Иоанна Хмелевская - Шутить и говорить я начала одновременно
А теперь с искренним сожалением вынуждена предупредить, что сейчас начнется ужасная хронологическая путаница, ибо нет никакой возможности привязать к конкретным датам множество событий тех лет. И в моей семейной жизни, и в студенческой. Пожалуй, имеет смысл придерживаться тематической цепочки, так что покончу-ка я сначала с учебой, чтобы уже к ней больше не возвращаться...
На всю жизнь запомнилась мастерская, где мы овладевали основами рисунка. Потрясающими способностями в этой области я не выделялась, но, видимо, и ниже среднего уровня не опускалась, поскольку меня миновала тетя профессора Каминского. Сейчас поясню, при чем тут тетя.
Профессор расхаживал по мастерской, заглядывал в наши работы и делал замечания. Остановившись за спиной какого-нибудь студента, он долго любовался на его произведения и наконец спрашивал:
– Прооооше пана... У пана тееееетя есть?
– Есть, – отвечал озадаченный студент, ибо редко у кого не найдется хоть какой-нибудь завалящей тети.
– Так вот, поооопросите вашу тетю, пусть купит вам киооооск с овощами, займитесь лучше ооооовощами, рисоооование не для вас...
Мы называли профессора Зямой Каминским, и я не собираюсь это скрывать, вся Варшава знала, так что нечего темнить. Имечко придумала профессору его собственная жена. Когда-то, еще до меня, она явилась с визитом на один из уроков рисования и при всех громко обратилась с каким-то вопросом к мужу, окликнув его «Зяма, дорогуша...»
Как-то раз Зяма удостоил меня похвалы.
– Есть способности, есть, – бурчал он, просматривая мои рисунки.
В самом начале второго курса со мной произошел казус. Нет, это было еще на первом. Или на втором? Неважно, дело вот в чем: нам задали сделать из гипса макеты каких-то построек. Кто-то умел, кто-то нет. Я относилась к последним. И при изготовлении гипсового изделия допустила ошибку, прямо противоположную той, что допустила в детстве. Когда я первый раз в жизни собралась самостоятельно испечь оладьи, я налила в кастрюлю воды и стала сыпать в нее муку, чтобы потом размешать. Дома никого не было, посоветоваться не с кем. В поте лица принялась я размешивать муку, готовя тесто, и это было ужасно, комочки так и остались. Потом мне объяснили, что следовало поступить наоборот: всыпать муку, а в нее подливать понемногу воды, тогда гораздо легче приготовить равномерную массу. После этого я тысячи раз готовила удачные оладьи, и теперь, с гипсом, поступила соответственно: насыпала его в сосуд и принялась доливать воду.
Страшно сказать, что из этого получилось. Я сразу поняла – здесь следовало действовать по другому принципу. Пытаясь исправить допущенную ошибку, я извела тонны гипса и цистерны воды, а также массу других материалов, ничего у меня не получилось, я махнула рукой и отправилась домой, расстроенная и удрученная, оставив всю эту массу на своем столе.
Наутро в чертежной мой стол всем бросался в глаза. Мы обязаны были сами убирать за собой, содержать в порядке свой стол, и мне не хочется повторять здесь тех слов, которых я наслышалась от однокурсников, среди которых «барыня, белоручка» были самыми мягкими. Я и без того была сурово наказана. Гипс превратился за ночь в камень, и я намучилась, отскребывая его. Всю жизнь уборка была для меня самой тяжелой работой, я наработалась, как ишак, зато больше такого со мной никогда не случалось.
Итак, с макетом я оскандалилась, зато отыгралась на черчении. Чертить я умела, с самого начала оно шло у меня отлично. Мало того что делала это быстро, но еще и очень аккуратно – точно и чисто. В измерительных чертежах очень много было штриховки, я штриховала с упоением, чертежи у меня выходили – просто загляденье, а студенты, глядя на них, не верили своим глазам. Одни предполагали, что я пользуюсь растром, другие, что за меня чертит мой муж. Растра я никогда в глаза не видела, а что касается мужа, просто смех брал. Муж и карандаш-то держать не умел, не то что чертить. Во всем, что касается черчения, он проявлял такие же способности, как я в пении. На глупые инсинуации коллег я не обижалась, лишь презрительно пожимала плечами и продолжала оттачивать свой талант, который мне чрезвычайно пригодился впоследствии.
На втором курсе разгорелась кампания борьбы со стилягами. Те из моих читателей, кто постарше, должны помнить этот идиотизм. Очень повезло руководительнице нашей молодежной организации (ЗМП, о ней я уже писала, об организации, а не о руководительнице). Повезло в том, что я забыла ее фамилию и имя, ладно, назову ее Ганкой. Она была из тех железных зетемповок, фанатично преданных своим коммунистическим идеям, которые искренне верили в их непогрешимость! Вот и Ганка беззаветно боролась за чистоту идеологии на базе пестроцветных носков и рубах. Помню общее собрание в начале учебного года. На нем ЗМП решило дать бой чуждой идеологии и показательно исключить из рядов ЗМП нескольких самых вопиющих стиляг. Бедняги каялись, обещали исправиться. Один оказался твердым орешком, сказал все, что думает об идиотской кампании, хлопнул дверью и простился с учебой в Академии. Его взяли в армию, к нам он вернулся через два года, а к тому времени все уже забыли о необходимости бороться с чуждым проявлением в идеологии.
Впрочем, у нас кампания закончилась после собрания профессорского состава, на которое были приглашены партийные и зетемповские активисты. Слово попросил умница и прелесть профессор Сузин.
– Я все прекрасно понимаю, – вежливо начал он. – Мы боремся за чистоту наших рядов, избавляемся от этих, как их... ага, стиляг. Весьма похвальная и своевременная кампания. Не хотелось бы только совершить невольной ошибки, избавившись не от того, от кого следует, поэтому я бы просил товарищ... Ганка, кажется? Я бы просил товарищ Ганку по возможности популярно разъяснить нам, кто же такой стиляга. Как его отличить от других, невиновных?
Гипотетичная Ганка вскочила с места и с ходу выкрикнула:
– Стиляга – это такой... ну такой, что пестро выглядит. На нем все яркое, разноцветное...
– Ага, понял, – подхватил профессор Сузин. – Такой, как профессор Лахерт?
Профессор Лахерт ходил в пиджаке кирпичного цвета и зеленом галстуке. Ганка осеклась и, немного заикаясь, сделала попытку исправиться.
– Это такой, что носит длинные волосы!
– Понял, ну вот как профессор Гутт? Почтенный седовласый профессор и в самомделе носил длинные прямые волосы. Ганка так и застыла с раскрытым ртом, не зная, что еще сказать. Другие отличительные признаки стиляг ей не пришли в голову, а возможно, кое-что до нее дошло. Во всяком случае, она больше не решалась высказываться. Думаю, всем стала ясна глупость идеологической подоплеки данной кампании, во всяком случае в нашей Академии стиляги получили возможность спокойно учиться.
Что касается молодежной организации, в те годы у нас в Академии она была довольно сильная, ибо большинство студентов были из так называемой пролетарской среды и положительно воспринимали существующий государственный строй. За три года учения они несколько изменили свои взгляды под воздействием суровой действительности. Оказалось, стипендии хватает лишь на трамвайные билеты, взятые из дому ботинки изнашиваются быстро, а новые купить не на что, вот и приходится подрабатывать, чтобы одеться и не помереть с голоду. Я заметила очень существенное различие в полных энтузиазма собраниях нашей молодежной организации в начале учебы и на третьем курсе. Теперь ни у кого не было времени на пустую говорильню, собрания проводились лишь тогда, когда срочно требовалось ознакомить нас с какими-то важными документами. Собиралось собрание, мне вручался важный документ:
– Ты быстрее всех читаешь, постарайся.
Я старалась, со скоростью пулеметной очереди выстреливала текст.
Председательствующий спрашивал:
– У кого есть вопросы? Вопросов нет. Собрание объявляю закрытым.
И все мчались по своим делам. Жизнь оказалась суровой, каждому приходилось подрабатывать халтурой или физическим трудом.
После второго курса практику мы проходили в Люблине. Запомнилась она мне тем, что с начала и до конца сплошь состояла из несуразностей и бестолковых нелепостей, причем во всех областях. Что касается собственно практики, она заключалась в обмерах построек периода позднего Возрождения, преимущественно костелов. Мне, например, вместе с тремя подругами достался костел иезуитов. Чего стоят, к примеру, измерения с точностью до одного сантиметра всевозможных архитектурных деталей на высоте двенадцати метров без всякой страховки! Но поскольку ни одна из нас не свалилась, говорить не о чем.
Жили мы всем курсом в каком-то общежитии, и в субботу наша группа девушек собралась в театр. Нужно было как-то прилично одеться, с собой же на практику мы взяли весьма ограниченное количество одежды, вот и принялись ломать голову. Полуодетые девы метались по большой комнате, выхватывая друг у дружки лакомые предметы гардероба. У окна я тоже вырядилась в чьи-то тряпки, на шею повязала черную бархотку, сделала вызывающий макияж, развратно подбоченилась и позировала перед фотоаппаратом. Ну, прямо куртизанка! Мы еще и красный фонарь изобразили, он спускался надо мной. Посередине комнаты сидела на табуретке Ханя Лазарская, уже одетая, и, ожидая остальных, вязала на спицах. Баська с Анелей не собирались в театр, они лежали на одной кровати, головой к входной двери, задрав ноги на спинку кровати, и вместе читали одну книгу. У одной ноги были голые, у другой в брюках.
