредитировала союз Рейха с Россией, подорвала веру Венского двора и его сателлитов в пользу союза с якобы окончательно покоренным монархом, подчеркнула мощь его победителя и создала для Сигизмунда образ христианского монарха, в одиночку спасшего латинский мир от вторжения врагов Святой римской церкви [см.: Граля И. Мотивы оршанского триумфа в ягеллонской пропаганде // Проблемы отечественной истории и культуры периода феодализма. М.: 1992. С. 46–50]. Начало работе положил сам польский король Сигизмунд, отправивший послания с обширным описанием победы папе Льву X, венгерскому королю Владиславу, венецианскому дожу, воеводе Трансильвании Яну Заполни, ряду других монархов и сановников. Живой демонстрацией великой победы над армией Василия III служили русские пленные, высланные к европейским дворам и в Рим [см.: Acta Tomiciana III, № 232, 234, 288, 289, 293, 295, 298, 301]. Краковские типографии в 1514 г. напечатали следующие труды, широко разошедшиеся по Европе: «Послание королю от имени королевы Барбары после победной битвы с Москалями» Андрея Кшицкого, «О великолепной победе Зигмунта над москалями» Кшиштофа Сухтена, «Гимн Кракову» Экка, «О великой победе над москалями» Яна Дантишке. Все эти латиноязычные произведения вошли потом в состав изданного Ласким в 1515 г. тома «Песни о памятном разгроме московских схизматиков» (Carmina de memorabili caede scismaticorum Moscoviorum). Кроме того, этот том обогатили произведения, специально заказанные по этому случаю: «Панегирик» Бернарда Ваповского, «Ода на триумф…» Транквилла Андроника, а также «Епиграмат» папского легата в Польше Якова Пизона. Печатались и распространялись и специальные летучие листки, посвященные этой важной теме ягеллонской пропаганды.
