Игорь Свинаренко - Записки репортера
– Похоже, не только тюремная… Просто на воле все более путано и бледно.
– Это потому, что на воле, если человеку что-то не понравится, он плюнет и уйдет, а из камеры уйти некуда и все процессы там доходят до завершения.
У нас в чем беда? Народное представление о справедливости не совпадает с официальным правом, оттого у нас, классики про это много писали, правда выше закона и ему противоречит. Это очень русское явление. В Англии, Франции закон с правдой совпадает, а у нас нет. У них право обществом усвоено, а у нас право чужое, заемное, не прижилось оно. Пока.
Мы ведь какие? Мы на собрании одни, а в частной жизни совсем другие. Мы общаемся друг с другом, решаем проблемы на базе традиционной культуры. Но когда попадаем в сферу формального права, то теряемся. Простое заявление написать не можем правильно на казенном языке!
– Так вы что хотите сказать, что надо ввести тюремные нормы во внешнем вольном мире?
– Да не тюремные это нормы, а традиционные ценности… Это культура! И надо ее вернуть народу!
– Ну хорошо, допустим. Но как это будет выглядеть? Опишите-ка мне вольную жизнь, политику с точки зрения понятий.
– Пожалуйста. Вот Сталин – вел себя культурно, в смысле в рамках культуры, работал «под царя». Очень важен с этой точки зрения его внешний аскетизм. Заметьте, вор в законе берет себе самую меньшую пайку. Из уважения ему первому дают выбирать, он как самый сильный может взять себе лучший кусок! Но, имея огромную, фактически неограниченную власть, он берет самый маленький кусочек хлеба. Это часть правильного, культурного образа власти. А Чубайс не по понятиям поступил, когда взял тот гонорар в 90 тысяч долларов. Не должен был он такую жирную пайку брать.
– А Борис Николаич?
– Он в какой-то период культурно работал. С привилегиями боролся, в троллейбусе ездил… Это было очень грамотно. А теперь там, наверху, меняют правила игры как хотят. Идет беспринципная борьба за власть. Получается – беспредел…
– Это же чисто тюремная ситуация – беспредел и борьба за власть. Вам лично приходилось такое наблюдать в более естественных условиях, то есть там?
– Как же, конечно. Помню, сидел я в Барнаульской пересыльной тюрьме, в 1983 году дело было. Там был главный вор по кличке Латын. Он не очень правильный был вор – понятия нарушал. А однажды пришел с этапом еще один вор, он был и круче, и правильней. Ну и началась борьба за власть. Дошла она буквально до поножовщины; никого, правда, не убили, так, чуть порезали. Можно сказать, что победу по очкам одержали «наши», то есть правильные блатные. Могло показаться, что восторжествовала справедливость. Но потом… Правильные начали жрать побежденных, не соблюдая никаких приличий. И этот эффект от победы справедливости сразу смазался. Было очень тяжелое чувство… Меня никто не трогал, меня настолько уважали, что даже не отняли одеяло – у остальных-то позабирали, пожгли – чифир варить. Но все равно мне лично было неприятно…
– Не хотите ли вы сказать, что это похоже на ситуацию с обстрелом Белого дома?
– Это – точно похоже! Происходит разрушение порядка. Накопилась критическая масса людей, привыкших к насилию. Такие люди, когда они никого не бьют, испытывают ломку, как наркоманы. Это по ощущениям похоже на Гражданскую войну. Ну, на Гражданской я не был, но у меня было похожее настроение, когда в зоне начался беспредел, когда в зону вот-вот введут внутренние войска…
– Вы за базаром-то следите, ладно? Вы наших не замайте политиков, вы на своих бандитов посмотрите – что ж они на воле не блюдут ваш закон? Сколько случаев: «крыша» деньги берет, а работу не делает, это как?
– Так это неправильные бандиты! На всех не хватает правильных, потребность в них слишком высокая, ну и нанимают кого попало. Что вы хотите, в любой профессии хороших специалистов мало!
Да и зря вы такую черту между тюрьмой и волей проводите. Вам тут, на воле, кажется, что вы прям святые. А у меня, знаете, было такое ощущение, что если поменять местами зэков и людей на воле, так ни там, ни здесь ничего не изменится.
Везде люди живут…
Смысл русской тюрьмыНедавно я лежал в Москве в очень, очень хорошей больнице и там от скуки думал о разном. И вот я, по сторонам, вдруг заметил, что эта больница, а конкретно палата, мне что-то напоминает. И что же? Вы будете смеяться – камеру тюрьмы De Champ-Dollon, что под Женевой! Да-да, наша элитарная больница – это их рядовая тюряга. Камера та, в свою очередь, была получше комнаты общежития МГУ – я про ФДС, что на Мичуринском проспекте.
Еще я сравнил казенную еду в больнице и в тюрьме. В первой давали жидкий суп, переваренные макароны, скупые котлеты. Есть можно, но… В Женеве кормили запеченной рыбой (немороженой) и фасованным йогуртом – такого у нас пока нет, в Москве давали кисель, разливали из кастрюли.
Забавно, что ту швейцарскую тюрьму мне хвалил полковник Юрий Афанасьев, когда я его навещал в Орловской женской колонии, которой он много лет успешно руководил.
Его уже нет с нами – святой был человек, реально. Святой не в переносном смысле, а по определению: он не ставил свои интересы выше чужих, причем речь идет не о семье, а о простых зэчках, которых он не выбирал, которые к нему попали случайно. Не то что интересы типа карьеры и развлечений, он и здоровье положил на службе да и, в сущности, всю жизнь – вот так поживи на нервах да на скандалах… Вместо того чтоб все бросить и уехать куда-то спокойно лечиться.
Афанасьев был в той же женевской тюрьме на стажировке – его посылали с делегацией, перенимать опыт. Так он после мечтал туда, в тюрьму, съездить на отдых, побыть там простым зэком, расслабиться и подумать о жизни.
Ну а что, в этой шутке только доля шутки. На самом деле условия не хуже, чем в советском санатории. Непременный телевизор в комнате, то есть в камере. Если она одноместная – это 12 с лишним метров. (В ФДС, кажется, мы вчетвером жили на меньшей площади, а потом нам еще и пятого подселили, с раскладушкой.) Трехместная – 25 метров, пятиместная – 38. Каково? Питание я уже хвалил. Теперь про библиотеку: там 10 тысяч томов. Воздух чистый… Правда, нравилось там не всем. Пал Палыч Бородин и Сергей Михайлов, наши земляки, были недовольны, что попали туда, и последний даже отсудил у швейцарского правосудия 800 тысяч здешних франков за незаконную отсидку.
О чем мы тут говорим? О нашей бедности и их там богатстве? Об уважении к правам человека? О давности гуманистических традиций? О злости русского народа? О наших тоталитарных привычках? О рабском нашем прошлом, которое все никак не забудется? О том, что культуру надо взращивать 300 лет, как английский газон? О том, что культура – это слой не толще яблочной кожуры, под которой – огненная бездна, по определению Фрейда?
Не знаю…
Но, думаю, устройство такой тюрьмы у нас поколебало бы устои нашего общества. Стало быть, тут вопрос принципиальный. Вот на днях я прочел в «Огоньке» заметку человека, который посидел в СИЗО, где собраны бывшие менты. По обвинению в коррупции. Он подробно рассказал, что вся водка и все мобильные с воли доставляются операми, тем сподручнее, они ж как раз и следят за строгостью режима. А один товарищ сидельца пошел учиться в вуз в системе МВД, а в академию ФСБ его не взяли – там взятка за поступление неподъемная: 5 тысяч долларов. Все менты или служат, или сидят, всем все понятно, жизнь идет. Такой порядок всем ясен и оттого удобен.
Впрочем, одну тюрьму типа той, швейцарской, я видел в России. Это было псковское СИЗО. Там его начальник полковник Борис Федотов устроил удивительные камеры: без ресничек, но с настоящим санузлом с горячей (!) водой. Там сидели либо за деньги, официально, либо за работу на стройке и ремонте камер. Начальство злилось, ему было непонятно, зачем такой комфорт зэкам, Федотова долго давили, потом как-то выгнали с работы, а потом он умер; короткая и простая история. Он был крепкий, сильный, уверенный в себе и наивный, похожий на медведя. Ходил брать бандитов без пистолета – на своей прошлой службе, – но система его уничтожила. Она чужда ему, он не нужен ей, и когда его уничтожили, снова установилось равновесие. Жалко человека, он был прекрасен, но разрушал то, что было всем вокруг мило… С чем все были согласны.
Что там сегодня, в Псковской тюрьме? Небось воду горячую отключили, ее вольным-то не хватает, ишь, санаторий им устраивать. Похоже, все там кончено…
Как начинаю думать про русскую тюрьму, всякий раз вспоминается полковник Афанасьев, о котором уже была речь, подслеповатый толстяк наподобие Пьера Безухова. Я раз пять, наверно, ездил к нему на зону, и одной из приманок была Любовь Сасина, взрослая дама с профилем Данте Алигьери, которая сидела за какую-то ерунду, одна кража, другая, и во время одной из отсидок после инсульта вдруг начала лепить – из глины, из даже земли, из чего попало – всякие фигуры; это чистейшей воды наивная скульптура. Покойный Афанасьев сделал невероятное, хотя ему это ничего не стоило: он позволил самодеятельной скульпторше застроить своими работами всю территорию зоны – приблизительно так Лужков поступил с Церетели. Там в натуральную величину были установлены русалка, львы, ангелы, Чехов и прочая и прочая. У русалки, как сейчас помню, было белое алебастровое тело, накрашенные губы и голубой хвост. Роскошь! Зона стала выглядеть совершенно неказенно. Не скажу уютно, но близко к этому. Появилось что-то человеческое… Сасиной даже разрешили работать на заказ. Она за копейки, а то и бесплатно – хватало и художнического тщеславия – лепила разные фигуры… После смерти ее благодетеля Юрия Яковлевича (который ей, когда она освобождалась, выбил комнату в зоновском поселке) все скульптуры с территории колонии убрали. Все, finita la comedia! Все стало как прежде, как всегда.
