Юрий Воробьевский - Черный снег на белом поле
Фамилия чекиста была Якобсон. Нетрудно догадаться, какие вопросы задавались знаменитому публицисту. 19 сентября 1918 года он писал своей жене из заключения: «Члены и председатель чрезвычайной следственной Комиссии евреи и не скрывают, что арест мой и суд — месть за старые мои обличительные статьи против евреев» .
Блестящие, искренние, имперские статьи Меньшикова регулярно появлялись на полосах «Нового времени» два-три раза в неделю. Их с нетерпением ждали тысячи людей. В 1911 году журналист написал пророческие слова: «Устроенная жидомасонами французская революция дала евреям во Франции неслыханное торжество. Там не только сложилась династия Ротшильдов, но менее чем в столетие сто тысяч евреев сделались хозяевами великой католической державы. То же хотят теперь проделать с великим православным царством. Начинают с цареубийства, кончают народоубийством» [35].
Многие слова его сегодня звучат даже более актуально, чем сто лет назад. «Мы, — писал Михаил Осипович, — не восстаем против приезда к нам и даже против сожительства некоторого процента иноплеменников, давая им охотно среди себя почти все права гражданства. Мы восстаем лишь против массового их нашествия, против заполонения ими важнейших наших государственных и культурных позиций. Мы протестуем против идущего завоевания России нерусскими племенами, против постепенного отнятия у нас земли, веры и власти. Мирному наплыву чуждых рас мы хотели бы дать отпор, сосредоточив для этого всю энергию нашего когда-то победоносного народа...»
Да, после катастрофы в Косово публицистика Меньшикова воспринимается не просто как историческое свидетельство. В нынешнюю Россию хлынул поощряемый властями «антропоток». Поставленные к власти менеджеры обосновывают миграцию из Средней Азии и Кавказа нехваткой трудовых ресурсов. Странно, не правда ли? Промышленность развалена, да и требует отнюдь не таджикской квалификации. Чем же занимаются пришельцы? В лучшем случае — убирают мусор нашего безделья и хамства, которые культивируются властью очень старательно.
На сиюминутный соблазн дешевизны рабочей силы «подсели» и частные наниматели. Задумываются ли они, что будет дальше? Что произойдет на нашей земле, которую смуглые гастарбайтеры заселяют уже вместе со своими семьями? На которой строят мечети. В которой хоронят умерших и поэтому считают ее своею. Думают ли преуспевающие ныне люди о собственных детях и внуках? В какую — другую, дополнительную, запасную — Россию побегут они из нового Косово, — с Ярославщины или Владимирщины? Неужели не понимают, что «сетевые структуры», создающиеся на руинах государства Российского, не защитят русских одиночек от окрепших стай?! Что построенные пришельцами высокие заборы коттеджей не спасут?!
Что вы скажете нам, Михаил Осипович? Чем ответите на бумажный шелест сиюминутной выгоды и на свистящий шепот далекоидущей русофобии?
Вот чем: «Мы хорошо знаем, что эта святыня народная — Родина — принадлежит не нам только, живым, но всему племени. Мы — всего лишь третья часть нации, притом наименьшая.
Другая необъятная треть — в земле, третья — в небе, и так как те нравственно столь же живы, как и мы, то кворум всех решений принадлежит скорее им, а не нам. Мы лишь делегаты, так сказать, бывших и будущих людей, мы — их оживленное сознание, — следовательно, не наш эгоизм должен руководить нашей совестью, а нравственное благо всего племени» .
Сто лет назад папиросный дымок декаданса, интеллигентского прекраснодушия и расслабления смешивался с застоявшимся запахом всемогущей канцелярии. Не только единомышленникам, но и этому, не замечающему своей гибели, миру Меньшиков напоминал:
«Хотя все русские люди — русские, однако, несомненно полезно присутствие тех, кто чувствует себя сознательно русскими и поддерживает об этом в обществе живое сознание. <...> Речь идет не об угнетении других народностей, как совершенно неверно жалуются на наш национализм иные инородцы, — а лишь о соразмерности племенных прав».
Роль русских в России — тема, которую ныне даже формулировать «неприлично». А для Меньшикова она была одной из главных. И он писал без обиняков: «Империя, — как живое тело — не мир, а постоянная и неукротимая борьба за жизнь, причем победа дается сильным, а не слюнявым. Русская империя есть живое царствование русского племени, постоянное одоление нерусских элементов, постоянное и непрерывное подчинение себе национальностей, враждебных нам. Мало победить врага — нужно довести победу до конца, до полного исчезновения опасности, до претворения нерусских элементов в русские. На тех окраинах, где это считается недостижимым, лучше совсем отказаться от враждебных «членов семьи», лучше разграничиться с ними начисто».
В знаменитой триаде «Православие. Самодержавие. Народность» Меньшиков, а затем и созданный под влиянием его публицистики Всероссийский национальный союз, особо выделяли третью составляющую.
Вот на что делался упор: «Столыпин пришел в годы великого испытания. После двух столетий всевозможного покровительства инородцам Россия оказалась покрытой могущественными сообществами поляков, финляндцев, евреев, армян, немцев и проч. ... Столыпин довершил борьбу с восстанием (революцией 1905 года — Ю.В.) и провел ряд мер против финляндского, польского и еврейского натиска. Не погибни он от еврейской пули, возможно, что эти разрозненные меры сложились бы в строго национальную государственную систему...»
Статьи Меньшикова не оставляли равнодушными никого. По меткому выражению одного из читателей, его перо «обмакивалось в кровь, сочащуюся из поранений русской души»... Но — раны есть раны. Они не могли не оставить в творчестве и болезненного следа. Были у Меньшикова слова, с которыми мы сегодня не можем согласиться.
«Разве ты не убедился в низости и безверии церковной иерархии и в глупости царя», писал Михаил Осипович в дневнике. На газетных страницах автор формулировал мягче, но, про сути, — то же самое. Вот, например, уже после октябрьского переворота: «Жаль несчастного царя — он пал жертвой двойной бездарности — и собственной, и своего народа». И далее, по поводу отречения: «не мы, монархисты, изменники ему, а он нам... Тот, кто с таким малодушием отказался от власти, конечно, недостоин ее. Я действительно верил в русскую монархию, пока оставалась хоть слабая надежда на ее подъем. Но как верить в машину, сброшенную под откос и совершенно изломанную?.. Мы все республиканцы поневоле, как были монархистами поневоле. Мы нуждаемся в твердой власти, а каков ее будет титул — не все ли равно? К сожалению, все титулы у нас ложны, начиная с бумажных денег. Все подделка!».
«Кровью сердца» в марте 17-го года было написано: «Трагедия монархии состояла в том, что, отобрав у народа его волю, его душу, — монархия сама не могла обнаружить ни воли, ни души, сколько-нибудь соответствующей огромной и стихийной жизни. Энергия народная веками глохла в... центре своей власти... Великий народ обречен был на медленное вырождение, подобно азиатским соседям, от атрофии своих высших духовных сил — сознания и воли».
Тематический диапазон выступлений Меньшикова был огромен. Не все в этой титанической работе было додумано до конца, не все выверено. Но сегодня хочется сосредоточиться вот на чем. На той наиболее «нетолерантной» теме, которую сам публицист назвал в своих предсмертных письмах родным. Которую напрямик связал с местью.
По «еврейскому вопросу» он писал немало. Но особую остроту тема, конечно, получила в связи с «делом Бейлиса».
После Октябрьского переворота «интернационалисты» немедленно вспомнили всех обвинителей Бейлиса. О судьбе прокурора Виппера мы уже говорили. Кроме того были расстреляны: эксперт по проблеме ритуальности ксендз Пранайтис[117], свидетельница Вера Чеберяк...
Меньшикова, которого Ленин окрестил «верным сторожевым псом царской черной сотни», арестовали на Валдае 14 сентября 1918 г.[118]
И вот письмо перед расстрелом. Меньшиков в последний раз обращался к жене и к шестерым малолетним детям: «Запомните — умираю жертвой еврейской мести не за какие-либо преступления, а лишь за обличение еврейского народа, за что они истребляли и своих пророков. Жаль, что не удалось еще пожить и полюбоваться на вас»...
20 сентября 1918 года приговоренного вывели на берег Валдайского озера. Все происходило практически на глазах его семьи. По свидетельству очевидцев, Михаил Осипович молился на Иверский монастырь, хорошо видный с места расстрела...
Одна из пуль пробила его пораненное сердце. То сердце, кровью которого было записано завещание всем нам: «Не раз великая Империя наша приближалась к краю гибели, но спасало ее не богатство, которого не было, не вооружение, которым мы всегда хромали, а железное мужество ее сынов, не щадивших ни сил, ни жизни, лишь бы жила Россия».
