Умберто Эко - Полный назад! «Горячие войны» и популизм в СМИ
На прошлой неделе в журнале «Эспрессо» Эудженио Скальфари[323] в конце своей колонки написал: «По поводу иракского сопротивления запрещено высказываться, иначе рискуешь прослыть фанатиком или кретином». Прочтут и скажут: Скальфари, как всегда, сгущает краски… Однако в тот же день в «Коррьере» Анджело Панебьянко[324] опубликовал дословно следующее: «Члены иракского „сопротивления“, как их именуют некоторые легкомысленные люди Запада…» Для прилетевшего с Марса наблюдателя ясно, что в то время как в других странах отпиливают людям головы и подрывают поезда и гостиницы, в Италии люди занимаются игрой в слова.
Марсианин сказал бы на это, что слова — не такая уж важность, и что он прочитал у Шекспира, что роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет[325]. И тем не менее слово, употребленное вместо другого слова, может порядочно навредить. Понятно: некоторые из тех, кто говорит о «сопротивлении» иракцев, желали бы оказать поддержку тому, что считают народной войной. Другие же, принадлежащие к противоположному лагерю, кажется, думают, что «члены сопротивления» — имя высокое, не для подобных головорезов, незачем осквернять святую память нашего собственного Сопротивления[326] (Сопротивления с заглавной буквы). Примечательно, что значительная часть тех, кто считает скандальным делиться именем «сопротивления» с иракцами, — это именно те, кто давно стремится делегитимизировать наше собственное Сопротивление, утверждая, что партизаны были бандитами. Но минуточку: мне представляется, все забыли, что «сопротивление» — термин технический, к нему неприменимы критерии моральной оценки.
Вспомним, есть и термин «гражданская война» — это когда соотечественники, говорящие на одном языке, стреляют друг в друга. Гражданскими войнами были Вандея[327] и война в Испании, гражданской войной было наше Сопротивление (одни итальянцы воевали с другими итальянцами). У нас, кстати, имели место одновременно и гражданская война, и сопротивление, поскольку сопротивлением называется выступление части граждан страны против иностранной интервенции. Если б из чувства противоречия после высадки союзников в Сицилии и в порту Анцио[328] образовались бы ватаги итальянцев, чтоб атаковать из-за угла солдат союзников, пришлось бы дать им имя «Сопротивление», даже если мы в глубине души считаем высадившихся союзников «хорошими». И даже южноитальянский бандитизм был формой пробурбонского сопротивления, которое кончилось тем, что пьемонтские войска («хорошие») поубивали поголовно всех «плохих», и ныне этих «плохих» мы поминаем как разбойников[329]. Нацисты, со своей стороны, всегда называли «бандитами» партизан.
Лишь в редких случаях гражданская война достигает масштаба крупных полевых действий. Хотя в Испании это было. Обычно в гражданской войне участвуют бригады (иначе говоря — банды). Они налетают, разят и уносятся. Таковы их привычки. На фоне стычек и заварушек гуляют на полном раздолье приватные армии атаманов, полевых командиров, а также банды вообще без приписки, которым просто на руку неразбериха.
Так вот, иракская война имеет и характеристики гражданского (иракцы уничтожают иракцев), и все характеристики сопротивления, и плюс в ней наличествуют еще отдельные вкрапления бандитизма. Бандиты действуют против иностранцев, неважно — правы иностранцы или виноваты, неважно, призвали ли этих иностранцев на помощь сами иракцы (то есть часть иракцев, естественно). Если коренные жители противятся иностранной интервенции, значит, налицо сопротивление, и никакие полемики с этим наименованием не имеют ни смысла, ни основания.
И, наконец, существует на свете терроризм — совсем другая штука по своей природе, с другими целями, с другой стратегией. У нас в Италии наблюдался, и наблюдается по нынешний день, феномен терроризма, однако он ни в какой степени не связан ни с сопротивлением, ни с гражданской войной. В Ираке терроризм накладывается на бандитизм, на сопротивление и на раздоры гражданской войны. В гражданских войнах и сопротивленческих движениях известен враг (в большинстве случаев) — каков он и где находится. А терроризм не имеет лица. Вернее, он может иметь лицо любого соседа по электричке. Поэтому на гражданские войны и на сопротивление имеется управа в виде фронтальных акций, репрессий, облав. А против терроризма эффективна только работа разведки.
Гражданские войны и сопротивление подавляются на месте. Борьба с терроризмом может вестись совершенно на ином поле — там, где находятся укрытия террористов, где расположены их святыни.
Трагичность иракской истории — в том, что там все на свете перемешано, и в том, что нередко сопротивленческая группа использует террористические техники, а террористы, цель которых — отнюдь не только выгнать из Ирака оккупантов, прикидываются сопротивлением. Это дополнительно усложняет картину. Но если мы откажемся соблюдать четкую терминологию, картина тем более усложнится.
Предположим (помните очаровательный фильм «Вооруженное ограбление»[330]? Там все «плохие» были абсолютно неотразимы), что кто-нибудь откажется именовать «вооруженным ограблением» налет на банк и пожелает назвать его «квалифицированной кражей». Однако квалифицированные кражи — по ведомству полицейских в штатском, вокзальных, уличных и поездных патрулей, тех, кто обычно может перечесть по именам весь воровской «контингент» своего квартала. Вооруженные же ограбления — это работа для особых отделов полиции, которые используют дорогостоящую электронную аппаратуру, имеют в штате оперативников быстрого реагирования, готовы бороться с преступниками абсолютно для них незнакомыми. Ошибка в термине в данном случае ведет к неправильному выбору средств, а значит, преступникам не будет оказан адекватный отпор.
Поверить, что против террористов можно бороться облавами, как принято бороться против участников сопротивления — просто иллюзия. И в равной степени — думать, будто против налетчиков можно применить средства, рассчитанные на террористов, — не меньшая ошибка. Поэтому следует уважать техническую специфику терминов и относиться к терминам бережно, не впадая в панику и не приходя в раж.
Возврат в семидесятые годы[331]
Как-то даже неуютно размышлять (тем более писать) о возврате терроризма. Такое впечатление, будто слово в слово переписываешь статьи, посвященные той же самой теме и напечатанные тридцать лет назад. Убеждаешься, что и впрямь, хоть я не согласен, что в стране за последние тридцать лет ничего не изменилось, — логика терроризма, странным образом, остается точь-в-точь тою же, какой была тогда. Разве что новая политическая обстановка требует от аналитика рассмотрения прежних факторов в несколько новом преломлении.
Говорят, террористические акты имеют целью дестабилизацию. Этот тезис расплывчат. Уточним: черному терроризму нужна одна дестабилизация, красному — иная, терроризму «спецслужб-оборотней» (servizi deviati)[332] — третья. За недоказанностью противоположного примем как данность, что нападение на Марко Биаджи — дело рук если не «Красных бригад», то организации, с аналогичными принципами и методами, и в этом смысле я намерен применять к убийцам термин «террористы».
Каковы обычно бывают намерения террористов? Во-первых, поскольку террористическая организация обычно ставит себе целью довести страну до революции (утопия!), террористы пытаются воспрепятствовать налаживанию каких бы то ни было соглашений между оппозицией и правительством. Воспрепятствовать как соглашениям, которые были выработаны, например, во времена Альдо Моро[333] путем кропотливой работы в парламенте, так и соглашениям, достигаемым ценой прямых конфронтаций, забастовок, прочих видов нажима, цель которых — вынудить правительство, чтобы оно согласилось пересмотреть государственные решения.
Во-вторых, террористы хотят довести власть до истеричных репрессий, чтобы действия властей стали выглядеть в глазах всех граждан нарушением демократии, непереносимым диктаторством, и от возмущения произошло бы революционное брожение в обширном, по мнению террористов (обоснованно ли это их мнение?), базисе «пролетариев» или «люмпен-пролетариев», отчаявшихся и ожидающих только последнего толчка для настоящего революционного восстания.
Иногда надежды террористов сбываются. Самый свежий тому пример — взрыв Всемирного торгового центра. В мире, знал бен Ладен, существует много миллионов мусульман-фундаменталистов, ждущих только выразительного знака, что врага (Запад) можно поразить в самое сердце. После этого миллионы восстанут. Точно так и получилось. Фундаменталисты восстали в Пакистане, в Палестине, в других странах мира. Американские репрессии в Афганистане не сократили, а расширили зону мусульманского протеста. Однако чтобы расчет на эскалацию удался, необходимо, чтобы реально существовал базис «отчаявшихся», имеющих бунтарский потенциал: то есть чтобы этот тезис являл собой компонент социальной структуры.
