Светлана Бондаренко - Неизвестные Стругацкие От «Страны багровых туч» до «Трудно быть богом»: черновики, рукописи, варианты.
— Налей-ка еще, — сказал Алексей Петрович. — Эх, ты… покровитель порока.
Михаил Антонович расплылся в улыбке и уже открыл рот, чтобы сказать что-то, как вдруг дверь с коротким всхлипом отъехала в сторону, и в комнату влетел Коля Ермаков — тонкий, гибкий, в клетчатой рубашке с засученными рукавами и расстегнутым воротом. Он вытянулся по стойке смирно и провоз гласил:
— Григорий Иоганнович Дауге!
Михаил Антонович вскочил, толкнув животом стол. Алексей Петрович медленно поднялся. В дверях появился Григорий Иоганнович Дауге, межпланетник и планетолог, милый друг Григорий Иоганнович, черный, сухой, с высоким залысым лбом, с заросшим шрамом через правую щеку, с веселыми светлыми глазами. Секунду он стоял на пороге, переводя взгляд с Алексея Петровича на штурмана и обратно.
— Сволочи, — сказал он радостно. — Здравствуйте, черти.
— Иоганыч, — сказал Михаил Антонович.
Алексей Петрович молча пошел к Дауге, обходя его сбоку. Дауге, не спуская с него глаз, двинулся к нему, тоже норовя зайти сбоку. Они сошлись посередине комнаты.
— Петрович! — воскликнул Дауге и ударил Быкова по плечу.
— Иоганыч! — сказал Быков и тоже ударил Дауге по плечу.
У Дауге подкосились колени.
— Петрович! — завопил он и бросился обниматься. — Боров здоровый! Мишка, черт!
Несколько минут они обнимались. Михаил Антонович всплакнул, дожидаясь своей очереди. Коля Ермаков стоял у дверей и глядел во все глаза. Алексей Петрович оторвал Дауге от себя и швырнул его Михаилу Антоновичу. Михаил Антонович принялся тискать Дауге, прижимая его к толстой доброй груди. Алексей Петрович некоторое время смотрел на них, затем не вытерпел — оторвал Дауге от штурмана и принялся тискать сам. Дауге вырвался и, измятый и взъерошенный, повадился на диван.
— Черти, — сказал он. — Мишка, Алеша! Постарели, морды стали какие-то солидные… Лешка, ведь тебя не узнать! Откуда у тебя это гусачье выражение на роже?
— А что? Какое такое гусачье?
— А вот такое. Впрочем, понятно. Капитан. Кэптн ов вотерлесссииз. «Бесконечно чужой, беспокойный душой, бороздящий эфирные волны…»
— Поди ты, — сказал Алексей Петрович.
— Высох, высох, — повторял Михаил Антонович, сидя рядом с ним на диване и гладя его по плечу. — Совсем высох, Гришенька, черный стал…
— «…без улыбки в глазах, только трубка в зубах, беспокойный, упрямый, бессонный…» Ужасно дурацкие стихи Володька писал во младости…
— Постой, — сказал Алексей Петрович. — А где же Володька?
— Здесь, здесь, не волнуйся.
— Да где же?
— Вы разве не вместе прилетели? — спросил Михаил Антонович.
— Вместе, — сказал Дауге, приглаживая волосы. — Но он… В общем, он моет свое чудище.
— Какое чудище? — спросил нетерпеливо Алексей Петрович.
— Он что, женился? — спросил Михаил Антонович.
Дауге хихикнул.
— Сами увидите, — сказал он. — На это стоит посмотреть.
— Я пойду разыщу его, — сказал Алексей Петрович. — Что это, право…
— Ни-ни, не вздумай, — сказал Дауге. — Он сейчас придет.
— Ох, — сказал Михаил Антонович. — Прямо не верится. Сколько ждал этого момента, а теперь не верится.
— Штурман, — сказал Дауге нежно. — Разъелся, штурман. Распустил тебя этот рыжий. Восемьдесят пять кило как минимум, да?
— Восемьдесят восемь, — сказал Алексей Петрович. — А после обеда — девяносто два.
— Позор, — нежно сказал Дауге. — Ах, черти вы, черти. А вот и Володька, рекомендую.
Михаил Антонович встал с дивана, рот у него был широко раскрыт, глаза тоже. Алексей потряс головой и зажмурился. В дверях стоял Юрковский. Юрковский улыбался, и брови у него были прежние — густые, черные, только на лбу блестели залысины, и волосы на висках поседели, а на плече его, на широком, обтянутом роскошной материей плече…
— К-как?.. — невразумительно промямлил Михаил Антонович.
— Что это? — сказал Алексей Петрович.
Юрковский неторопливо, плавной скользящей походкой двинулся к столу. На плече его, неестественно задрав страшную квадратную голову, сидела здоровенная мокрая ящерица.
— Володя, — сказал Алексей Петрович. — Что это?
Ящерица мигнула. У нее были выпуклые темные глаза.
— Это пустяки, — сказал Юрковский. — Это Варечка. Обними меня, капитан.
Он пошел к Алексею Петровичу с протянутыми руками. Ящерица поднялась на задние лапы и шевельнула полуметровым хвостом, сплющенным с боков.
— Обними меня, мой краснорожий друг, — сказал Юрковский, приближаясь.
— К чертям собачьим, Владимир, — сдавленным голосом сказал Алексей Петрович. — Убери ее.
Тогда Юрковский захохотал и обхватил Алексея Петровича длинными руками.
— Капитан! — заорал он. Быков брыкался и вырывался, и он орал ему прямо в ухо: — Капитанчик! Не бойся! Она не ядовитая!
Ящерица неслышно соскользнула на пол и кинулась в угол, где встала столбиком и принялась озираться. Тогда Алексей Петрович обнял Юрковского и прижал к себе. Юрковский захрипел и закатил глаза, Михаил Антонович схватил его сзади за ухо, Дауге на диване хохотал и дрыгал ногами, а Коля Ермаков стоял у дверей и глядел на них блестящими глазами. Он впервые видел их всех вместе, этих фантастических людей, участников фантастического похода его отца.
— Ах ты паршивец, поросенок ты этакий, — приговаривал Михаил Антонович.
— Я тебя научу, пижон, как являться по начальству! — рычал Алексей Петрович.
— Взбутетеньте его, любезного, — орал Дауге.
А Юрковский вопил:
— Алексей! Не буду! Мишка! Здравия желаю, товарищ капитан! Ваше благородие! Троглодиты! Спасите!
При этом он сипел и судорожно извивался. Наконец Алексей Петрович отпустил Юрковского и сказал:
— А теперь будем пить шампанское. Распорядись, старший штурман.
Юрковский упал в кресло и начал тихо стонать. Он стонал на разные лады долго и жалобно, а Михаил Антонович тем временем достал из холодильника запотевшую бутылку и поставил на стол стаканы. Алексей Петрович, наклонивши голову набок, критически рассматривал Юрковского, затем поглядел на Варечку, застывшую в углу, и сказал с сожалением:
— Мало я его подавил.
Он откупорил бутылку, наполнил стакан и протянул Юрковскому:
— Пей, — сказал он.
— Не буду, — сказал Юрковский. — Убийца.
— Пей, — повторил Алексей Петрович.
Юрковский взял стакан и поднялся.
— Ох, — сказал он, хватаясь за поясницу.
Алексей Петрович наполнил стаканы.
— Ермаков, — сказал он. — Возьмите стакан.
Коля Ермаков подошел к столу и взял стакан. Все стали вокруг стола с поднятыми стаканами. Алексей Петрович обвел всех глазами и тихо сказал:
— Вместе.
— Вместе, — сказал Юрковский.
— Вместе, — сказал Дауге.
— Вместе, мальчики, — сказал Михаил Антонович. — Как в старину.
Они выпили, не чокаясь. Коля Ермаков поставил пустой стакан и опять отошел к двери. Ящерица, шелестя, вылилась из угла и взобралась на плечо Юрковского. Алексей Петрович уставился на нее.
— Ты воображаешь, что возьмешь ее с собой на Амальтею? — сказал он.
— Обязательно, — сказал Юрковский, ласково щелкнув ящерицу в морду.
— Ты воображаешь, что возьмешь ее на мой корабль?
— Несомненно, — сказал Юрковский. — Она же не ядовитая.
— Володька везде таскает ее с собой, — сказал Дауге серьезно. — Однажды он пришел с нею на прием к министру.
Юрковский развалился на стуле, закинув ногу на ногу. Ящерица сидела у него на плече, покачиваясь, чтобы сохранить равновесие, задрав голову с отвисшей кожей под горлом и цепляясь за материю пиджака шестипалыми лапами.
— Не мог же я оставить ее дома одну, — сказал Юрковский. — Она очень скучает, когда одна. Зато на приеме было очень весело.
— Так, — сказал Алексей Петрович, вертя в пальцах стакан.
— Володька не берет ее с собой только в театр, — сказал Дауге.
— Да, друзья, — сказал Юрковский оживленно. — Походил я в театры в этот отпуск. За всю жизнь походил. Представляешь, Лешка, за месяц был восемь раз в Большом и шесть раз в Зале Чайковского.
— Бедная Варечка, — сказал Дауге вполголоса.
— Ничего не поделаешь, пришлось ей поскучать. Министр, знаешь, это одно, а милиция — это совсем другое.
— Врет он, — сказал Дауге. — Милиция здесь ни при чем. Володька оставлял свою гадину дома, но по театрам-то шлялся все равно вдвоем!
— Тц-тц-тц, — сказал Михаил Антонович.
— Это вранье, — сказал Юрковский, слегка краснея.
— Тц-тц-тц, — сказал Алексей Петрович.
— Знаете, — сказал Дауге, — симпатичная такая особа. Журналистка. Высокая, статная, кровь с молоком. Рашн бьюти, так сказать.
— Чепуха, — сказал Юрковский недовольно. — Бьюти. Чепуха.
— Попался бычок на веревочку, — сказал Михаил Антонович.
