Валентин Моисеев - Как я был «южнокорейским шпионом»
У меня и у моей семьи нашлись настоящие друзья, поддержавшие нас в самое трудное время и не оставившие нас сейчас. Я уже упоминал о некоторых из них. Скажу еще. Когда эфэсбэшники пришли после ареста описывать наш железный гараж и «Жигули», на воротах гаража их встретила сделанная мелом крупными буквами надпись: «Валя, не верим!»
Южная Корея: на смену бурной реакции приходит молчаниеПервоначальная реакция южнокорейцев на «шпионский инцидент» была весьма бурной. Они не скрывали своего раздражения действиями российской стороны как по форме, так и по содержанию. По сообщению информационных агентств, в день получения в Сеуле информации о задержании и высылке Чо Сон У в МИД РК было проведено экстренное совещание, по результатам которого временному поверенному в делах России Валерию Сухинину был вручен официальный протест и выражена озабоченность тем, что инцидент нанесет ущерб двусторонним отношениям. От России потребовали объяснений, заявив, что Чо Сон У ни в чем не виновен.
В качестве ответной меры корейские власти предложили покинуть в 72 часа Республику Корею советнику российского посольства в Сеуле Олегу Абрамкину, уличенному в деятельности, не совместимой с дипломатическим статусом. По сведениям газеты «Известия», «он являлся официальным представителем российских спецслужб и отвечал за их контакты с коллегами из Южной Кореи».[83] Сам Олег, правда, перед вылетом из Сеула заявил, что он не занимался разведывательной деятельностью и что любит корейский народ.
26-28 июля 1998 года Е. М. Примаков и министр иностранных дел РК Пак Чон Су в столице Филиппин Маниле, куда они прибыли для участия в очередной сессии Азиатского регионального форума, предприняли попытку урегулировать возникшие между обеими странами трения. В результате серии встреч, что само по себе редкость для бесед министров в третьих странах, Пак согласился отменить решение о высылке из страны российского дипломата в обмен, видимо, на какие-то встречные шаги российской стороны или обещание их предпринять, что более вероятно, зная нашу необязательность в этом плане. В частности, по словам заместителя министра иностранных дел РК Сон Чон Ена, «в ответ русские согласились благожелательно рассмотреть вопрос об увеличении числа сотрудников южнокорейской разведки в России».[84]
Эта договоренность была представлена Примаковым на пресс-конференции как «закрытие вопроса» с высылкой нашего дипломата, который будет работать в посольстве до тех пор, «пока в плановом порядке его не заменят другим сотрудником МИДа», и «извинение» южнокорейцев за разоблаченную деятельность Чо Сон У. Соответственно, Россия была «права», выдворив его из страны. В Сеуле такая договоренность была справедливо воспринята как низкопоклонство и национальное унижение, и Пак Чон Су был незамедлительно снят с поста министра иностранных дел. В дальнейшем он извинился перед нацией за свои действия.
Новый министр иностранных дел Хон Сон Ен, хорошо знакомый с российскими делами и с российским политическим менталитетом со времени его пребывания на посту посла РК в Москве в начале 90-х годов, в одном из первых своих выступлений заявил, что отменяет все ранее достигнутые договоренности с Москвой по поводу шпионского конфликта. Дело, по его словам, нуждалось в тщательном изучении, после чего будут сделаны выводы. К этому времени в результате переговоров спецслужб, по требованию российской стороны, Южная Корея сократила свой официальный разведывательный персонал в посольстве в Москве и в генеральном консульстве во Владивостоке на пять человек. Примаков подготовил письмо в адрес Хон Сон Ена, вручить которое поручил российскому послу Евгению Афанасьеву, для чего тот прервал свой отпуск и отправился в Сеул. На встрече с послом при передаче письма южнокорейский министр сказал, что «потребуется время, чтобы разрешить возникший конфликт… Нужно остудить отношения между государствами перед тем, как предпринимать попытки их улучшить».[85]
Посол Южной Кореи в Москве д-р Ли Ин Хо в программе Леонида Млечина «Особая папка» 12 сентября 1998 года подчеркнула, что корейская сторона ставит «шпионский скандал» в один ряд с другими неурегулированными, по ее мнению, раздражителями в российско-южнокорейских отношениях: ролью СССР в Корейской войне 1950–1953 годов и перехватом южнокорейского пассажирского самолета над Сахалином в 1983 году. К ее словам можно добавить, что если два первых раздражителя находятся на совести нашего коммунистического прошлого и в них, с моей точки зрения, много спорного, то последний — бесспорен и целиком «достижение» нашего демократического настоящего.
На Востоке долго помнят обиды, и потому политические последствия того или иного события трудно определить и предвидеть, как невозможно их и каким-либо образом измерить. Но ясно, что никогда уже не будет былого доверия, доброжелательности и расположенности, которые корейцы всегда охотно демонстрировали в отношении России, опираясь на глубокие исторические корни нашего добрососедства. То, что наша страна практически отстранена от решения проблемы урегулирования в Корее, а южнокорейские инвестиции в нашу экономику так и остались на зачаточном уровне, уже свидетельствует о многом.
17 сентября 1998 года состоялась встреча министра иностранных дел РК Хон Сон Ена с российским послом Афанасьевым, на которой, как сообщалось, «обсуждались вопросы активизации двусторонних отношений и ликвидации натянутости, возникшей в результате июльского инцидента с высылкой дипломатов».[86] После этой встречи министр заявил, что «обе стороны договорились прекратить дискуссии по поводу взаимной высылки дипломатов из своих стран».[87]
К сожалению, мне не известно, что конкретно произошло в наших отношениях за период между первой встречей нашего посла с южнокорейским министром в начале августа и последующей 17 сентября, как были «остужены» наши отношения, но произошло то, что и должно было произойти на государственном уровне. Двусторонние отношения не могут все время строиться с оглядкой на прошлое, на воспоминаниях о негативе, они должны развиваться, наполняться новым содержанием — это нормально и естественно, хотя прошлое всегда и будет подспудно присутствовать, тем более на Востоке.
Поэтому, уверен, команда «закрыть вопрос», который может раздражать двусторонние отношения, прозвучала для южнокорейцев не только на государственном уровне, но и для страны в целом. Насколько мне известно, в прессе РК после этого не появилось ни одного комментария о российско-корейском «шпионском инциденте», он был забыт начисто. На лентах информагентств лишь появлялись бесстрастные сообщения о событиях, происходящих со мной в Москве.
За все пять лет ни один южнокорейский корреспондент в Москве не приблизился к залу судебного заседания, где проходил мой процесс. Ни один из них не взял интервью ни у моих адвокатов, ни у моих родственников, ни у меня. Хотя, казалось бы, южнокорейских журналистов это должно было интересовать в гораздо большей степени, чем американских, французских, канадских. Ведь в конечном итоге от исхода процесса, от его объективной оценки зависит и то, какая сторона права в «шпионском скандале». Трудно себе представить, что это их не интересовало и чисто по-журналистски: вопрос непосредственно касался Южной Кореи и наших двусторонних отношений. Просто уровень демократии в Южной Корее таков, что команда «сверху» там не обсуждается и не нарушается. Фальшивыми выглядят на этом фоне публичные обвинения Сеула в адрес Пхеньяна по поводу отсутствия свободы прессы и демократии на Севере Кореи.
«Дисциплинированными» оказались и южнокорейские правозащитники. Ни одна правозащитная организация, ни один ее деятель не нашел, что сказать по моему случаю, хотя и в России, и за рубежом таких заявлений было более чем достаточно. Когда в феврале 2001 года американская правозащитная организация Digital Freedom Network вместе с российскими организациями развернули в Интернете кампанию под названием «Fairness for Moiseyev» («Справедливость для Моисеева»), в адрес российского руководства поступили сотни писем из разных стран от незнакомых мне людей, но ни одного письма из Южной Кореи, где предполагалось, что у меня много друзей. Даже в «Лефортово» я получал письма поддержки, в том числе из далекой Новой Зеландии и Шотландии, где я никогда не был.
В связи с присуждением Нобелевской премии Мира президенту Республики Кореи Ким Дэ Чжуну к нему на личный Интернет-сайт 25 декабря 2000 года обратился с письмом главный редактор журнала «Индекс/Досье на цензуру» Наум Ним, в котором просил «выразить свою обеспокоенность делом Моисеева». «Может быть, — писал он, — Ваш авторитет и влияние в международных делах помогут устранить как неправовое давление спецслужб на судей дипломата, так и все более явное давление спецслужб на внешнюю политику нашей страны». Ни ответа, ни реакции от Ким Дэ Чжуна, которого самого трижды арестовывали по ложным обвинениям, который провел в заключении более десяти лет и был приговорен даже к смертной казни, на письмо не последовало. А ведь его политика «солнечного тепла» по отношению к Северной Кореи, как мне официально с выражением благодарности говорили корейцы, во многом навеяна в том числе и моими изысканиями по проблеме корейского урегулирования.
