Лев Вершинин - Гопакиада
Увы. Выдвинутые ей условия были предельно просты: полная капитуляция, никакой «ЗУНР» и суд над «лидерами сепаратистов», правда, с гарантией, что виселиц не будет. Требуй такое, скажем, немцы, кто знает, возможно, что-то бы и сладилось, но безропотно ложиться под «ляхов» было слишком уж западло. К тому же (ах, этот панский гонор!) Варшава, пытавшаяся откусить хоть что-то от кого угодно, в это время, не говоря уж о противостоянии Советам (для чего, в общем, и была вскормлена и взлелеяна), создала себе немалые сложности и с чехами, и — особенно — с Германией, в связи с чем была вынуждена перебросить немалые силы в Силезию, где могло серьезно полыхнуть.
По всему поэтому казалось бы окончательно умершие остатки Галицкой Армии неожиданно для многих восстали из пепла. Генерал Греков, приняв командование у окончательно сломавшегося Омельяновича-Павленко, в кратчайшие сроки восстановил Первый и Третий Корпуса и предложил диктатору план, хоть и не гарантирующий ничего, но позволяющий надеяться на возвращение Львова. «Да», — сказал диктатор, и 8 июня галичане, заведенные до полного амока, атаковали стратегически важный пункт Чортков, сперва сбив и опрокинув совершенно не ожидавших такого оборота событий поляков, а затем ворвавшись на плечах опрокинутых в Бучач и Теребовлю. Впервые за долгие месяцы войны польские части не отступали в порядке, что порой случалось и ранее, а бежали, бросая артиллерию и пулеметы. 15 июня, разбив превосходящие польские силы, части ГА заняли Тернополь. Польский фронт рухнул, спустя неделю после возвращения «временной столицы» войска ЗУНР вышли на позиции, позволяющие атаковать Львов, где уже находился лично Пилсудский, взявший на себя командование группой «Восток» и готовый — до подхода подкреплений из Силезии — держать город любой ценой.
В сущности, теперь вопрос был в боеприпасах: наступая, галичане израсходовали практически весь их резерв, и Петрушевич бомбил Прагу телеграммами, умоляя Масарика выслать обещанное и даже оплаченное как можно скорее. Старый, глубоко порядочный пан Томаш не откликался. Ему — и он позже честно признался в этом — было очень стыдно перед галицийскими друзьями, но он был ответственен за свою страну и не мог позволить себе не понять мягкого намека посла la belle France. Воевать же без снарядов, на одном боевом безумии, очень трудно, тем паче если румыны (этим стыдно не было) еще и пропускают тебе в тыл через свою территорию вражескую кавалерию, а у тебя кавалерии с гулькин нос…
Дальнейшее известно. Кто погиб — погиб, кто бежал — бежал. Остальные, почти 50 тысяч, под орудийным огнем форсировав Збруч, ушли на остатки территории УНР, где, убедившись в полной импотенции «восточных братьев», вскоре, как известно, перешли под знамена Добровольческой Армии. 21 апреля 1920 года Петлюра, не имея на то никаких прав, подписал Варшавский договор, отдал Польше земли ЗУНР и от имени «всей Украины» признал «на вечные времена» законность границы по Збручу. Пилсудский, в свою очередь, признал «законность приобретений» Праги и Бухареста. Что до мирового цивилизованного сообщества, то оно, разумеется, журило поляков за «жесткость и непродуманность решения вопроса», требуя обсудить «проблему Галиции» на специальной конференции с участием всех заинтересованных сторон. Однако в связи с тем, что Варшава принимать данную идею категорически отказывалась, Лига Наций в конечном итоге 14 марта 1923 года признала земли бывшей ЗУНР «неотъемлемыми, законными территориями суверенной Речи Посполитой Польской». На том, ко всеобщему удовлетворению, и закрыли тему.
Глава XX
Под белым орлом
Пан или пропал
Отправленные беглыми вождями на восток остатки армии УНР, лучшие, фанатичные, все еще верящие в идею люди, — фактически уже не армия, а партизанское соединение, не имея ни связи с собственным правительством, ни снабжения, пять месяцев бродило по лесам Правобережья, на день-другой занимая небольшие городки, «экспроприируя» склады, а порой и население, потому почему-то называвшее воинов Идеи «бандитами», выигрывая стычки с небольшими, захваченными врасплох отрядами красных и постоянно маневрируя, чтобы, не приведи господь, не столкнуться с отрядами покрупнее. Этот поход, названный «зимовым», был очень труден, очень похож на I-й Ледовый поход Добрармии, трагически героичен, — и с военной точки зрения абсолютно провален. Вопреки уверениям вождей, ни села, ни города не поддержали «освободителей», вернувшихся в конце концов почти в том же составе, что и вышли в путь. Однако смысл в акции все же был. Политический. Именно на слухи о походе опирались осевшие в Варшаве «лидеры нации», убеждая Пилсудского, что у красных «горит земля под ногами», а вся Украина до отказа набита «множеством многочисленных повстанческих отрядов», только и ожидающих возвращения своего «головного отамана». Дураком пан Юзеф не был, ситуацию понимал правильно, и все-таки совсем уж попрошайками посетители не выглядели: на слово им, конечно, верить было нельзя, но и своя разведка подтверждала, что — да, по ту сторону кордона и в самом деле вроде бы происходит что-то не вполне несерьезное.
Естественно, совсем взаправду рассказы украинских визави будущий диктатор и начальник государства не принимал, но если на руках все козыри плюс оба джокера, так почему бы и не сыграть, тем паче что политический идеал «отца отечества» — Речь Посполитая от можа до можа в границах 1772 года — еще оставался в области грез. Он уже скормил Родине Galiciae, он уже нацеливался на Wilno с округой, и политбеженцы, именующие себя «властями УНР», были очень даже к месту: «помощь братскому украинскому народу» сулила в перспективе минимум возвращение «семи воеводств», а не исключено, что и верного вассала на остальной части Малороссии. К тому же потенциальные вассалы вели себя не по-хуторски прижимисто, а вполне шляхетски, не стоя за ценой и не торгуясь. В ответ на что взаимно вежлива была и польская сторона, хотя протокольная формулировка быстро подписанного договора, учитывая реальное положение «высоких договаривающихся сторон — Украинской Народной Республики и Речи Посполитой Польской», отдавала тончайшей аристократической издевкой. Все польские пункты, предложенные на «обсуждение», были приняты. Причем кроме признания «вечного суверенитета» Речи Посполитой над уже и так оккупированной Галицией ей, опять же «навечно», уступалась «украинская» Волынь. Кроме того, грядущая УНР (естественно, тоже «на вечные времена») отдавала под контроль «союзнику и покровителю» важнейшие отрасли своей экономики, гарантируя польским помещикам, вопреки всем социалистическим принципам, усадеб поместий на Правобережье. Один из латифундистов — Я. Стемпковский — был заранее назначен «министром земледелия УНР». De facto это был пакт о протекторате, более жестком, нежели тот, который раньше предлагали французы, но если галльские речи хотя бы сердили «лидеров нации», то в польских устах почему-то звучали приемлемо и не обидно.
Соблазненные и покинутые
Короче говоря, подписали и отметили. Петлюра произнес на банкете торжественную речь о «вечной любви украинцев и поляков», устоявшей в веках, «несмотря на интриги москалей», Пилсудский ответил в том же духе, но, естественно, сдержаннее. Финансовое ведомство РП перечислило куда следует оговоренные суммы, а Войско Польское получило приказ седлать коней для похода, с восторгом одобренного практически всей польской политической и культурной элитой, обычно склочной, но в вопросах, касающихся границ 1772 года или нагадить России, столь же обычно трогательно единой.
Некоторый конфуз вызвало, правда, то обстоятельство, что сформировать «украинскую армию» не получилось, а союзники должны все-таки идти вдвоем, хотя бы для приличия. Однако выход нашелся. Несколько сотен с бору по сосенке набранных бойцов сперва разделили на два отряда, затем назвали отряды «полками» и, наконец, слили в «дивизию», отданную под командование полякам, ибо стратегическому гению Петлюры кичливое панство, в отличие от Центральной Рады, почему-то не доверяло. Естественно, вслух было заявлено, что основные силы «армии УНР» уже сражаются на родной земле, в пух и прах сокрушая «москаля», и как только соединение союзных сил состоится, пан «головной отаман» возглавит «украинское войско». Возможно, Петлюра и впрямь на это надеялся, но не слишком: о тех, кто ушел в «зимовой поход», никаких сведений не имелось.
Впрочем, все это уже было не так важно, главное, что поляки, официально объявив о необходимости помочь союзнику, 26 апреля 1920 года начали вторжение на Советскую Украину, уже 7 мая войдя в Киев. По отношению к союзнику вели они себя довольно высокомерно, отослав «украинскую дивизию» куда подальше, на третьестепенный участок фронта, а после занятия Киева не пустив «головного отамана» в его собственную столицу, руководить которой стала польская военная комендатура. В письмах Петлюры министрам все это описано без особого восторга, но и без недовольства, выражать которое он, в связи с военной цензурой, видимо, опасался.
