Уильям Сандерс - Неизвестный Гамлет
- Что-то не так? - спросил я, и тут меня озарило. - Ты закончил свою пиесу?
Он испустил долгий вздох.
- Да, закончил. - И добавил на своем языке: - Ну и гулупес!
Он нередко повторял эту фразу, и я никогда не мог ее до конца понять. Нетрудно было догадаться, что ему не по себе. Я предложил:
- Расскажи мне...
Он отнекивался и все же в конце концов сдался. А по мере того, как развивал свой рассказ, распалялся и в самых ярких местах принимался скакать по хижине, внушая мне страх, что вот-вот обрушит жилище. Изредка он хватал то одну, то другую шкуру или кусок коры и воспроизводил подлинные слова, чтобы я уловил их звучание. Я-то думал, что изучил его язык довольно сносно, а тут понимал едва ли одно слово из десяти.
Но история сама по себе была мне понятна. Попадались места, для меня совершенно темные, но в целом она была лучшей из всех, какие он мне излагал. И я похвалил:
- Хорошая штука...
Он наклонил голову вбок по-птичьи.
- Ты честно?
- Дойу, - ответил я искренне.
Он опять вздохнул, собирая кипу своих пиишшу воедино.
- Все равно я глупец!
Я угадал по его глазам, что он вот-вот швырнет всю кипу в огонь, шагнул к нему, отобрал ее и повторил:
- Хорошая пиеса. Можешь гордиться.
- Чем? - Он пожал плечами. - Кто ее увидит? Жуки да черви? Ну, может, еще мыши...
Он улыбнулся мимолетной невеселой улыбкой. Я лихорадочно размышлял, как бы улучшить его настроение. Старшая дочка Девятизубого вошла в возраст и строила бледнолицему глазки, и я задал себе вопрос, не отправиться ли за ней для него. Потом я вновь взглянул на кипу, которую держал в руках, и меня вновь осенило.
- Друг мой, - обратился я к нему, - у меня возникла мысль. Почему бы нам не поставить твою пиесу прямо здесь?
А ныне одно безумие породило другое, личное помешательство вызвало к жизни целый сумасшедший дом; ибо я ввязался в предприятие, подобного которому мир не ведал. Тем не менее, коль затеял такую глупость, доведу ее до конца и не уклонюсь; может статься, она потешит этот народ, люди которого стали моими единственными друзьями. Пусть убедятся, что Уилл по отношению к ним исполнен доброй воли.
Вроде бы, когда я неожиданно для себя выступил со своим предложением, оно звучало просто. Однако сказать-то легко, сделать куда труднее. Прежде всего следовало поговорить с людьми.
Мы, анийвуийа, предпочитаем свободную, беззаботную жизнь. У наших вождей власти меньше, чем у ваших, и даже власть Матерей кланов отчасти ограничена. Законов у нас мало, они известны каждому, и все течет, как правило, без особых затруднений.
Но для того, что мы задумали, никаких правил не было и быть не могло ведь ничего подобного раньше не случалось. Кроме того, нам требовалась помощь многих людей. Так что разумнее было двигаться к цели осторожно, шаг за шагом, хотя вынужден признать: мне и в голову не приходило, что наше скромное предложение вызовет такой переполох. В конце концов пришлось обсудить его на очередном совете старейшин.
Разумеется, сильнее всех разволновался Выдра.
- Это колдовская выдумка бледнолицых! - орал он. - Вы что, хотите, чтобы наш народ стал слабосильным и беспомощным, как они?
- Если бы наши воины, - возразил Большой Нож, - научились стрелять так же метко, как Угрожающий Копьем, я бы не возражал.
Выдра замахал костлявыми руками и так рассвирепел, что его лицо сделалось белее, чем у бледнолицего.
- Тогда ответьте мне! Как это может быть, чтобы танец...
- Это не танец, - заявил я.
Обычно я сдерживаюсь и не перебиваю тех, кто старше меня годами, но если терпеливо ждать, пока Выдра не выговорится, можно досидеть до утра.
- Как бы это по-вашему ни называлось, - не унимался Выдра, - оно достаточно похоже на танец, чтобы стать заботой клана Птиц. А ты, Мышь, из клана Волков, да и твой бледнолицый друг стал членом клана после усыновления, так что вы просто не имеете права на такую затею!
И тут заговорила старая Дотсуиа. Она была Матерью клана Птиц и к тому же самой старшей из присутствующих, а может, если разобраться хорошенько, вообще самой старшей в поселении.
- У клана Птиц нет возражений, - заявила она. - Мышь и Утрожающий Копьем, разрешаем вам представить вашу пиесу. Да я сама хотела бы посмотреть. А то у нас в поселении скука, ничего никогда не происходит...
Следующей слово взяла Тсигейю:
- Хоуа. Я тоже согласна. Это звучит занятно.
Выдра, естественно, не сдался без боя, а произнес пространную речь со ссылками на разные давние события в жизни племени и с прорицанием всяческих бед в отместку за святотатство. Речь не принесла ему никаких выгод. Выдру никто не любил, с возрастом он становился все злее и многоречивее, да и по-настоящему хорошим дидахнвуизги никогда не был. А, кроме того, половина членов совета заснула задолго до того, как он закруглился.
Ну а после того, как совет высказал свое одобрение, собрать людей в помощь пиесе стало нетрудно. Скорее, нам предлагали помощи больше, чем мы были в состоянии принять. Вокруг моей хижины день-деньской слонялась толпа желающих. Большой Нож сказал даже, что если бы к его отряду примкнула хоть половина такой толпы, он покончил бы с катоба раз и навсегда.
И все до одного хотели быть акттиорами. Волей-неволей надо было кому-то отказать, да еще подумать, как отказать, чтобы не нарваться на неприятности. Я спросил бледнолицего, сколько акттиоров ему потребуется, и решил уточнить:
- То есть сколько мужчин? - Он принялся считать, загибая пальцы, и я добавил: - О женщинах разговор особый...
Он бросил подсчитывать и уставился на меня, будто я вырядился в совиные перья. А потом сказал мне нечто столь ужасающее, что ты не поверишь: в его стране женщин в пиесах играют мужчины, одетые в женское платье!
Я без промедления сообщил ему, что наш народ на это нипочем не согласится, - может, в других племенах это и прошло бы, а у нас нет, - и чтобы он ни о чем подобном даже не заговаривал. И, знаешь, он так расстроился, что я потратил целый день на уговоры не бросать изза этого всю затею.
Женщины! Боже милосердный! Женщины на сцене, разыгрывающие пьесу! Я, наверное, буду ощущать себя распорядителем в борделе!
Но о мужчинах речь или о женщинах: как решить, кого именно выбрать, если никто из них раньше ничего похожего не делал? Как решить, годится он либо она - или нет? Угрожающий Копьем расспрашивал меня о каждом и каждой во всех подробностях, спрашивал на языке бледнолицых, чтобы никого не обидеть: быстро ли он или она учится? Умеет ли хорошо танцевать и петь? Способен ли сотрудничать с другими и исполнять, что велено? А потом выстраивал всех на кромке поля для игры в мяч с палками {Индейская игра наподобие русской лапты, впоследствии ставшая одним из компонентов бейсбола.}, а сам оставался на противоположной кромке и предлагал им называть вслух свои имена и кланы, чтобы выяснить, отчетливо ли они говорят.
Я, признаться, думал, что придется иметь дело и со стариками, поскольку в пиесе были выведены люди как молодого, так и преклонного возраста. Однако выяснилось, что Угрожающий Копьем владеет искусством перекрашивать лица и белить волосы до степени, когда каждого можно принять за его собственного дедушку.
Нет сомнения, что он мог бы проделать то же самое и с женщинами, только не возникло нужды. В пиесе были всего две женщины, молодая и старая. Первую роль мы сразу отдали дочке Девятизубого, Сверчку, а та вскарабкалась бы на дерево и повисла вниз головой, как опоссум, лишь бы угодить своему любезному бледнолицему. Вторую роль было решено поручить моей двоюродной сестре, почти ровеснице мне по возрасту, которая только что потеряла мужа в схватке с шавано и жаждала найти себе хоть какое-то занятие.
Для тех, кто не годился в акттиоры, нашлось множество других дел. Надо было построить большой настил, расчистить пространство вокруг и поставить на нем бревенчатые скамьи для тех, кто придет смотреть. Надо было подготовить факелы, потому что выступать мы собирались вечером, а еще надо было пошить особые платья и изготовить иное добро, например, копья - с виду как настоящие, а в действительности такие, чтобы никто не поранился.
Особенно старались Кузнечик и Черный Лис. Бледнолицый говорил, что оба они прирожденные плотники. Они даже заявили, что если Угрожающий Копьем по-прежнему хочет следовать обычаям своей родины и поручить женские роли переодетым акттиорам-мужчинам, то они согласны. Признаться, эта парочка всегда внушала мне кое-какие сомнения.
А сам он трудился еще упорнее, чем все остальные. Он руководил всеми приготовлениями, и, кроме того, он должен был переделать свою пиесу, приспособив ее к нашим потребностям. Вне сомнения, он создал превосходную пиесу, но для бледнолицых, а для нас пиеса в том виде, в каком была, не годилась.
Сколько пьес довелось мне переписать и переделать на моем веку, сокращать или удлинять в соответствии с требованиями труппы, изменять те или эти слова в угоду актерам, а то и вырезать из какой-то сцены самую ее суть по велению канцелярии развлечений, каковая усмотрела в ней неподобающие и подстрекательские речи. Однако теперь должен я превзойти все, что делывал прежде, и переписать моего "Гамлета" так, чтобы анийвуийа могли воспринять его. Едва ли во всей пьесе сыщется строка, не требующая изменений; да, вот именно, а многое надлежит изъять с корнем; например, пьесу внутри пьесы, как заверяет мой друг Мышь, никто здесь вообще не поймет. И действие надлежит перенести из Дании в Вирджинию, и замок Эльсинор превратить в индейское поселение. Подумать только, какова алхимия сделать из неграмотных дикарей трагических актеров; но переписать величественных датчан с тем, чтоб они походили на смуглокожих индейцев, превыше здравого смысла. (И ты еще поминаешь здравый смысл, Уилл Шекспир? Не слишком ли поздно?).
