Владимир Белоусов - Всемирный следопыт, 1930 № 02
Пламя пыталось было перепрыгнуть к палаткам, но вдруг задымило, зачадило и медленно-медленно поползло в сторону. Оно прошло совсем близко от насосной станции, шумно проглотив по пути кучу мусора, собралось было обойти лагерь с другой стороны, но, подталкиваемое ветром, потянулось в падь. Там оно, точно заметив впереди новую добычу, сорвалось с места и с необыкновенной быстротой скрылось за сопками.
Некоторое время по степи вспыхивали его отблески, и казалось — где-то очень далеко шла артиллерийская стрельба, звуки которой сюда не долетали. Потом стало совсем тихо. Люди кашляли и плакали от дыма. Некотрые молча расходились по палаткам. Кто-то закуривал.
Карасев вытирал платком потное лицо, и платок становился черным от сажи.
— Это хорошо, товарищи, что мы отстояли станцию, — спокойно заговорил инженер. Сегодня я убедился, что в нашем районе есть вечная мерзлота. От такого пожара она могла оттаять на значительную глубину. Размякшая земля вряд ли выдержала бы тогда тяжесть станции…
IX. Кто виновник?
Когда наутро жители лагеря выходили из палаток, они останавливались пораженные. Степь была совершенно черна. Лишь кое-где остались жалкие островки невыгоревшей травы. От пепелища веяло тяжестью и неподвижностью трупа. Карасеву казалось, что он попал на другую планету, где нет никакой жизни, где сама земля рождается черной, перегоревшей. Обугленная страна! Непривычно обнаженные берега, черное озеро, Вершины сопок освещены солнцем. Они кажутся вымазанными дегтем и блестят жирным липким блеском.
Инженер шел, щупая носком сапога то, что прежде было травой. Теперь почва в степи состояла из тонких черных стружек, мелких угольков и пепла, целых груд серого пепла, взлетавшего тучами при малейшем движении воздуха. Пепел собрался в длинные ломаные груды, они катились по степи, как волны, взбирались на сопки и курились на их вершинах. Пеплом же были покрыты палатки, все вещи в лагере, лица и одежда людей. Степь стала мягкой; под ногами неприятно скрипели угли.
Карасев медленно подошел к заимке Максима. Первый раз инженер остановился в нескольких десятках шагов от лагеря. Он пощупал ногой землю. Да, та же коварная упругость, что он наблюдал вчера у корейца. И причина, конечно, та же: оттаявшая мерзлота. Здесь пожар растопил ее. Идя дальше, инженер часто останавливался и во многих местах снова обнаруживал все ту же странную каучуковую податливость почвы.
«Надо следить за вещами, — подумал он. — Земля будет их глотать».
Вечная мерзлота! Полярная гостья, которую на Дальнем Востоке можно встретить чуть ли не на сороковой параллели в районе, где удачно охотятся за таким тропическим зверем, как тигр! Вечная мерзлота, которая столько пакостит в строительном деле, которая буквально глотает ежегодно миллионы рублей и от которой до сих пор наука не нашла защиты. Ведь даже и в вопросе о происхождении ее мнения ученых расходятся. Некоторые думают, что она является остатком ледникового периода. Другие же считают, что вечная мерзлота может появиться всюду, где бывают очень холодные и малоснежные зимы. Плохо защищенная почва промерзает за зиму на значительную глубину. За лето она не успевает оттаять вся, и где-то в глубине остается до осени слой мерзлой земли. Из года в год он утолщается.
Карасев был твердо убежден, что пожар — дело Максима. Инженер шел к заимке; чтобы допросить рыбака и отправить его в город в милицию. Но, подойдя к избе, почувствовал, что вряд ли исполнит свое решение.
Заимка наполовину сгорела. Маленький сарай для хранения рыбы превратился в груду пепла, углей и обугленных палок. От сетей остались лишь жалкие обрывки. Сгорели все дрова, привезенные, а может быть и принесенные за пятнадцать километров. Изба покрылась угольными стружками. Двери в ней больше не было: выход чернел беззубо, и на ржавых петлях держался лишь черный огрызок доски. Земляная крыша осыпалась, обнажив гнилой камышовый скелет.
Максим лежал на сундуке, прикрытый вонючей шкурой. Руки его были в жутких пузырях от ожогов, половина несуразной бороды выгорела В первый момент Карасеву показалось, что перед ним не живой человек, а обезображенный труп. Но глаза Максима остро смотрели на вошедшего.
Карасев долго не решался вымолвить слова, — так удручающе подействовало на него то, что он увидел здесь. В избе пахло дымом и нездоровой испариной.
— Кто поджег? — наконец спросил инженер и сейчас же подумал, что вопрос его глуп.
Но Максим ответил сразу. Не спуская глаз с инженера, он сказал:
— Девчонка подожгла. Безумная она у меня…
Из-за печки на Карасева выглянула пара маленьких испуганных глаз. Инженер решительно шагнул вперед и вытянул на середину комнаты сопротивлявшуюся девочку. Он был очень удивлен, узнав, что Максим живет не один.
Карасеву не трудно было убедиться, что ребенок действительно ненормален. Инженер заставил себя поверить Максиму. Уходя, он сказал, что сегодня же возьмет их из избы, в которой больше жить нельзя. Максима оставит у себя в лагере, а девочку увезет в город, в больницу. Максим молчал.
Когда Карасев, вернувшись в лагерь, рассказал все, что видел, своему помощнику, тот не стал возражать. Но, выслушав Карасева и отходя от него к группе рабочих, занятых прокапыванием первого оросительного канала, он бормотал:
— Но осока… Ведь я же видел, что осока была расчищена вокруг дома. Не может быть…
Через несколько дней в лагерь пришел Фу-Хэ. Степной пожар достиг его поля и сжег все несложное имущество корейца. Еще хуже было то, что через день после пожара стали оползать и проваливаться земляные плотины. Фу-Хэ не успевал их поправлять, и вся вода ушла. Осталось лишь несколько грязных луж. Карасев оставил корейца работать в лагере.
X. Коварная земля.
Неожиданно открывшаяся мерзлота убила надежду на устройство поля в этом сезоне. Нужно было найти способы навсегда сохранить эту мерзлоту под станцией, для того, чтобы почва оставалась крепкой. Нужно было в течение лета понаблюдать те явления, которые будут происходить в степи в связи с мерзлотой, чтобы позже учесть их.
Когда Карасев сообщил в центр о необходимости изменить характер работ, никто не стал обвинять инженера. Для всех открытие вечной мерзлоты в районе работ было неожиданностью. Вина падала на того, кто вел предварительные исследования: на инженера Кругликова, который называл ирригационные работы на озере поливкой городского сада. Все знали, что нет общих приемов борьбы с мерзлотой. В каждом случае ее надо отдельно изучать. Поведение Карасева было одобрено.
По берегу озера раскорячились буровые вышки. Лапчатые коронки буров вытачивали в земле глубокие тонкие цилиндры. Извлеченные на поверхность, они рассыпались на комочки, казалось, самой обыкновенной земли. Но все эти комочки тщательно сортировались, для них писались этикетки и, аккуратно завернутые в бумагу, они складывались в палатке Карасева.
Инженер из строителя превратился в ученого. Он устроил в палатке несложную химическую лабораторию и привез из города микроскоп. В палатке по вечерам шумел примус, кипели в пробирках цветные вонючие жидкости, в них прыгали и растворялись мерзлые комочки глины, и цвет жидкостей в пробирках начинал неожиданно и загадочно изменяться. Днем Карасев ходил по лагерю, наблюдал за бурением, закладывал в скважины термометры и задумчиво щупал ногами землю.
Степь не долго сохраняла обгорелый вид. Первый же дождь показал, что под слоем угля и пепла уцелело гораздо больше травы, чем можно было предполагать. Скоро появилась и новая трава — сначала на солнечных склонах сопок, потом на берегу и в падях. Первые кустики травы были очень жалки. Но повидимому в угле и пепле было много питательности, и в какой-нибудь месяц степь стала неузнаваема. Снова лег на нее ковер темнозеленых трав, и побежали по ней, колеблясь под ветром, пестрые головки цветов.
Лица людей перестали быть серыми. Все повеселели. Ветер уже не нес пепла. Иногда он приносил пыль, чаще же медовые степные запахи. Скоро пришла жара. Над сопками и над озерами дрожал горячий воздух, и странные миражи плавали по степи. То оторвется вершина холма, поднимется в воздух и висит неподвижно, точно изнемогающий от жары холм приподнял шляпу и вытирает туманом вспотевшую лысину; то необыкновенно сломается озеро, вдруг поднявшись горбом или, наоборот, опустившись глубокой чашкой; то придвинется совсем близко далекий хребет, словно он идет к озеру, чтобы охладиться в его мутной, но прохладной воде…
Максим жил в лагере. Он вылечился, охотно работал и часто ездил с удочками в озеро, снабжая население лагеря свежей рыбой.
— Темен он, — говорили про Максима рабочие. Если на правильный путь станет, будет хороший мужик.
Рабочие, как они выражались, «обрабатывали» Максима. Каждый вечер кто-нибудь из наиболее развитых приходил в палатку, где жил Максим, и рассказывал ему о советской власти, о Ленине, о других государствах и даже о том, как устроена вселенная. Все это было ново для рыбака, и он слушал очень внимательно. Максим перестал дичиться, смотрел немного веселей, иногда сам вступал в общий разговор, хотя всегда скоро конфузился своих неуклюжих слов и умолкал. Раз он попытался даже привести в порядок свою дикую шевелюру, выпросил у кого-то гребенку, но, сломав безрезультатно несколько зубьев, вернул этот слишком деликатный инструмент владельцу со словами:
